Гоголь в девятнадцатом и в двадцатом веке 2 страница

Пискарев в волнах опия вытянут из них всех.

В мастерстве показа своих «ужасиков» С. использовал многие словесные ходы Гоголя; как то: ход на «ни», «не» («ни слишком толст, ни слишком тонок»): «не радостно, и не грустно» (XI, 711); «не то во сне, не то наяву» (VII, 97); «ни светло, ни темно» (VII, 162); «не доброе и не злое» (XI, 73) и т. д.; всюду обилие отрицательных определений: «не свободно от неясности»2 (69), «недрогнувшая ладонь» (69); «невеселая улыбка» (61); «не», «ни» прострочен весь текст: «Не дотыкомка», «не́ жить», «не мытька» и т. д.; у него напевен повтор в духе ладов «СМ» (без судорожности Достоевского): «и эти быстрые поцелуи ласковой хитрой лихорадки, и эти медленные приступы легкой головной боли... приятны» (XI, 72): «быстрые — медленные», «поцелуи — приступы» — параллелизм-контраст; «нежная царевна Се- ле -нита, лё гкий при́зрак ле́ -тних сн о́ в» (ле-ле-ле) (VI, 27); тут и звуковой повтор, и напев (хорей второй половины фразы); «беленькие, боязливые, такие же милые, как она, моя милая, моя белая смерть» (VII, 150); «я вложил в руку мое бедное золото, мой скудный дар, — звонкое золото в холодеющую руку» (VII, 152); «приду к тебе в мой час, и возьму твою душу, и отдашь... свою душу»; «взяла твое золото — возьму твою душу, отдашь мне золото — отдашь мне душу» (VII, 146); разве это не по Гоголю: «наступает отец — подается пан; наступает пан — подается отец» (СМ); «Утешение», «Призывающий зверя», «Смерть по объявлению» и другие рассказы в лепете

фраз не скликаются ни с чем из до-сологубовской прозы, кроме Гоголя; «и бу́дет сме́рть моя̀ легка́ и сла́ще я́да» (ямб): я-а-а-я; «за та -ющим дымом ла- дана та -ился, зата -ился ... день»: за-та-дана-та-зата (VII, 148); проза С, как у Гоголя, переходит в явные стихотворные строфы:

Наши стены крепки.
Мы в стенах.
Не придет к нам цепкий
Внешний страх. (VII, 31)

Часта нарочитая звуковая двусмыслица: «Селениточка» — «на селе ниточка», «тосчищу» — «таз чищу»; «Илия, или — я» и т. д.

Звуки Гоголя зажили в прозе С.

Часта и гоголевская фигура расстава: «Выбегают... погубившие свою душу девы» (СМ); у С.: «великое... затеяли мы дело»; «журчал в ночной тишине ручей»; «заклятые как-то вдруг воздвиглись стены»; «тяжелую на его грудь положил лапу»; и «яркие в небе горели звезды»; за тяжелыми, темнозелеными, в тон обоям по стенам, только гораздо темнее их, занавесками» (все из т. XI) и т. д.; част повтор союза «и»: «и обнимала, и принималась целовать и смеяться» (XI, 71); «и... взялись, и... стали»; «и резки, и суровы»; «и кто-то шел ..., и какие-то звучали окрест голоса, и какие-то проносились экипажи, и был ли быстрый ... бег, и детский смех, и лепет — все скрыто» (VII, 147); часто «и» в соединении с многоглаголицей: «и мешал..., и шутил, и шутил и смеялся» (VII, 27); «и прильнула, и целовала, и ласкала» (VII, 153) и т. д.; част набор прилагательных: «маленький, серенький, зыбкий, легкий... мелькнул, пролетел, — и скрылся» (XI, 72); «молоденькая, пухленькая девушка с невинным, хорошеньким, хитреньким личиком» (VII, 158); «звонкий, ровный, сладкий, вкрадчивый» (вон-овн, лад-рад) (VII, 158) и т. д.; из сложенья гоголевских ходов выращивает С. свою «гоголевскую» фразу: «И он жаждет снова, и он опять голоден, — ненасытимый, жестокий зверь» (XI, 81); то ж по Гоголю жестокое «себе поперечивающее» чувство: «стилет остер и сладко ранит» (ст-лт ст-р, ла-ра) (VII); «сладкий огонь по жилам» (VII, 153).

