Спасатель. Четверкин Алексей

Шел дождь. Осенние дожди смыли краски с картины дня и насытили ее бесконечным количеством оттенков серого. Люди в серых пальто сновали вдоль серых стен, мокли под серыми струями дождя, садились в серые автомобили и катили под серыми тучами в серую мглу.
День близился к концу, начинало темнеть. Че шел по серой неосвещенной дорожке, зажатой меж двух пятиэтажек так, что она напоминала коридор старой провинциальной больницы, с дверями, ведущими в такие же старые и серые подъезды. Че промок насквозь, устал и очень хотел есть. В руках он нес куцый пакет с продуктами и обшарпанный черный портфель – атрибуты, по которым вечерами можно с легкостью определить интеллигента, с трудом сводящего концы с концами.
Где-то впереди маячил подъезд, где Че и Нина снимали квартиру.
Дорожка резко поворачивала из больничного коридора «хрущоб» и вела в сторону контейнерной площадки. Ей, в этом дворе досталось самое живописное место, под сенью высоких тополей с пышной кроной, защищающих ее от осадков и брезгливых взглядов местных жителей.
Че шел мимо мусорных контейнеров - кладбища потерявших свою свежесть еды и тряпья, всего использованного и ненужного более людям. В дальнем углу площадки стояло пианино "Казань", с потрескавшимся от перепадов температур лаком. Оно стояло уже почти полгода: мусорщики ленились погрузить тяжелый инструмент в свой автомобиль и увезти на свалку. Под ним спал человек: то ли бомж, нашедший ночлег, то ли отверженный от семейного очага пьянчужка, то ли просто радикальный дауншифтер. Огромный пёс, поставив передние лапы на край контейнера, вынюхивал себе лакомства на скудный собачий ужин. Че на ходу наблюдал за жизнью маленькой мусорной страны, и вдруг кое-что заставило его резко остановиться. Пёс оторвался от своих поисков и повернул мокрую ушастую голову в его сторону. Че не мог не остановиться.
Красная звезда, изображенная на обложке книги, лежавшей на крышке пианино, привлекла его внимание, и, казалось, светила ему красным светом. Он подошел к инструменту, аккуратно, стараясь не потревожить спящего под ним человека, и взял книгу в руки. «Карл Маркс. Избранные сочинения» - гласило её название. Че смахнул с нее невесть откуда взявшиеся опилки и осмотрел. Книга, как показалось ему, была в отличном состоянии, не считая продолговатого жирного пятна на задней корочке. «Видимо, кто-то клал на старину Маркса копченую рыбу. Или масляный беляш», - подумал он и сглотнул накопившуюся слюну.
Книга отправилась в широченный карман его серого пальто, и Че зашагал домой. Пес, оторвавшись от найденного пакета с мослами, проводил его громким сиплым лаем.
Дождь не прекращался, и даже зарядил сильнее, но теперь Че это мало заботило.
Войдя в дом, раздевшись и отдав пакет с продуктами Нине, он вошел в комнату и зажёг свет. Книгу он сжимал в руках, от нее пахло улицей и тем запахом, который источают только старые фолианты. Он сел и принялся изучать свою находку. Оказалось, в его руках была часть двухтомника, причем довольно редкого, изданного аж в 1938 году под редакцией Владимира Адоратского. Том оказался немного более потрёпанным, чем ему показалось в дворовых потёмках. Че улыбнулся, пролистывая желтые листы и вдыхая их аромат. «Это же настоящая жемчужина! – думал он, - Хорошо, что мне повезло ее спасти. Но прочту позже. Сейчас некогда снова заниматься Марксом».
Он встал и подошел к шкафу. Здесь, на одной из полок, плотным рядом стояло множество видавших виды книг, в том числе «Молодая гвардия» Фадеева, подклеенный скотчем томик Ницше, путеводитель по Казани начала 50-х, «Лезвие бритвы» Ивана Ефремова, два дореволюционных тома стихов Некрасова и девять томов самого первого издания Полного собрания сочинений Владимира Ильича.
- Опять мусор домой притащил, - вздохнула Нина, поглаживая округлый живот, - Люди выкидывают, а ты всю эту погань домой тащишь…
- Но это же Маркс, понимаешь? Его сейчас днём с огнем не сыщешь! А он ведь классик. И я его перечитаю, и дети наши, когда подрастут, представляешь? – воодушевленно заговорил Че, задержав взгляд на ее животе.
- Вот они весь этот хлам и выкинут, когда нас не станет, - махнула рукой Нина и ушла.
Че грустно посмотрел на книги, пестревшие корешками в лучах электрической лампы, глубоко вздохнул, положил Маркса на полку шкафа и зашагал вслед за Ниной. Свет в комнате так и остался гореть.

3. Отважному человеку! Александр Пачков

Отважному человеку!

Дорогой читатель, я знаю, что лучший комплимент на всех языках – это твое имя. Произнеси его вслух. Я хочу, чтобы тебе было приятно.

***
Ванька заткнул тряпицей окно, чтоб не дуло, метнул крошки на пол и уже был готов втиснуться в галоши. Опосля утреннего туалета, али «сортира», на заморский манер, он вышел и глотнул порцию морозного воздуха, который достает до внутренностей своими колючками и потащился в дела. По пути на работу, Ванька здоровался с сельскими, он же вежливый, он же писатель.
Ванька трудиться любил: он же не просто пишет, он еще и философствует, едак в городе делают. Час, второй, да следующий, тут уж и обед назрел. Ванька работать любит, но кушать как-то больше. Сцена в общепите:

- Вот слыхала ли ты, Авдотьюшка такое, что человек все время отвечает на вопрос о житие его грешном в мире сим?
- Пирог с курицей али с куригой желаешь?
- А всеми своими делами он просто отсрочивает ответ, как бы уходя все дальше и дальше от него…
- Лопай свою болтанку и пирогом закусывай!
- Ой, да ты не поймешь… У меня унутрях что-то есть, я что-то чую, вот и говорю, что чую.
- Жрать хочешь вот и лопочешь ересь всякую!

