Глория Му 22 страница

– Эх, совсем я тебя замотала. – Я провела рукой по грязному собачьему боку, оглядела серую ладонь. – А грязи! Ничего, завтра помоем тебя. Как лошадку – из шланга.

Ричард приоткрыл глаз и вежливо стукнул хвостом, мол, да, завтра делай что хочешь, а сегодня дай уже мне наконец поспать.

Я старательно закрыла дверь в комнату и побежала к Леночке – за пресловутыми джинсами.

Моя мама, как я и предполагала, не особенно обрадовалась перспективе приобретения прошлогодних Леночкиных штанов.

– Это что же, обноски чужие будешь таскать? – сказала она с осуждением.

– А кто сапоги себе купил в комиссионке, м-м? – невинно поинтересовалась я. – Мам, все равно же не возят моего размера. Это Ленке папа привез, ну специально ей, а так никто не возит – слишком маленькие.

– Так и купила бы на вырост… Так даже лучше…

– Мам, надоело на вырост. – Я задрала майку и продемонстрировала свои штаны, которые тоже были «на вырост» и топырились под ремнем множеством складок.

– Тогда я пойду с тобой! – воинственно заявила мама.

– Нет уж. Ты не умеешь. Опять будешь стесняться и заплатишь вдвое больше денег.

– Можно подумать, ты умеешь, – обиделась мама.

– Я умею. Меня Геша научил.

– Ну хорошо. Раз Геша, ты говоришь… Он хороший мальчик…

Геша однажды приезжал к нам в гости – дедушка его позвал – и, несмотря на свой затрапезный вид, сумел обаять мою маму, как и всех других женщин. Теперь я могла спокойно на него ссылаться по любому поводу.

Но торговаться на рынке и правильно покупать всякое Геша меня действительно научил.

Ох и пришлось ему потрудиться!

Меня с детства учили быть вежливой и любезной – говорить людям приятные вещи, уступать место старшим, пропускать вперед, ни с кем не спорить без нужды, а тут надо было делать все в точности наоборот.

Нельзя было хвалить приглянувшийся товар, более того, нельзя было показывать виду, что тебе что-то понравилось. Нужную вещь следовало оглядеть мельком и отложить в сторону, притворившись, что интересуешься совсем другим, а эту – ну да, прихватишь, если вдруг деньги останутся или отдадут задешево.

Надо было делать вид, что все дорого и недостаточно хорошо, даже если это не так. Надо было торговаться и ругать товар. Уходить несколько раз, потом возвращаться и нехотя спрашивать, не одумался ли продавец, не уступит ли.

Единственное, на чем могла отдохнуть моя поруганная вежливость, – это на благодарности и взаимном пожелании здоровья в случае свершения сделки. Тут уж не следовало стесняться и ограничивать себя – можно было исполнять целые хвалебные песни.

Именно эту тактику я и использовала с Леночкой и ее мамой, и все остались друг другом довольны. Главная хитрость заключалась в том, чтобы не добивать продавца, чтобы он был уверен: хоть слегка, а все же он тебя надул, иначе неинтересно – так говорил Геша.

И вот я неслась домой, тащила купленные тряпки – розово-плюшевую спортивную курточку с капюшоном, чтобы порадовать маму, и две пары джинсов, одни фирменные (но в них мне не понравилось – ни тебе ногу поднять, ни сесть, ни встать), другие подешевле, индийские – зато в них можно было нормально двигаться, и еще там были замечательные карманы на молнии.

Я поскреблась в комнату к родителям и сказала:

– Вот! – демонстрируя ворох вещей.

– Так что же ты так принесла! – всплеснула руками мама. – Ты пойди примерь, покажись… Как пацан, честное слово…

– Хорошо, мам, – сказала я, втискиваясь в комнату, – вот еще, тут деньги остались…

Мама посмотрела на отчима – тот сидел в кресле и читал медицинский журнал на английском языке – и снова взглянула на меня:

– Гло, ну сколько можно? Тебе же сказали – это подарок… Дядя Степан обидится.

Дядя Степан смешно спустил очки на кончик носа и важно кивнул.