Я бы мог продолжить перечисление совпадений С. с Гоголем; нет влияния Гоголя в раннем романе «Тяжелые сны»; оно нарастает в момент творческого расцвета; и снова идет на убыль: в перезрелых творениях; музыку Гоголя как бы вливает в себя проза С., как не присущую ей, но ей целебную кровь; С. омоложается Гоголем.

В нем — поворот к гоголизму.

ГОГОЛЬ И БЛОК

О Блоке — сказ мой недолог: надо лишь подчеркнуть очевидность.

Отрывок Гоголя «Женщина» — пересказ мистики, возводящей женщину в лоно божества, как «Софию»; романтики сплели эту тему с идеологией Шеллинга, Баадера, отраженной и Владимиром

Соловьевым; Блок посвятил ей свой том стихов; Гоголь же дал малый отрывок-дифирамб. Не в культе «Дамы» — стык Блока с Гоголем, а в вытекающем из него явлении, на которое обратил внимание Гёте; известно его замечание о мистике у романтиков: нереальное отношение к женщине, вырождаясь в туман эротических двусмыслиц, приводит в ... публичный дом.

У Гоголя раздвоена женщина: ангел-ведьма, девушка-старуха, красавица-труп; раздвоенность — от раздвоенности «поперечивающего себе», «бесовски-сладкого» чувства к ней, подставляющего вместо реальной женщины небесное виденье и ... тяжелотелую дуру, Агафью Тихоновну; с первой фазы к третьей противоречие ангел-демон снижается в тривиальность: в «ух, какую» женщину!

Поэзия Блока — показ изменения облика «ангела» в «ведьму» по фазам: «Прекрасная дама», «Незнакомка», увы, «знакомая» многим.

Женщине гоголевского отрывка «Женщина» — посвящены первые циклы стихов о «Прекрасной даме»; переходная ступень меж видением рая и земным обличием мелькает в начале второго тома; «ведьма» ж проступает с третьего тома: «И когда ты смеешься над верой, над тобой загорается вдруг тот неяркий пурпурово-серый и когда-то мной виденный круг»; «и была роковая отрада» — по Гоголю «бесовски-сладкое» чувство — «в попираньи заветных святынь» (III)1; у женщины этой фазы «ядовитый взгляд» (III); «твой взор, как кинжал» (III); она ищет «глазами добычу найти» (III); любовные утехи ужасны с ней: тут «и губы с запекшейся кровью́», и «обугленный рот в крови еще просит утех любви», и «знаю, выпил я кровь твою», и «будет петь твоя кровь во мне», и половое заболевание; ничего подобного нет у Лермонтова (с ним созвучен стих Блока), у Вл. Соловьева, у Бодлэра; ни у кого нет этого раскаленно развратного бешенства, кроме ... Гоголя.

Генезис блоковской женщины и в отрывке «Женщина», и в позеленевшем трупе «В», к которому протянута Гоголем нить от ... всякой, повидимому, нормальной украинки (что баба, то ведьма); недаром в лице Оксаны «издевка», т. е. призыв к «попиранью заветных святынь». Что проделывает женщина Гоголя? Даже показанная в обычном быту «это такой предмет»; «везде... заметно такое чуть-чуть обнаруженное... — у, какое тонкое!» Какое же? «Раздвигала руки и ловила его» (В); «дай ... я» — говорит панночка — «положу на тебя свою ножку ,... подняла ножку, и как увидел ... ее нагую ножку ,... схвативши руками за ее нагие ножки, пошел скакать, как конь» (В); тут и «рубины уст ее ... прикипали кровию к самому сердцу» (В), и «вся синяя, а глаза горели, как уголь» (В), и «прокусила ему горло ... начала пить ... кровь» (В), и «как волк, пила из него кровь» (ВНИК) и т. д.

