Глава семнадцатая

Удар исподтишка. Вот как я расцениваю разговор с Хеймитчем в больнице. Я лечу вниз по лестнице в Штаб — мысли мчатся со скоростью миля в минуту — и врываюсь прямо на военное заседание.

— Что вы имеете в виду, говоря, что я не еду в Капитолий? Я должна поехать! Я — Сойка-пересмешница! — кричу я.

Койн едва выглядывает из-за своего экрана.

— И как у Сойки-пересмешницы, твоя основная цель — объединить Дистрикты против Капитолия — была достигнута. Не волнуйся, если все пройдет хорошо, мы направим тебя туда за сдавшимися.

Сдавшимися?

— Будет слишком поздно! Я пропущу всю битву. Я вам нужна — я лучший стрелок, который у вас есть! — кричу я. Обычно я не хвастаюсь этим, но, по крайней мере, это близко к правде. — Гейл едет.

— Гейл появлялся на тренировках каждый день, в свободное от других назначенных обязанностей время. Мы уверены, он сможет управлять собой на поле, — говорит Койн. — А сколько занятий посетила ты?

Ни одного. Вот сколько.

— Ну, иногда я охотилась. И… Я тренировалась с Бити внизу в отделе Спецвооружения.

— Это не одно и то же, Китнисс, — говорит Боггс. — Все мы знаем, что ты умная и смелая, а также хороший стрелок. Но в бою нам нужны солдаты. Ты не знаешь основ выполнения приказов, и ты точно не на пике своей физической формы.

— Вас это не волновало, когда я была в Восьмом. Или во Втором, если уж на то пошло, — считаю я.

— В любом случае, тебе изначально не было позволено вступать в борьбу, — говорит Плутарх, стреляя в меня взглядом, означающим — если не замолчишь, сболтнешь лишнего.

Нет, обстрел бомбами в Восьмом и мое вмешательство во Втором были спонтанными, необдуманными и определенно несанкционированными.

— И оба этих случая привели к твоим травмам, — напоминает мне Боггс. Внезапно я вижу себя его глазами. Маленькая семнадцатилетняя девчонка, которая не может как следует отдышаться, поскольку ее ребра не успели зажить. Взъерошенная. Недисциплинированная. Не выздоровевшая до конца. Не солдат, а та, за которой нужен глаз да глаз.

— Но я должна поехать, — говорю я.

— Почему? — Спрашивает Койн.

Я не могу напрямую сказать, что это из-за моей личной кровной мести Сноу. Или что идея оставаться здесь, в Тринадцатом, с Питом в таком состоянии, пока Гейл отправляется на битву — невыносима. У меня в избытке причин, из-за которых я хочу сражаться с Капитолием.

— Из-за Двенадцатого. Потому что они уничтожили мой Дистрикт.

Президент на секунду задумывается. Оценивает меня.

— Ладно, у тебя есть три недели. Это не много, но ты можешь начать тренироваться. Если Распределительный Совет посчитает тебя годной, возможно, твою заявку рассмотрят.

Вот и все. Это большее, на что я могу надеяться. Думаю, это моя собственная вина. Я увиливала от своего расписания каждый день, если меня что-то не устраивало. Бег трусцой с автоматом вокруг поля и многие другие упражнения не кажутся такой уж задачей большой важности. И теперь я расплачиваюсь за свою халатность.

Возвратившись в госпиталь, я нахожу Джоанну в тех же условиях и безумно злой. Я говорю ей о том, что решила Койн.

— Может, ты тоже сможешь тренироваться.

— Хорошо. Я буду ходить на тренировки. Но я поеду в этот паршивый Капитолий, даже если мне придется убить экипаж и долететь туда самой, — говорит Джоанна.

— Вероятно, лучше не поднимать этот вопрос на занятиях, — говорю я. — Но приятно знать, что меня все же подвезут.

Джоанна ухмыляется, и я чувствую легкий, но существенный сдвиг в наших отношениях. Я не уверена, что мы на самом деле друзья, но что союзники — точно. Это хорошо. Мне будет нужен союзник.