– А как же воспитательный момент? Ты же мне сама говорила: денег у нас нет, надо экономить… Я и экономлю… Вот, пятьдесят рублей…

Отчим спрятался за журналом и там сдавленно захрюкал, пытаясь сдержать смех, а мама растерянно замерла с расческой в руке – она сидела у трюмо, волшебно-красивая в мягком свете торшера, и расчесывала волосы на ночь.

– Степа? Степа! – беспомощно позвала мама, не зная, что ей со мной делать.

Отчим снова показался из-за журнала – губы у него прыгали, он раскраснелся.

– Э-э-э… Молодец, Глория… э-э… мы с мамой тобой гордимся. – Он неуместно хрюкнул. – Хочешь оставить сэкономленные деньги себе?

– Нет, спасибо. Давайте их лучше дедушке на хозяйство отдадим.

– Э-э… да. Замечательная мысль, Глория! Ты… э-э-э… да… молодец. Аня! Правда, Глория – молодец?

– Да! Просто умница, всегда бы так, – сказала мама с облегчением. – А теперь покажи же, что ты там купила!

И я отправилась к себе переодеваться.

У двери меня встретил Ричард – он услышал, как я пришла, и волновался. Я погладила пса:

– Сейчас, подожди, вот покажу все маме и пойдем гулять.

Ричард сразу же залег обратно на коврик, подгреб под себя мой старый свитер, который служил ему то ли подушкой, то ли игрушкой, и затих.

– Ты что же, не хочешь? – удивилась я. – Гулять, Ричард, неужели ты не хочешь гулять?

Пес зарылся в свитер мордой и зажмурил глаза – мол, сплю, никого не трогаю, никуда не пойду.

Надо сказать, Ричард так и остался единственным из знакомых мне собак, который вяло реагировал на команду «гулять». Нет, слова он запоминал очень быстро, просто я все время таскала его с собой, он уставал за день и вечер предпочитал проводить, валяясь дома, на коврике.

Я надела джинсы, те, что получше, курточку, расправила бантики и пошла к маме.

– Ой, какая хорошенькая штучка! – обрадовалась мама розовой мерзости. – Ой, а мягонькая какая! Дочь, ты не безнадежна! Степа, посмотри, нет, ты только посмотри, какую красивую кофточку купила Глория!

– А я тебе говорил! Сначала джинсы, или что там она хотела… А потом втянется, так и пойдет… И будет наряжаться и вертеться перед зеркалом, как все девочки. – Отчим доброжелательно смотрел на нас поверх очков. Когда я поймала его взгляд, там, кроме дружелюбия, таились и легкая насмешка, и понимание, и даже сочувствие. Я знала, что он знал – весь этот цирк только для мамы, но я знала также, что он никогда меня не выдаст, он любил мою маму и старался ее не огорчать.

– Ну, Гло же! Что ты такая скучная? Ну посмотри на себя, какая ты красивенькая, как тебе к лицу! – Мама подтолкнула меня к зеркалу.

Зеркало – волшебная вещь, одно слово чего стоит – «а-м-мальгам-ма». Звучит как заклинание, не зря зеркала всегда использовали во всяких волшебных, колдовских делах.

Я подняла глаза и подумала: бедная моя мама… Совсем мне не к лицу ни эти бантики-хризантемы, ни розовый плюш… Леночкино личико – кругленькое, румяное, с носом-кнопочкой – сюда бы подошло, а мое бледное, узкое лицо, резкий подбородок, упрямые губы, большие, серые, вечно настороженные глаза, тонкий прямой нос – все выглядело неуместным в этом цветнике, в белом и розовом, словно в фотографию миленькой девочки вклеили чужое, разбойничье, мальчишечье лицо.

– Да, мам, очень красиво. – Я сняла курточку, оставшись в простой белой майке. – Спрячь ее пока, ладно? Я же не буду в ней каждый день ходить, да?