В ненормальном культе двух «не-женщин», с провалом женщины между ними, соединились Блок с Гоголем: сюжет «НИ» с превращением

«ангела» в проститутку стал просто автобиографической лирикой Блока.

На эту-то иронию из цинизма указывал Гёте, как на опасность романтики; и Гоголь, и Б. одинаково тут упали в цинизм, и одинаково мучились; Гоголь боролся со своим «грешным» смехом приподнятым морализмом; Б., каясь, как и Гоголь, открывал в иронии корень зла1, как больной ею; народничество «с пьяных слез» не спасло; Блок народа боялся; народ ему нужен был для подпуга: интеллигенции; но гоголевский образ России и русской тройки влиял на Б.: его обращенье к России, как к женщине, навеяно Гоголем:

Твои мне песни ветровые,
Как слезы первые любви.

И —

Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу.

Характерны: разбойность красы и падение женского образа непременно с «разбойником». Кто ж он? У Гоголя он — Костанжогло, модификация «колдуна», у Б. же: он — двойник Б., «род» в Б., его дурная наследственность, взывающая к возмездию: «выпил я кровь твою»; и позднейшим болезненным извращением душ, и бескрайной романтикой связаны: Гоголь и Б.; Гоголь в себе носил «колдуна», которому все казалось: над ним издеваются; в преувеличенном ужасе перед иронией собственной, переживал Б. подобное нечто; отсюда и страх перед собственным двойником, заставивший «сбежать с горы» в чащу.

Страх Гоголя сочится сквозь все фазы творчества Б.: и в эпоху небесных откровений, и в эпоху бродов по подозрительным переулочкам, и в миг «выпивания крови»; «все диком страхом сметено»; мой конец предназначенный близок»; «и на дороге ужас взял»; «боюсь оглянуться назад» (как и Чартков перед портретом); «кладут мне на плечи руки» (I), «заройся в землю — там замри»; «забудь, забудь о страшном мире»; «из-под ресниц старинный ужас — старинный ужас дай понять»; «как страшно все: как дико» (III).

Петрусь одичал, силясь вспомнить забытое преступление; и все близкое незнакомо ему: «все были мне незнакомы, и меня не трогал их вид» (I); это ж чувство — «ото́рванца»: от рода и класса; Б., как и Гоголь, переживал оторванность от «своей» России, видимой лишь издалека: вблизи — рожа.

Уныла в поэме «Возмездие» тема рода у Б.; стихи-то прекрасны, а что толку в них, когда от них — беспросветная тяжесть; интеллигент, смолоду сознанием рвавший с «дворянством», таки с ним не порвал; разглагольствования о роде в предисловии к поэме «Возмездие» убоги, несостоятельны, и выявляют лишь власть рода-мстителя, как ... и у Гоголя; оторвавшись от своей темной крови, не влив в себя красной, Б. был обескровлен: «как

тяжело ходить среди людей и притворяться непогибшим»; «как тяжко мертвецу среди людей»; «пробудился ...: тридцать лет. Хвать-похвать, — а сердца нет»; «одно, одно — уснуть, уснуть». «Возм.» не жизнь, а гибель рода; герой, последний в роде; лишь «над черной Вислой — черный бред»; и слышен топот коня пана Мороза, «мстителя»: кому, за что? России ли за угнетение Польши, выродку ли за «иронические» поступки: «выпил я кровь твою», «с темнотою один ... хохотал арлекин» и т. д.?

В итоге — «старинный ужас дай понять».

Тут и припоминается:

Было то в темных Карпатах ...

В каких? Стихи писаны до карпатских боев. Какие ж Карпаты? Гоголевские: гора Криван, на ней всадник, жаждущий «страшной мести», которой тема невыносима автору «Возм.»; и — неприятен Гоголь:

Впрочем, прости ... Мне немного
Жутко и холодно стало ...
Это — из жизни другой мне
Жалобный ветер донес.