Ванька жадно поглотал стряпню Авдотьи и пошел дописывать роуман (так моднее).
Пришел домой. Сходил в баню – завтра сельское собрание. Спать. А думы, думы-то все идут и идут.
Ванька раньше ревновал умных из города. Вот, мол, у них мозгов-то больше, думается лучше. Хотя и сам-то ничего: нарядный всегда ходит, чистый, бритый, умытый, а профессия-то какая. Не профессия, а гордость. А вот бывает, кто упомянет этих городских, так вся философия из живота выкатится и давай боль головушку терроризировать. И думает: «Чем я-то плох, почему я-то не городской, и снова давай по новой: и нарядный, и чистый, и бритый, что не так-то?»
Ванька поправил перьевую подушку, чтобы гусь не кололся, уперся пяткой в печь, чтоб не мерзла и засопел.
Поутру изба вся промерзла, на это у Ваньки всегда лежала фуфайка. Он натянул ее, хотя и она, как только в проруби побывавшая. Откусил корку ржаного. Снова – крошки на пол, снова – тряпицей окно, снова – сортир и бегом в сельсовет. Тук-тук
- Хто?
- Лошадь в шубе, ха-ха.
- Ванька, ты что ль? Проходи.
- Итак, нынче тема собрания такова: «Зинкина корова обделалась у сельсовета…»
- А чую, чую, - орет кто-то из «партера».
- Выгнать ее, выгнать ее из села надо или в тэфтэли превратить, - выкрикивает неугомонная старуха
- Зинку?
- Да, корову, окаянный
Ванька слушает народ и недоумевает: неужели обделавшаяся корова важнее, чем его философия унутрях, вот сейчас возьму и скажу всем, что чую. Вот прям сейчас
- Друзья, вот вы подумайте, зачем Джисус Кристос нам жизнь даровал?
- Чтобы мы кушали знатно!
- А давайте мы что-нибудь изобретем, что-то полезное для человечества и продвинем его вперед.
- Ванька-Ванька, плуг уж изобретен, грабли-лопаты есть, чем не изобретения?
- Это, Ванька, тебя дума мучает, пойди покушай, да поспи, все пройдет.
- ДА ЧТО ВЫ ЗАЛАДИЛИ – ОДНА ЖРАТВА НА УМЕ.
Обиженный Иван двинулся к либрарию, дай, думает, слова поучит, али еще чего умного найдет. Либрарий располагалось в бывшем сенохранилище, это около рэстрана. Одному к старухе-вахтерше страшно идти, Ванька Авдотью позвал, ту, которая в общепите готовит.
Заходят в хранилище, и старуха на них одним глазом выставилась и говорит: «Читательская карточка есть?». Ванька со страху и паспорт, и талон на силос, и квитанцию об уплате стал давать. «Нет билета, косатик?», - с ухмылкой пробубнила вахтерша, - «сейчас выпишу, не волнуйся».
Перед входом стояла стопка книг с надписью «в городе читают». «Вот, что мне надо», - скачет от радости Иван. Автотья пошла смотреть модные журналы с красивыми барышнями: «Вот, похудею и тоже такое выпишу из города».
А Иван-то не на шутку завелся: читает и читает. Купил у старухи записную тетрадь и что-то выписывает и выписывает.
- Авдотьюшка, душенька моя, иди сюда, я нашел, что меня мучает.
- Что, милый мой?
- Активный процесс отражения объективного мира в понятиях, суждениях и теориях.
- Свят, свят, свят, а это заразно?
«Думы, думы это, думы его мучают», - орет старуха из-за стойки.
- Именно они, - кивком подтвердил Иван
Шли зимы, вёсны, лета и осени, а Иван жил в либрарии, понял, что старуха от того злая была, что видела людей с ценностями в силосе для коровы и жареном гусе для себя, нет просвещения в народе. Понял, что думы – это не болезнь, это – хорошо. Он захотел дать толчок селу, чтобы они что-то сделали великое, такой толчок, как ему в детстве бык под зад дал. Больно, но сразу всему научил. Иван стал книги на не нашем языке читать, книга зовется «Псайколожи». Там написано, как людями управлять, что им говорить, чтобы все хорошо было. Он научился отличать думы от деяний, понял, кому – что. Петрович теперь не просто пасечник, он теперь «начальник по исследованию животных». Тимофеевич - «зам. начальника по травоведению».

***
Недаром над их сельсоветом теперь висит вручную выведенная табличка: «Думы – верх блаженства и радости жизни, доблястнейшее занятие человека», а ниже подпись «Эдак Аристотель говорил». Поверх фразы подписано «доблЕстнейшее, неучи» - это старуха из либрария написала. Ведь – обучение не должно останавливаться.

***
Учись. (Эдак Аристотель говорил)
Делись. (Эдак природой задумано)
Учи. (Эдак природой не задумано, эдак мы сами хотим)
И мы изменим этот мир. (Эдак цель наша)
Вместе.
Я тебя люблю!

Дата добавления: 2015-08-20