– Хорошо, – сказала мама, мечтательно прижимаясь щекой к мягкой тряпочке. – Мы будем ходить в парк… или в кино… или в цирк, ой, нет, цирк ты не любишь… Ну будем ходить куда-нибудь по выходным, вместе, всей семьей, и ты будешь нарядной и хорошенькой… Как все девочки…

– Да, мам. – Я погладила ее по руке. – А сейчас я пойду, а то мне завтра вставать рано…

Глава 25

А Ричард так никого и не искусал.

Более того – пес, легко усвоивший всю собачью науку, можно сказать, экстерном закончивший начальную школу дрессировки, никак не желал работать всего две команды. «Голос» и «фас», вот какие.

Начнем с того, что Ричард совсем перестал лаять. Сначала я не обращала на это внимания – ну не лает, значит, повода нет хорошего, чего зря глотку драть? А то, что на дверной звонок не реагирует, – так он же не домашняя собака, вот и не понимает пока, что к чему.

Но потом, когда дело дошло до этой самой команды «голос», я обеспокоилась – пес молчал. Словно за два года на цепи он наорался впрок и всю оставшуюся жизнь решил провести в тишине и безмолвии, точно какой-нибудь средневековый монах. Не лаял, не рычал и не скулил.

Рычать не было нужды – если у Ричарда возникали разногласия с другими собаками, он лишь слегка вздергивал верхнюю губу, обычно этого было достаточно.

Если же соперник не уступал ему силой и размером – тут надо было следить внимательно, Ричард, исполнив полагающийся по этикету танец, атаковал молча и стремительно, как акула.

Со скулежом он тоже завязал. О своей радости, нетерпении или недовольстве сообщал при помощи хвоста и мимики – а у овчарок очень выразительные морды.

Ричард говорил короткое «га!» только в одном случае – если ко мне со спины подходил кто-то подозрительный и опасный, по его разумению.

То есть совсем уж зайчиком пушистым он не был, но для агрессии у него находились свои резоны.

Например, он сразу стал работать охрану – как он ее понимал, конечно. Никто, ни один человек, даже Геша, не мог подойти ко мне, когда я спала. Ричард последовательно пугал злоумышленника – сперва показывал зубы, потом приподнимался на передних лапах, а если человек упорствовал, Ричард прыгал и прижимал негодяя к земле. И все это молча, тихо, как мышь.

Ричард стал любимчиком на конюшне, хотя не подпускал к себе никого, кроме меня и Геши, не позволял себя ни погладить, ни покормить, все равно малышня каждый раз пищала: «Привет, Ричард! Как дела, Ричард!» – а пес сдержанно улыбался и слегка вилял хвостом.

Даже Бабай хвалил Ричарда, особенно после того, как пес стал охранять конюшенный двор.

Пару недель поболтавшись по конюшне и запомнив своих, тех, кто бывал там часто, Ричард стал работать по системе «всех впускать, никого не выпускать». Если к нам во двор забредал чужак, пес его обнюхивал и ненавязчиво, издалека начинал за ним следить. Все было тихо-мирно ровно до тех пор, пока незнакомец не решал покинуть двор. Тут уж Ричард садился в воротах, и все. Пока не подходил кто-нибудь из своих, человек выйти не мог. Ну а если он случайно прихватывал с собой хоть коробок спичек – Ричард не выпускал его, пока тот не вернет награбленное, и тут уж никакие уговоры не помогали.

При этом все делалось тихо, без рыка и лая, Ричард просто смотрел, но почему-то было понятно: нет, не надо злить эту собаку и подходить не надо.

Пашка так это объяснял: «Ты понимаешь, он смотрит как… как моя мама на курицу. Вот мама приносит курицу из кулинарии, смотрит на нее и думает: как приготовить? Поджарить в сухариках, или сварить, или жаркое там… Вот и он так… И очень страшно быть этой курицей, понимаешь?»

А Бабаю нравилось то, что Ричард такой серьезный и молчаливый. «Ай, красавец! Ай, умница! – нахваливал он пса. – Тень, убийца. Дельный пес».