Другая жизнь — образы из «СМ»; гоголевский «колдун» сотрясал Б., влезая в него, как влезал Басаврюк в Петруся, — криками:

«Нет, не смирит эту черную кровь
Даже свидание, даже любовь».

Потому и припоминание:

Было то в темных Карпатах.

Далее, — стихи продолжены в иронию: по адресу читателей:

Что ж? «Не общественно»? — знаю.
Что? «Декаденство»? — Пожалуй,
Что? «Непонятно»? — Пускай.

Увы: слишком понятно; манией преследования, своею болезнью, был связан Б. с Гоголем; унылая философия родового возмездия за «отщепенство» победила в Б. Думается мне: проживи Блок дальше, он явил бы картину нового Гоголя, недоуменно вперенного в жизнь с недописанной фразой, обрывающей творчество: «темно представляется...» (слова, на которых оборвалась рукопись «МД»).

ГОГОЛЬ И БЕЛЫЙ

«Симфонии» Белого — детский еще перепев прозы Ницше; но в «Кубке метелей» налет этой прозы не толще листа папиросной бумаги; и он носом Гоголя проткнут: в «Серебряном голубе»; символизм, впорхнув в русскую литературу из фортки, открытой в Европу, в Валерии Брюсове скоро стал — класс изученья латинских поэтов и пушкинской прозы, а в Белом — класс Гоголя.

Гоголем в нас пролился ... до-классический стиль.

Есть два установленных стиля: «классический», который не так уж классичен, хотя б у Эсхила; и «азиатический»1, в Ницше, в Шекспире далекий от Азии. Готика и ренессанс по итогам новейших трудов коренятся в ... армяно-персидском, проехавшем в Сирию, стиле2; арабский стиль, Гоголю близкий, — одно из ответвлений армянского, раннего; купол же ренессанса — другой; его Персия времени сассанидов через 1000 лет перекинула через Армению в Рим и Флоренцию; александрийское позднее риторство и не аттично, и не азиатично; не вовсе аттичен, но не азиатичен — Гомер.

Гоголь — типичнейший выявитель в России не только особенностей стиля азиатического; в нем Гомер, арабизм, и барокко, и готика оригинально преломлены; оттого он влияет на ряд направлений, по-своему в каждом.

«Серебряный голубь» Белого являет итог семинария но «Веч», «Петербург» — по «Ш», «Н», «П», «ЗС».

Схема пушкинской фразы: эпитет простой, подлежащее, простой глагол (1+1+1); коли небо, оно — «небосвод» (не «лазурь», «океан»); и он — «дальний»; он «блещет»; и — только; по данным когда-то мной произведенной статистики слов, которыми Пушкин живописует стихии, макет фразы Пушкина, отбирающей наиболее частые слова о небе, — таков: «дальний небосвод блещет»3; чтоб перейти от нее к фразе Гоголя, нужно подставить под слово «небо» другое: хотя б «океан»; возведя эпитет в превосходную степень, от нее отказаться: «неизъяснимый океан»; глагольное действие отожествить с поцелуем красавицы в ожерельи глаголов: «неизъяснимый небесный океан обнимает, целует, томит, разливается»; Пушкин бы сказал: «в небе летают стрижи»; школа Гоголя превратила бы равновесие слов 1+1+1 в угловатое нагроможденье; так пишет Белый-Яновский (Бугаев-Гоголь): «черные стрижи день, утро, вечер в волне воздушной купаются, юлят, шныряют..., взвиваются, падают, режут небо: и режут, жгут воздух, скребут, сверлят» (СГ). Проза «СГ»: будучи качественно иного теста, чем гоголева, отформована слоговыми приемами Гоголя вплоть до скликов фраз с фразами.