Следующим утром, когда мы появляемся на тренировке в 7:30, реальность безжалостно бьет прямо в лицо. Нас определяют в класс относительных новичков, четырнадцати- и пятнадцатилетних подростков, что нам кажется несколько оскорбительным, пока не становится очевидно, что они в гораздо лучшей форме, чем мы. Гейл и другие люди, выбранные для миссии в Капитолий — на ускоренном этапе подготовки. После растяжки — что больно — пара часов упражнений на увеличение силы — опять больно — и бег на пять миль — вообще убийственно. Даже со стимулирующими оскорблениями Джоанны, которые меня подгоняют, я выбываю уже после мили.

— Ребра, — объясняю я тренеру, серьезной женщине средних лет, к которой мы должны были обращаться как Солдат Йорк. — Они все еще повреждены.

— Ну, вот что я скажу тебе, Солдат Эвердин: чтобы они полностью зажили, потребуется, как минимум, еще месяц, — говорит она.

Я качаю головой.

— У меня нет месяца.

Она осматривает меня сверху вниз.

— Врачи не предлагали тебе никакого лечения?

— А разве оно есть? — спрашиваю я. — Они сказали, пусть восстанавливаются естественным путем.

— Они всегда так говорят. Но они могут ускорить процесс, если я порекомендую. Предупреждаю — это совсем невесело, — поясняет она мне.

— Пожалуйста. Я должна попасть в Капитолий, — говорю я.

Солдат Йорк не оспаривает мое решение. Она строчит что-то в блокноте и сразу посылает меня обратно в больницу. Я колеблюсь: больше не хочу пропускать ни одной тренировки.

— Я вернусь на вечерние занятия, — обещаю я. Она лишь поджимает губы.

После двадцати четырех уколов в грудную клетку я вытягиваюсь на кровати, стискивая зубы, чтобы удержаться от мольбы принести обратно капельницу с морфлием. Она стояла у моей кровати, так что, когда надо, я могла получить дозу. В последнее время я ею не пользовалась, но держала рядом ради Джоанны. Сегодня проверяли мою кровь, чтобы убедиться, что она чиста от болеутоляющего, ведь смесь двух наркотиков — морфлия и того, что заставляет мои ребра гореть — имеет опасные побочные эффекты. Они дали понять, что меня ожидает пара тяжелых деньков. Но я попросила их сделать это.

Сегодня в нашей комнате невыносимая ночь. О сне не может быть и речи. Думаю, я действительно чувствую запах горящего участка плоти вокруг моей груди, в то время как Джоанна борется с симптомами ломки. Поначалу, когда я извиняюсь за прекращение подачи морфлия, она отмахивается, говоря, что это случилось бы в любом случае. Но к трем часам утра я становлюсь объектом всего красочного спектра ненормативной лексики, какая только есть в Дистрикте-7. На рассвете она вытаскивает меня из постели, побуждая тренироваться.

— Не думаю, что я смогу, — признаюсь я.

— Ты сможешь. Мы обе сможем. Мы победители, помнишь? Мы единственные, кто смог выжить вопреки всему, чему нас подвергали, — рычит она на меня. Она болезненного зеленоватого оттенка и дрожит, словно лист на ветру. Я одеваюсь. Мы должны быть победителями, чтобы пережить это утро. Когда мы понимаем, что снаружи льет как из ведра, я решаю, что Джоанна сдастся. Ее лицо становится пепельным, и, кажется, она перестает дышать.

— Всего лишь вода. Это не смертельна, — говорю я. Она сжимает челюсти и топает в грязь. Мы промокаем насквозь, работая над своими телами, а потом усердно трудясь на беговом корте. Я снова останавливаюсь после мили и подавляю искушение снять свою рубашку, чтобы холодная вода смогла остудить мои горящие ребра. Я с трудом запихиваю в себя свой полевой ланч, состоящий из промокшей рыбы и тушеной свеклы. Джоанна наполовину опустошает свою миску, прежде чем все выходит обратно. Днем нас учат собирать автоматы. Я справляюсь, но Джоанна не может держать руки достаточно устойчиво, чтобы соединить части вместе. Когда Йорк поворачивается спиной, я помогаю ей. Даже несмотря на продолжающийся дождь, полдень преподносит приятный сюрприз, потому что мы на стрельбище. Наконец-то то, в чем я хороша. Приходится приспосабливаться к автомату после лука, но к концу дня у меня лучший результат в классе.

Стоило нам оказаться за дверями больницы, Джоанна заявляет:

— Это должно прекратиться. Наша жизнь в госпитале. Все смотрят на нас как на пациентов.