Ричард действительно стал красавцем. После того как мы Гешей его отмыли и откормили, шерсть у пса заблестела, он стал вороным, как Баядер. А выглядел он и так совсем неплохо для собаки, столько времени просидевшей сиднем, – грудь у него была широкая, задние лапы незасиженные, шея мощная, наверное, потому, что он все время рвался с цепи.

У нас с Гешей был общий пунктик – если в руки к нам попадала больная, паршивая, худая и глупая тварь, нам не елось и не спалось, пока мы эту тварь не откормим, не вылечим и не обучим, словно два сумасшедших механика, которые не могут слышать, как в доверенном им механизме что-то стучит, скребет и не работает как надо.

За Ричарда мы взялись в четыре руки, и хотя паршивым он и так не выглядел, через месяцок, побегав за лошадью и доработав мышечную массу, да откормившись на всяких витаминных миксах, да научившись всему, что следует знать порядочному псу, Ричард как будто стал в два раза больше. Красивый, сияющий, уверенный в себе, он бродил по двору как павлин.

«Видала, какой кабыздох? – с гордостью говорил мне Геша. – А ты не хотела пиво давать…»

Был у нас один спорный вопрос – Геша по старинке давал жеребцам пиво и яйца для крепости и блеска шерсти и Ричарда стал пичкать той же смесью.

– Ты что? – возмущалась я. – Собаки, они, знаешь, алкоголизмом болеют, как люди. Угробишь мне кобеля, алкаша из него сделаешь.

– Какой алкоголизм на хер? Это ж пи-и-иво… Оно ж полезное по чуть-чуть, вон у мамки своей спроси, она тебе как доктор скажет, если мне не веришь… А водки я и сам не пью. Нам, татарам, водки никак нельзя – сразу башню рвет… как этим… как их… американским индейцам. Слыхала про индейцев? Я по телику передачу видел. Токо пиво… В умеренных количествах, – ханжески говорил Геша.

Теперь каждое утро после кормежки лошадей Геша брал бидончик, миску и Ричарда, и они шли по «точкам».

Ричард быстро стал кумиром всей местной алкашни. По легенде, настоящее советское пиво всегда было несвежим, разбавленным, и в него вечно добавляли что-то вроде стирального порошка – для буйной и крепкой пены.

Ричард же соглашался пить только свежее пиво, так что он стал чем-то вроде эксперта, алкаши встречали его торжествующим ревом, подносили кружечку и грозили продавщицам с пышными, как пивная пена, грудями: «Смотри, Лидка (или Светка, или Зинка), если псина татарская пить откажется – моментом ОБХСС вызовем, ох и попомнишь тогда свои шахер-махеры…»

Так что Ричард почти ежедневно выпивал маленькое пиво с заботливо покрошенной туда таранькой и возвращался на конюшню слегка навеселе.

– Эх ты, пьянчуга. – Я трепала пса по загривку. – Ну и ладно… Должны же и у тебя быть недостатки? А то ты какой-то ангел выходишь, а не собака. Ладно, пусть будет пьянство.

К сожалению, у меня нет повода заклеймить сейчас это губительное собачье пьянство. Могу сказать только, что один мой приятель споил как-то своего мраморного дога – но он наливал догу коньяк, и через пару месяцев у пса были все признаки хронического алкоголика: тремор, немотивированная агрессия, похмелье и общий задристанный вид. Но Ричарду пиво, похоже, было только на пользу.

Через несколько недель, убедившись, что пес здоров, окреп и стал вполне управляемым, я сделала ему все прививки и вывела в люди, то есть в собаки – мы пошли заниматься на собачью площадку.

Несмотря на то что была глубокая осень – ветер, дождь, мрак и слякоть, – публика на собачьей площадке не переводилась.

Дети и взрослые тащили туда самых разных собак, больших и маленьких, породистых и дворняжек – просто побегать и подготовиться к выставкам и всяким соревнованиям; там занимались инструкторы-кинологи со своими группами – то есть была настоящая собачья школа.