Гоголь		Белый
«Он живет возле церкви ... Как поворотишь, то будут ворота... Да вот лучше, когда увидишь шест с перепелом, и выйдет вам баба ..., то это его двор». (Предисловие к «Шп»).		«В той самой он проживает избенке; ... если встать на холмик, то... вон... его крыша, — вон там: еще оттуда потянуло дымком» (СГ, I, 41)4; в другом месте: «еще на нем каркает грач». (СГ, I)

«Чтобы пришло наконец такое время, чтобы по всему свету разошлась и везде была бы одна вера» (ТБ).		«Песнь ... пелась ..., чтобы далече... по селам, лачугам и звериным тропам разнести призыв» (I, 214).
«Будет, будет все поле с облогами и дорогами покрыто торчащими их белыми костями... Будут ... орлы выдирать и выдергивать казацкие очи ... Будет, будет бандурист ... и скажет свое густое, могучее слово; разнесется могучее слово..., чтобы по городам, лачугам, и... весям разносился красный звон» (ТБ).		«Будут, будут числом возрастать убегающие в поля!.. Знает ли каждый ... чем он кончит: может, закачается в чистом поле на двух на висельных столбах... Слушайте благовест вольный: в полях широких» (II, 97).
«Чтобы по городам, лачугам и весям» (ТБ).		«Чтобы... по селам, лачугам и звериным тропам» (I, 214).
«И уже сквозь сон слышится и «Не белы снеги» ,... и уже храпишь, прижавши в угол своего соседа» (МД).		«Усыплен, и... в струях слышится... нянино «баю-бай», и все обернулось на него странно и смутно» (I, 60).
«Редкая птица долетит до середины Днепра. Пышный! Ему нет равной реки в мире!» (СМ).		«Смотришь, — а уже хлопотный лес струит ... дрему; и нет из него выхода!» (I, 11).
«Шинок — развалился, словно баба на пути с веселых крестин» (ПГ).		«Избенки..., точно компания пьяных парней с набок надвинутыми картузами» (I, 12).
Про лицо: «Непрошенное, незваное явилось оно... И страшного... в нем мало, а непреодолимый ужас напал на него» (лик рока из «СМ»), и т. д.		«Неведомый, до ужаса знакомый во сне лик» (лик рока: I, 20) и т. д.

н Та ж, как в «СМ» и «ТБ», чисто оперная постановка жестов; но там взяты — казаки, а здесь — мужики: «бородатые лица с обрезанными в скобку волосами» (I, 20) — «сказывают, тихо уставясь в бороды» (I, 12); «навесил он еще ниже на очи свои хмурые ... брови, подобные кустам» (ТБ); тот же гиератизм жестов, данных в повторах речитативного лада, с применением всюду типичного для Гоголя расстава слов: «И уже прошли к пруду сельские девки с песнями хоровыми... И уже прошли прочь от пруда сельские девки с песнями хоровыми... И уже прошла к пруду баба рябая с песней тихой, с песней жалобной ... Но уже пошла прочь от пруда баба рябая... И затеплилась первая звездочка, и робкая из пологого лога выглядывала хата» (I, 62); тут сплетение гоголевских ходов: 1) два парных повтора, 2) прилагательное после существительного («баба рябая, с песней жалобной» и т. д.); 3) расстав: «робкая из пологого лога выглядывала хата»; 4) ход на «и»; 5) ход на «уже».

Повторы в «СГ» по Гоголю: «белая дорога, пыльная дорога бежит она, бежит» (концовка с кольцом); «постоит, постоит... в свое логово забирается... посидит, посидит, и опять войдет» (скреп с концовкой); «вы бы ... спать пошли: и пошел бы спать» (стык с кольцом); далее, «пошел бы спать поп, кабы не дьячок: на то и дьячок, чтобы попа» и т. д.; стык («дьячок») с кольцом («поп — попа») и т. д.; таково же и усложненье повторов: «все еще она (а) стояла (б₁) и смотрела (б₂) ... туда (в), где (г) красная ... мелькала рубашка ... до того места, откуда он прощался (д) с прошлым (е); и уже он давно попрощалася (д) с прошлым (е), а все еще она (а) стояла (б₁), все смотрела (б₂) туда (в), где (г) прощался (д) он с прошлым (е): а=б₁б₂=вг=де; де=а=б₁б₂вг=де (I, 230).