Для меня это не проблема. Я могу переехать в отсек своей семьи, но у Джоанны здесь нет жилья. Если она попытается получить выписку из больницы, они не позволят ей жить одной, даже если она ежедневно будет посещать беседы с главным врачом. Думаю, они могут сложить два и два насчет морфлия, что только еще больше, по их мнению, подтверждает ее неуравновешенность.

— Она не будет одна. Я буду житьс ней, — заявляю я. Мне возражают, но Хеймитч занимает нашу сторону, и мы будем спать в отсеке напротив Прим и моей мамы, которая соглашается приглядывать за нами.

После того, как я принимаю душ, а Джоанна протирается мокрой тряпкой, она бегло осматривает место. Когда она распахивает ящик, в котором лежат мои немногочисленные пожитки, то быстро его захлопывает.

— Прости.

Я думаю, что в ящике Джоанны нет ничего, кроме ее казенной одежды. Что у нее нет ни одной вещи в мире, которую бы она могла назвать своей.

— Все в порядке. Ты можешь покопаться в моих вещах, если хочешь.

Джоанна открывает мой медальон, изучая фотографии Гейла, Прим и моей матери. Она раскрывает серебряный парашют, вытаскивает втулку и надевает ее на мизинец.

— Один взгляд на нее заставляет меня испытывать жажду.

Затем она натыкается на жемчужину, которую подарил мне Пит.

— Это…

— Да, — говорю я. — Каким-то образом сохранилась.

Я не хочу говорить о Пите. Одно из преимуществ тренировок — мне некогда думать о нем.

— Хеймитч говорит, ему становится лучше, — произносит она.

— Может быть. Но он изменился, — говорю я.

— Ты тоже. И я. И Финник, и Хеймитч, и Бити. Не говоря уже об Энни Креста. Арена довольно-таки неплохо испортила всех нас, не думаешь? Или ты все еще чувствуешь себя девочкой, вышедшей добровольцем вместо своей сестры? — спрашивает она меня.

— Нет, — отвечаю я.

— Есть одна вещь насчет которой мой доктор, я думаю, прав. Назад пути нет. Так что мы вполне можем заниматься своими делами, — она аккуратно возвращает мои памятные подарки в ящик и забирается на кровать напротив меня как раз тогда, когда гаснет свет. — Ты не боишься, что сегодня ночью я тебя убью?

— Будто бы я тебя не одолею, — отвечаю я. Мы смеемся, чувствуя себя настолько выжатыми, что если сможем встать на следующий день — это будет чудо. Но мы встаем. Каждое утро мы встаем. И к концу недели мои ребра чувствуют себя как новые, а Джоанна собирает винтовку без чьей-либо помощи.

Солдат Йорк одобрительно кивает нам, когда мы выполняем план на сегодня.

— Отличная работа, солдаты.

Стоило нам выйти из зоны слышимости, как Джоанна ворчит:

— Думаю, выиграть Игры было легче.

Но выражение ее лица говорит, что она довольна.

Мы даже в почти хорошем настроении, когда идем в столовую, где меня ожидает Гейл, чтобы вместе поесть. И гигантская порция тушеной говядины отнюдь не ухудшает расположение духа.

— Сегодня утром прибыли первые партии продовольствия, — рассказывает мне Сальная Сэй. — Это настоящая говядина из Дистрикта-10. Не ваши дикие собаки.

— Не припомню, чтобы ты от них отказывалась, — кидает Гейл в ответ.

Мы присоединяемся к группе, включающей в себя Делли, Энни и Финника. Финник заметно изменился с тех пор, как женился. Его прежние воплощения — испорченный капитолийский сердцеед, которого я встретила до Двадцатипятилетия, загадочный союзник на арене, сломленный парень, пытавшийся помочь мне пережить все это — заменили кем-то, излучающим жизнь. Впервые всем предстает настоящее очарование Финника — скромный юмор и покладистый характер. Он ни на секунду не отпускает руку Энни. Ни когда они идут, ни когда едят. Сомневаюсь, что он делает это преднамеренно. Она же целиком отдается ослепляющему счастью. Еще есть моменты, когда можно сказать, что нечто прокрадывается в ее рассудок и другой мир забирает ее от нас. Но несколько слов из уст Финника возвращают ее обратно.