Ричарду там очень понравилось. Все собачьи снаряды – бум, лестницы, всевозможные барьеры – были для него чем-то вроде качелей-каруселей для ребенка. Другие собаки артачились и боялись, Ричард же моментально научился бегать по лестницам и очень полюбил прыгать через барьеры, даже на самый высокий – стенку – он лихо карабкался, скребя задними лапами, и я удивлялась – как же мне везет на прыгучих зверей, Зоська тоже любила это дело.

Ричард снова переменился – растерял всю свою важность. Когда мы приходили на площадку, он радостно сновал вокруг меня, ожидая вожделенной команды «вперед».

Я улыбалась, говорила: «Вперед!» – Ричард подбирался, бросал на меня значительный взгляд, – мол, смотри, как я сейчас все ловко сделаю, губы его растягивались в азартной улыбке, и он бросался на штурм препятствий. Пробегал по бревну, по лестнице, брал барьеры, проползал по-пластунски под специальными воротцами и, завершив круг, подбегал ко мне, пританцовывая, не столько ожидая похвалы, сколько красуясь, радуясь своей силе и ловкости.

Мне тоже пришлось несколько перемениться.

Ричард был заметным псом, ярким, на него обращали внимание, тем более что мало кто из собак гонял по препятствиям в одиночку, обычно только в сопровождении хозяев. Ко мне стали подходить, знакомиться, расспрашивать.

Я не была робкой и легко общалась с людьми, да и воспитание играло свою роль. Вежливость – это своего рода щит, ты можешь говорить с кем угодно, о чем угодно и ничего при этом не сказать; но после смерти отца я не любила привлекать к себе излишнее внимание.

Одним из первых ко мне подошел инструктор, работавший на площадке, Федор Сергеевич.

Я наблюдала за Ричардом, торпедой проносящимся по маршруту, когда услышала шаги. Федор Сергеевич не мог похвастаться бесшумной походкой, как Бабай или тот же Ричард.

Он топотал как слон, а вернее сказать, как больной слон.

Услышав тяжелый, неровный шаг, я обернулась и едва сдержала смех – уж смех в этом случае был более чем неуместен.

Ко мне приближался граф Жоффрей де Пейрак – и, точно как в книжке, он хромал, опираясь на трость с красивой рукояткой (правда, рукоятка была в виде собачьей головы, и это было из другой книги), а по щеке его жуткой багровой многоножкой вился шрам – от уголка глаза, задевая уголок губ, он спускался до самого подбородка.

Впрочем, больше ничем человек не напоминал книжного графа. Исключая шрам и хромоту, внешности он был самой заурядной – немолодой, русоволосый, сероглазый, худой и высокий дядька.

Дядька остановился неподалеку и тоже засмотрелся на Ричарда.

– Хорош! – сказал он, когда Ричард взял барьер.

Я кивнула.

– Твой?

Я кивнула.

– А ты не из разговорчивых, верно?

Не видя смысла отрицать очевидное, я снова кивнула.

Заметив, что ко мне подошел кто-то незнакомый и, возможно, опасный, Ричард оставил свои игры и прибежал с проверкой.

– Хорош! – снова повторил дядька и протянул Ричарду руку. – Здорово, братан! Давай знакомиться. Тебя как зовут? А хозяйку твою? Я – Федор Сергеевич, учу таких, как ты вот, меня тут, я извиняюсь, каждая собака знает.

Пес обнюхал протянутую руку и сел рядом со мной. Мы оба молча смотрели на нового знакомого – Ричард был собакой и не владел человеческой речью, а я не видела нужды продолжать разговор.

– Ох и волки! – Федор Сергеевич рассмеялся, и лицо его сделалось совсем жутким. – Ох и смотрят оба-два! Вы чего мрачные такие, волки?

– Мы не мрачные, – пожала я плечами, – обычные…

– Серьезные… Отличники. Ты, видно, пятерочница… Да и пес твой – не дурак, я вижу… Сама учила?

Я кивнула.

– А еще что умеет, кроме как по лестницам гонять?

– Да все почти умеет… Кроме команды «фас».

– Я извиняюсь, что настырничаю… Но уж очень я собачками интересуюсь… Не похвастаетесь ученостью?