Гоголевская фигура отстава частит по «СГ»: «робкая из оврага глянет хата» (I, 10); «острым улыбнулся словечком» (I, 18); «красный, белыми яблоками платок» (I, 19); «на ... затканной синими букетами ризе» (I, 21), «темненькая к нему по дороге заковыляет фигурка» (I, 41), и т. д.; ход «и — и» — тоже: «и влечет, и уносит»; «и юлили, и писали»; «и расплясаться, и расплакаться». Тот же повтор «уже» и «еще» («еще больше... криков, еще более фырканья»).

Гоголь		Белый
«Он уже кается» (СМ); «вот уже подходит близко» (СМ); «и уже прошла, и уже скрылась» (СМ); «уже солнце село; уже и нет его» (СМ).		«а пора уже чайничать; уже стол ... накрыла»; «солнце стояло уже высоко; и уже склонялось солнце»; «и все уже обернулось на него странно и смутно» (I, гл. I).

Из комбинации фразового повтора с отставом, ходом на «и», на «уже» и сложена фраза: «И уже прошли к пруду сельские девки» и т. д.

В «СГ» — ряд слоговых ходов «Веч», как напр. рефрен: Дарьяльский «поймал себя на том, что не ... девичий образ в душе его, а так что-то — разводы какие-то»; через 3 страницы: на душе «невнятное что-то такое — разводы какие-то»; через 38 страниц: «если стать против носа» столяра Кудеярова, то «никакого не будет лица, а так что-то... разводы какие-то»; наконец, словесный рефрен о разводах каких-то становится характеристикой столяра. Те же тестовые рефрены (что делают разные половины лица столяра). Та же густота чисто гоголевских эпитетов: дивный, странный и непонятный; то ж обилие восклицаний (по типу «Славная бекеша!»): «славное село», «славный поп», «славные люди» — восклицается всюду; те ж вводные предложенья с обрывами, свертами представлений, кругами, спиралями (см. 2-ую главу «Мастерства Гоголя»); те ж словечки от лица автором подставленного рассказчика (не то Панько, не то столяр). То же скопленье: эпитетов, существительных и глаголов: «пьяную, смутную, сладкую грусть»; «ясная, чистая, тихая,

светлая ночь» и т. д. То же «то — да не то» («горы ... — не горы»): «Катя оказалась не Катей»; «не лицо, а баранья ... кость»; «вода — не вода»; «небо — не небо» и т. д. Тот же гиперболизм; пример: глаза Матрены: «какие там плачут волынки, какие там посылает песни большое море, и что это за сладкое благовоние стелется по земле. Такие синие у нее были глаза ... до глубины, до темной головной боли ... Будто там окиян-море синее расходилось из-за рябого ее лица ... Коли взглянешь ... до второго ... пришествия, утопая, забарахтаешься» и т. д. Та же спайка повторов: словесного и звукового: «то -мная, ту -склая пелена то -мно и ту -скло то -пит окрес- тно -сти» (то-ту-то-ту-то-тно) (I, 54); «вос- ток те -мный ис- точ -ал ток, и ту- да, в те -много тока теч- енье» (ток-те-точ-ток-ту-те-ток-теч) (I, 64); «за -мерла ..., ра- сжа -лась, когда жа -лко за -дребе- зжа -ла» (за-сжа-жа-за-зжа); «визж -ат прон- зи -тельные стр- ижи» (визж-зи-ижи); тот же арийный дуэт меж Матреною и Дарьяльским, подобный дуэтам Катерины с Данилой; мелодия же напева взята из «Хозяйки» Д., а не из «СМ»: «Ясненький мой, ясноглазенький мой — подожди»; «ясненький мой... — погоди, погоди... к груди своей сестрицу прижми» (II, 115, 117) и т. д.; те ж полурифмы: «и поп, и клоп» (гл. 2); «ясной ха́ты кр- а́сн -ые ба́р- хаты» (I, гл. 1). Та ж гоголевская усмешка; «ее ... усмехнувшиеся губы»; «ее лицо ... усмехается»; те ж дикости чувств: «волненьем жестоким» ..., «во взоре ... жадность» и т. д. То ж чувство дневного ужаса: «Давил и душил душу жар... А небо? А бледный воздух его, — сперва бледный, а коли приглядеться ,... черный воздух, будто тайная погрозила ему опасность, будто ... призывала страшная ... в небе тайна» (I); сравните у Гоголя: «Вам ... случалось слышать голос, называющий вас по имени ..., после которого следует ... смерть ... Мне всегда был страшен этот ... зов ... Я помню, что в детстве я часто его слышал ... День обыкновенно ... был самый ясный и солнечный ..., но ... если бы ночь ... настигла меня ..., я бы не так испугался ее, как этой ... тишины среди безоблачного дня» (СП). Первая глава «СГ» — предчувствие гибели; она крадется черным воздухом дня, когда «стремительные удары... лучей» (СЯ) и томят, и душат.