Делли, которую я знаю с малых лет, но никогда о ней много не задумывалась, выросла в моих глазах. Ей рассказали то, что Пит сообщил мне в ночь после свадьбы, но она не сплетница. Хеймитч говорит, она мой лучший защитник в те моменты, когда Пит выходит из себя и начинает рвать и метать из-за меня. Всегда занимает мою сторону, списывая его негативное восприятие на капитолийскую изощренную пытку. Она оказывает гораздо большее влияние на него, чем кто-либо другой, в основном, потому, что он действительно уверен в ней. В любом случае, даже если она преувеличивает мои хорошие стороны, я ценю это. Честно говоря, немного приукрашивания не помешало бы.

Я умираю с голоду и тушеное блюдо настолько вкусное — говядина, картошка, репа и лук в густом соусе — что я заставляю себя не торопиться. Во всей столовой ощущается радостное оживление, вызванное вкусной едой. Как же она может делать людей добрее, веселее, жизнерадостнее и напоминать, что продолжать жить — не ошибка. Действует лучше, чем любое лекарство. Поэтому я стараюсь продлить удовольствие и присоединяюсь к разговору. Намазывая подливку на хлеб и, понемногу откусывая, слушаю какую-то забавную историю Финника о морской черепашке, стащившей его шляпу.

Смеюсь до тех пор, пока не осознаю, что здесь стоит он. Прямо напротив стола, позади свободного места рядом с Джоанной. Смотрит на меня. Кусочки хлеба с соусом застревают в горле и я начинаю кашлять.

— Пит! — говорит Делли. — Так приятно видеть тебя на ногах… и поправившимся.

У него за спиной стоят два огромных охранника. Он держит поднос неловко, на кончиках пальцах, поскольку его запястья скованы короткой цепью.

— Что это за миленькие наручники? — спрашивает Джоанна.

— Мне еще не совсем доверяют, — говорит Пит. — Я даже не могу присесть здесь без вашего разрешения. — Он кивает головой в сторону охранников.

— Разумеется, он может сесть здесь. Мы же старые друзья, — произносит Джоанна, похлопывая по сиденью рядом с собой. Охрана разрешает и Пит садится. — В Капитолии у нас с ним были соседние камеры. Мы очень хорошо ознакомились с криками друг друга.

Энни, сидящая напротив Джоанны, затыкает уши и покидает реальность. Финник посылает Джоанне грозный взгляд и обнимает девушку.

— Что? Мой врач говорит, я не должна подвергать мысли цензуре. Это часть моей терапии, — заявляет Джоанна.

Жизнь ушла с нашей маленькой вечеринки. Финник шепчет что-то Энни, пока она потихоньку не убирает руки. Потом следует длительное молчание — люди притворяются, что едят.

— Энни, — оживленно говорит Делли, — а ты знаешь, что именно Пит украшал ваш свадебный торт? Еще в Двенадцатом его семья держала пекарню и он занимался глазированием пирожных.

Энни с опаской смотрит через Джоанну.

— Спасибо, Пит. Это было прекрасно.

— На здоровье, Энни, — произносит Пит и я слышу старые нотки доброты в его голосе, которые, как я думала, пропали навсегда. Не то чтобы они направлены на меня. Но все же.

— Если мы все еще хотим отправиться на прогулку, то нам лучше идти сейчас, — предупреждает ее Финник. Он складывает вместе подносы, чтобы унести их в одной руке, при этом крепко сжимая Энни другой. — Пит, было приятно повидаться.

— Не обижай ее, Финник. А то я могу попытаться увести ее у тебя. — Сошло бы за шутку, если бы тон не был таким холодным. Все, что он выражает — неправильно. Открытое недоверие к Финнику, скрытый смысл, будто Пит положил глаз на Энни, будто Энни сможет бросить Финника, будто меня вовсе не существует.

— О, Пит, — пренебрежительно говорит Финник. — Не заставляй меня сожалеть о том, что я вновь запустил твое сердце. — Он бросает на меня обеспокоенный взгляд и уводит Энни.

Когда они ушли, Делли укоризненно произносит:

— Он спас тебе жизнь, Пит. И не один раз.

— Ради нее. — Он быстро кивает на меня. — Ради восстания. Не ради меня самого. Я ему ничем не обязан.