Я пожала плечами и встала перед Ричардом, как дирижер перед оркестром. Молча, одними жестами, я командовала ему «сидеть», «лежать», «ко мне», «голос», «рядом» – и пес выполнял все охотно и четко.

– Ну вот, – сказала я Федор Сергеичу, когда мы закончили.

– Красота! Я же говорил – отличники… А что же он охрану не работает?

– Охрану он работает, только как сам хочет. Он «фас» не работает.

– Что значит – как сам хочет?

И я рассказала, какие порядки Ричард завел на конюшне, да и вообще, что и как.

– Да, талант, – оценил Федор Сергеевич, с удовольствием глядя на пса. – Ну у них бывает это, у хороших служебных собак, не надо учить, инстинкт ведет… Хороший кобелек. Жаль, выбраковка. Переросток… Не повязать…

– Почему? Вон к нам очередь стоит уже. Кто с суками попроще, те хотят повязать. Красивый пес и умный, вот и хотят. Нам бы только документы выправить, пес мне по случаю достался, беспаспортный он…

– А идите к нам в клуб, – предложил Федор Сергеевич. – Учить его, правда, почти нечему, но в выставках сможете от нас участвовать. Я уж вижу – все медали его будут, только вот позлить, на охрану поучить…

– Не надо его злить, – сразу испугалась я, обняла Ричарда за шею и прижала к себе.

– Что с ним не так, девонька?

Я посмотрела на Федора Сергеевича. Внимательно посмотрела. Выправка у него была военная, морда страшная, но взгляд – хороший, спокойный, ясный.

– А вы – военный, да?

– Точно. Военный. Красивый, здоровенный, – усмехнулся Федор Сергеевич, поглаживая траченую щеку.

Я подумала: а почему бы с ним и не поговорить?

Ходили слухи, что дядя Жора, лодочник, у которого я свела Ричарда, обучал своих сторожевых собак по очень простой методе – сажал на цепь и лупцевал палкой, пока не свихнутся от отчаяния и злости и не станут кидаться на каждого, кого видят.

Поэтому я и не спешила натаскивать Ричарда на «фас» – боялась, что пес сорвется и снова озвереет.

А у Федора Сергеевича же школа, а значит, фигурант да в доспехе и можно спокойно с Ричардом работать, раз предлагают, и не тревожиться, что он кого-нибудь всерьез закусает.

И я решила рассказать.

– Понимаете, Федор Сергеевич, его били. Крепко били. Палкой. Он на людей кидался. Вот я и опасаюсь…

– Палкой, говоришь? – Федор Сергеевич вдруг перехватил свою трость поперек и замахнулся на Ричарда…

– Ах ты, гад! – пораженная таким вероломством, я, не успев подумать, прыгнула с места и боднула Федора Сергеевича головой в живот, сбив его с ног.

Я хотела добавить ему еще, но вдруг поняла, что он смеется, и опустила кулак.

– Охо-хо, девонька, ну и реакция… Все, сдаюсь, сдаюсь… А у собачки-то твоей нервы покрепче будут, чем у тебя. Зря беспокоишься.

Я обескураженно взглянула на Ричарда. Он с глубоким интересом наблюдал всю эту возню, словно ему показывали какой-нибудь занимательный спектакль, но даже с места не сошел, чтобы поучаствовать.

– Реакцию хотел проверить… Вот и проверил! – продолжал веселиться Федор Сергеевич, сидя на земле. – А кобель твой, видимо, реагирует только на реальную угрозу. Собаки чуют запах опасности или страха…

– Да, я знаю. Адреналин…

– Поди ж ты! Молодец. Только что же ты тогда поперек батьки в пекло лезешь? Кто кого охранять должен? А я тебе скажу – собака тебя охранять должна, а никак уж не наоборот!.. Нет, в жизни такого не видел. – Федор Сергеевич снова засмеялся. – И ведь такая малюсенькая, и не подумаешь… Бойцовая рыбка…

Я слушала, что говорит мне Федор Сергеевич, и удивлялась – чего это он расселся на сырой, холодной земле, и болтает, и не встает, – пока до меня вдруг не дошло: ему же трудно, вон, нога торчит, как неживая, и он стесняется меня, стесняется беспомощно карабкаться, как жук, которого перевернули на спину…

Тогда я, кивая, как бы между делом подала ему трость, отлетевшую в сторону, и протянула руку, словно для меня было в порядке вещей сбивать с ног незнакомцев, а потом помогать им подняться.