Не распространяюсь о склике тематики «СГ» с «Веч»: Матрена — сложение из Катерины, Оксаны, Солохи и ведьмочки, взятых сквозь призму больной из «Хозяйки»; а Кудеяров — сплав Мурина с колдуном и с Панько; красная сквозь зелень рубаха мелькает, как красная свитка, как красный жупан; сам Дарьяльский — оторванец, как Петрусь и Хома, тщетно тщащийся примужичиться; как и с ними, с ним приключается худо; генерал Чижиков в слухах о нем, что-де Скобелев он, — отзывается капитаном Копейкиным; характеристика «лиховцев» (грязные и пыльные) не отклик ли характеристики толстых и тонких (МД)?

Встреча с Гоголем и в красочных пятнах: статистика распределенья цветов I главы «СГ» (в процентах) дает общность трехцветки с наиболее частой трехцветкой Гоголя, взятой из среднего

спектра трех фаз: красное-белое-черное доминирует у Гоголя и в среднем спектре, и в спектре первой фазы; белый у Б. —13,2%; у Гоголя — 14; в красном склик Б. с Гоголем «Веч» (29% и 26%); в среднем красное у Г. 17%; но и оно доминирует; в черном совпал Б. с Гоголем первой фазы (12 и 12); в синем Б. совпал со средним трех фаз Г. (8,8 и 8,7); в употреблении зеленого Б. близок и со средним трех фаз, и с первой фазой Г. (8,4 для Б.; 9,4 и 9 для Г.). Цвета «СГ» в общем близки к цветам «Веч»; как у Г., они в «СГ» даны впестрь, перебоями пятен: «красный, белыми яблоками платок»; на зеленом лугу «красная мелькала рубаха»; «зеленые, красные... баски».

Все — пятнами!

В напевности, в оперной нарочитости поз, в расстановке слов, в их повторах, красках, паническом чувстве, внушаемом солнечным блеском, во многих сюжетных моментах «СГ» есть итог увлечения прозой Гоголя до усилия ее реставрировать.

В «Петербурге» влияние Г. осложнено Достоевским, которого меньше, и откликом «Медного всадника»; здесь нет Гоголя «Веч»; но есть Г. из «Н», «Ш», «НП» и «ЗС», которого в «СГ» — нет; в основу — положен прием «Ш»: высокопарица департаментов, простроченная и каламбурами «Н», и бредом «ЗС», и паническим ужасом из «П»; декорация города — по «НП» («не верьте Невскому»).