Мне не следовало попадаться на удочку, но я попадаюсь.

— А может, и нет. Но Мэг мертва, а ты до сих пор здесь. Это должно иметь какое-то значение.

— Да, многие вещи должны иметь какое-то значение, которого почему-то незаметно, Китнисс. У меня есть воспоминания, в которых я не могу разобраться, и не думаю, что Капитолий прикасался к ним. Те ночи в поезде, например, — говорит он.

И снова намеки. Что в поезде случилось больше, чем было на самом деле. То, что произошло — все те ночи я оставалась в здравом уме лишь потому, что его руки меня обнимали — теперь ничего не значит. Все это ложь, все это лишь способ использовать его.

Пит делает небольшой жест ложкой, указывая на меня и Гейла.

— Ну что, вы двое сейчас официально вместе, или они все еще гнут свое про предначертанную судьбой любовь?

— Все еще гнут, — говорит Джоанна.

Приступ гнева приводит к тому, что руки Пита еще сильнее сжимаются в кулаки, а затем принимают странное положение. Это все, что он может сделать, чтобы держать их подальше от моей шеи? Я чувствую, как Гейл напрягся рядом со мной, опасаясь потасовки. Но Гейл просто говорит:

— Я бы не поверил в это, если бы не увидел лично.

— О чем это ты? — спрашивает Пит.

— О тебе, — отвечает Гейл.

— Тебе следует быть более конкретным, — произносит Пит. — А что со мной?

— То, что они заменили тебя злобной версией-переродком тебя самого, — говорит Джоанна.

Гейл допивает молоко.

— Ты все? — спрашивает он меня.

Я поднимаюсь и мы относим наши подносы. Пожилой мужчина останавливает меня в дверях, потому что я до сих пор сжимаю свой хлеб с подливкой в руке. Что-то в выражении моего лица, или, может, то, что я никак не пыталась его спрятать, заставляет его уступить мне. Он разрешает мне запихнуть хлеб в рот и идти дальше. Гейл и я почти доходим до моего жилища, когда он опять заговаривает:

— Я этого не ожидал.

— Я же тебе говорю, он меня ненавидит.

— То, как он тебя ненавидит. Это так… знакомо. Раньше я тоже испытывал нечто подобное, — признается он. — Когда я смотрел, как ты целуешь его на экране. Только я знал, что был к тебе несправедлив. А он этого не видит.

Мы доходим до моей двери.

— Может, он просто видит меня такой, какая я есть. Мне надо поспать.

Гейл ловит меня за руку, прежде чем я ухожу.

— Так вот что ты думаешь?

Я пожимаю плечами.

— Китнисс, поверь мне, как старому другу — он не видит, кем ты на самом деле являешься. — Он целует меня в щеку и уходит.

Я сижу на кровати, пытаясь забить голову информацией из книги по военной тактике, но воспоминания о ночах с Питом в поезде меня отвлекают. Спустя минут двадцать приходит Джоанна и плюхается на мою кровать.

— Ты пропустила все самое интересное. Делли рассердилась на Пита из-за того, как он себя с тобой повел. У нее такой писклявый голос. Было такое чувство, будто кто-то неустанно тыкает мышь вилкой. Вся столовая не могла оторвать от этого глаз.

— А что Пит? — спрашиваю я.

— Он начал спорить с самим собой, будто он — это два разных человека. Страже пришлось увести его. Но в этом есть и хорошее — кажется, никто и не заметил, что я доела его мясо. — Джоанна гладит рукой раздувшийся живот. Я смотрю на слой грязи под ее ногтями. Интересно, люди из Седьмого когда-либо моются?

Пару часов мы проводим, опрашивая друг друга по военным терминам. Я на некоторое время заскакиваю к маме и Прим. Когда я возвращаюсь к себе, сонная, пробираюсь наощупь в темноте, то, наконец, спрашиваю:

— Джоанна, а ты правда слышала, как он кричал?

— Это было частью их плана, — говорит она. — Как сойки-говоруны на арене. Только все было настоящим. И не прекращалось после часа. Тик-так.

— Тик-так, — шепчу я в ответ.

Розы. Переродки. Трибуты. Глазированные дельфины. Друзья. Сойки-пересмешницы. Стилисты. Я. В моих снах сегодня ночью все и всё заходится от крика.

Дата добавления: 2015-08-17