Но Федор Сергеевич все равно все заметил и понял, покачал головой, невесело усмехнулся и сказал:

– Ну, спасибо. – Опираясь одной рукой о трость, другой крепко схватил меня за руку, хакнул и одним движением бросил тело вверх. – Ну что? Хочешь, попробуем твоего пса поучить? Завтра приходите. Группа будет, фигурант будет, посмóтрите, себя покажете… Группа у меня неопытная еще, и я бы тебя попросил, девонька, продемонстрировать работу с собакой. Многим было бы полезно посмотреть… Как тебе такое предложение?

– А когда?

– Утром, с одиннадцати до часу мы занимаемся.

– Я не успею. У меня тренировка до одиннадцати, так что раньше полудня не добегу…

– Ну, приходи к двенадцати. Фигурант как раз закончит – две собаки у нас, а потом с новичками будем ОКД заниматься… Вы в промежуток и вотретесь, попробуем сперва пса твоего подразнить.

– Хорошо, – сказала я, – и… извините…

– Да чего уж там…

Глава 26

На площадку я прибежала в школьной форме и в бантиках – знала, что не успею зайти домой и переодеться.

– О-о-о, кого я вижу! – улыбнулся мне Федор Сергеевич. – А вот, кстати, кого я вижу? Так и не познакомились… Тебя как зовут-то?

– Глория… А это Ричард.

– «Глория» по-русски значит «слава»… это мне запомнится… надолго, – переврал цитату Федор Сергеевич. – Глория – поди ж ты… А мама как тебя называет?

– Гло…

– Кошачья кличка, – поморщился Федор Сергеевич. – А я буду тебя Славочкой звать. А? Хорошо? По-моему – хорошо…

«Да хоть горшком», – чуть не ляпнула я любимое, но сдержалась. Федору Сергеевичу я нахамила авансом в прошлый раз на пару лет вперед.

Он подвел нас к группе людей, державших на поводках разномастных собак, в основном овчарок, но были и доберманы, колли и пара эрделей.

– А вот и Славочка со своим псом, я вам о них сегодня рассказывал. Сейчас вы все увидите, каких результатов можно добиться, если правильно и регулярно заниматься с собакой… Прошу!

Я по привычке прижала руку к груди и чуть наклонила голову, приветствуя публику.

Ричард спокойно сидел рядом, только нос у него чуть вздрагивал, так ему хотелось побегать по площадке. Я не стала мучить собаку и первым делом скомандовала: «Вперед!», указав на бум. Ричард ракетой рванул по препятствиям и вернулся ко мне повеселевшим. Тогда уж мы стали показывать все эти «сидеть», «место» и «лежать».

Никаких нетипичных команд он пока не знал, так что мы справились быстро, и нам стали хлопать, – видимо, аплодисменты спровоцировал мой цирковой комплимент, и я подумала, что сама ничем не лучше собаки – я сделала комплимент автоматически, Бабай учил нас крепко.

– А кто учил собаку? – спросил дядька с чепрачным немцем.

– Так она же сама и учила, – ответил за меня Федор Сергеевич.

– Не может быть! Она же совсем ребенок!

Бантики произвели впечатление и на собачников.

– Сама, сама. Вот скажи, сколько раз в неделю вы занимаетесь?

– Как время есть, так и занимаемся, – пожала я плечами, – утром, вечером. Каждый день… Я его везде за собой таска… Он меня постоянно сопровождает, ну у него работа такая, это чтобы не скучал…. Днем, когда я в школе, он двор охраняет на конюшне. Спит. Ест. С лошадью гоняю, пока погода есть…

– Ну, это так каждый сможет, – протянул дядька с овчаркой, – если каждый день… А люди работают, знаете ли, людям некогда…

– А зачем тогда заводить большую собаку? – удивилась я.