Гоголь (второй «фазы)		«Петербург»
«Гибнут государственные постановления и ... священное имя ... произносится всуе»; «вот какая история случилась в северной столице нашего обширного государства»; «Невский ... есть всеобщая коммуникация Петербурга»; «ни один из бледных жителей не променяет на все блага Невского проспекта»; «о, не верьте этому ... проспекту ... Я всегда закутываюсь покрепче плащом, когда иду по нем ... Все обман, все мечта, все не то, чем кажется»; «вдали мелькал огонек в ... будке, которая казалась стоявшей на краю света»; «в окраину Петербурга, «Коломну», переселяется тот разряд людей, который можно назвать одним словом «пепельный» — людей, которые ... имеют какую-то мутную, пепельную наружность, как день, когда ... сеется туман и отнимается всякая резкость»;		«Ваши превосходительства !.. Что есть Русская империя наша? Русская империя наша есть географическое единство»; Аблеухов — «центральная ось нашего государственного колеса»; «Невский проспект, как и всякий проспект, есть публичный проспект»; «весь Петербург — бесконечность проспекта, возведенного в энную степень. За Петербургом же ничего нет». Из «бескрайных туманов» — «на теневых своих парусах полетел к Петербургу Летучий Голландец из свинцовых пространств ... немецких морей»; «жители островов поражают вас какими-то воровскими ухватками. Лица их зеленей и бледней всех земнородных существ ... О, русские люди !.. Толпы теней с островов не пускайте ... бойтесь островитян!» «Огненным мороком вечером залит Невский ... Из

«мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат ..., и ... сам демон зажигает лампы ..., чтобы показать все в ненастоящем виде», и т. д.		финских болот город тебе покажет место оседлости красным ... пятном»; «призрачный абрис треуголки лакея и шинельное, в ветер протянутое крыло неслись из тумана в туман двумя огнями кареты» и т. д.
«Во избежание ... неприятностей ... департамент, о котором идет дело, ... назовем одним департаментом; ... итак в одном департаменте служил один чиновник» (Ш); «одно значительное лицо недавно сделалось значительным лицом, а до этого времени не был значительным лицом»; «приемы ... значительного лица были солидны, величественны, но не многосложны ... «Строгость, строгость и строгость», говорил он и при этом ... смотрел очень значительно» (Ш). Башмачкин часто, идя по улице, удивлялся, что застает себя идущим на середине улицы, а не на ... середине строки (Ш); «вот какая история случилась !.. Теперь только ... видим, что в ней есть много неправдоподобного .., Странно, сверхъестественно отделение носа и появление его в разных местах в виде статского советника ... Не понимаю, решительно не понимаю ... Но что страннее, что непонятнее всего — это то, как авторы могут брать подобные сюжеты ... Во-первых, пользы отечеству ... никакой: во-вторых ... но и во-вторых нет пользы» (Н) и т. д.		«Аполлон Аполлонович был главой учреждения: ну, того ... как его? Словом, был главой учреждения, известного вам»; далее учреждение оказывается «одним департаментом», с которым воюет «департамент девятый». Аполлону Аполлоновичу предлагают ответственный пост; он отправляется «в день чрезвычайностей» в «чрезвычайно важное место»; он «поступает не по типу чиновников Гоголя: не берет гаммы рукопожатий от совершенного презрения, чрез невнимание, к непрезрению вовсе ... Он берет всего одну ноту: презрения». «Дом ..., каменная громада, был сенаторской головой ... странные, весьма странные, чрезвычайно странные свойства». «Мы увидели в этой главе сенатора Аблеухова ... и праздные мысли сенатора ... — незнакомца. Эта тень, случайно возникши в сознании ,... получила там эфемерное бытие; но сознание А. А. есть теневое сознание, потому что и он ... — порождение автора, ненужная ... мозговая игра. Автор, развесив картину иллюзий, должен бы был поскорей их убрать, обрывая нить повествования хотя бы этой вот фразою» и т. д.

В высокопарицу «ничто» включены каламбуры бреда, как «что-то»: в тему «Ш» включены темы «Н» и «ЗС»; центр бреда — Коломна в «П», Васильевский остров в «Пет»; к Чарткову из рамок портрета выпрыгивает покупающий душу; к Неуловимому из желтого пятна сырости вылезает лицо Липпанченки; он сходит с обой, замешавшись в интриги и мороки улиц; Ник. Ан. бредит, что он проглотил-де сардинницу: «бомбу»; «бомба» — окаламбурена (пропала

Дата добавления: 2015-08-17