Дядька поморщился. Да все, кто был, стали морщиться и недовольно загудели.

– Это у нас не модный вопрос, – весело сказал Федор Сергеевич, прохаживаясь вдоль выстроившихся в ряд собаковладельцев. Он шел с прискоком, как скворец, но казалось, что это не из-за больной ноги, а от жизнелюбия, словно мальчишка вприпрыжку, подумала я. – Но этот вопрос вы услышите еще не раз. Серьезная собака требует серьезной нагрузки, работы, внимания, и – главное! – понимания. Собака – не игрушка…

Мы с Ричардом не стали слушать дальше и тихо отползли в сторону. Федор Сергеевич говорил проникновенно и страстно, я все ждала, что он добавит обращение «Товарищи бойцы!», но, по-видимому, бóльшая часть слушала его со скукой и досадой.

Собака – не игрушка… Да, конечно, и кто всерьез думает об этом? Скажите, кто не мечтал в раннем детстве о том, чтобы его игрушки вдруг ожили?

Разве что я и дети, подобные мне, кто с самого малого возраста был окружен этими живыми игрушками, кого научили тому, что они требуют не только любви, но и заботы, что с ними надо не только играть, но и кормить их, учить, лечить.

А по отношению к собакам даже взрослые ведут себя, как дети с вдруг ожившей игрушкой, – удивляются тому, что у нее есть характер, что, наигравшись, нельзя просто положить ее в ящик и забыть до следующей игры – она вылезет, увяжется следом, станет чего-то хотеть от тебя. А то и не увяжется, а просто убежит по своим делам.

«Позвольте, какие же у собаки могут быть дела, кроме любви к хозяину?» – спросите вы.

Не поверите – масса дел.

Поесть дерьма (почти все собаки это любят), поваляться в падали (и это, да), подраться с другими собаками, поймать и убить кошку или птичку, просто бегать и лаять, бегатьилаять, бегатьилаятьбегатьилаятьбегатьилаять и так, пока не упадешь без сил, а потом – спать.

Ну да. Собака – символ преданности, воспетый в стихах и песнях. Только вот собаки обычно не умеют читать, поэтому они не в курсе – про преданность, ага.

Люди так удивляются, когда им говорят, что собачью преданность надо воспитать, а любовь – заслужить.

«Как так? Она же собака, она же – должна…»

Да, она – собака, и она не знает, что именно и кому должна, пока ее этому не научат.

«Зачастую люди заводят собак так же, как женятся – по любви и сглупу», – шутил мой папа.

Как это ни смешно, «будущую собаку» идеализируют так же, как будущую жену.

Любимое существо просто обязано быть самым лучшим, самым-самым. Все женщины, разумеется, – замечательные хозяйки, нежные и внимательные, а все собаки – послушные и верные защитники. Ну да, как же.

Моя мама научилась готовить, когда ей было тридцать лет.

Есть собаки, которые не способны никого защитить, даже себя.

И это не отменяет остальных достоинств моей мамы и неспособных к агрессии собак.

Как ни странно, собаки даже чаще, чем люди, вынуждены тащить на себе груз чужих иллюзий, горечь разочарований тех, кто не может их любить такими, какие они есть.

Федор Сергеевич закончил речь и, не дожидаясь оваций, отпустил своих мучеников.

– Ну что, пойдем знакомиться с фигурантом, – обратился он ко мне, и мы пошли к деревянной времянке, в которой иногда посиживали инструкторы и хранили весь свой собачий реквизит.

Фигурант оказался амбалом, – румяный, светловолосый, с широко расставленными голубыми глазами, да еще в стеганом комбинезоне, напоминающем ползунки, он был похож на огромного младенца из какого-нибудь кошмарного сна.

Он сидел, закинув ноги на шаткий столик, в уютном мерцании электрокамина «Уголек» и читал газету «Спорт».

– Вот, это наш Тарас, а это – Глория. Я придумал ее Славочкой называть… Хорошо, а? Хорошо!

Дата добавления: 2015-08-17