Конец близок

С нашей позиции нам было видно, как ополченцы фольксштурма покидали

свои позиции и потоком устремлялись обратно в город. Война для этих людей

окончилась. Американцы без боя продвигались вперед длинными колоннами по

рурской магистрали к Дортмунду. В бинокль мне было видно, как женщины и

девушки махали "освободителям". Повсюду вдруг стали развеваться

белые флаги. Город, совсем недавно спокойный как кладбище, снова оживился.

На ум вдруг пришла строчка из "Дойчланд, Дойчланд юбер аллес"

("Германия, Германия превыше всего... "): "Немецкие женщины,

немецкая верность... "

Какое нам, солдатам, было дело до других, поднявших белый флаг! Мы не

хотели нарушать свою клятву, быть такими же отвратительными подлецами.

Мне пришлось прибегнуть к хитрости, чтобы добыть еще топлива.

Демонстрируя немецкую аккуратность, дежурный фельдфебель на бензохранилище

сослался на свои "предписания". Я наорал на него:

-- Тогда дайте, пожалуйста, мне взглянуть на вашу учетную книгу! Я

доложу фельдмаршалу Моделю, который отвечает за то, чтобы я имел возможность

отправить свои остальные машины.

Я сразу же получил топливо в избытке. У меня его было так много, что я

не смог бы израсходовать все, до того как, наконец, будет ликвидирован

"рурский мешок". Несмотря на самолеты, мы смогли вернуться в [270]

свою часть в один прием. Затем мы продолжили "наступление в тыл".

К тому времени "мешок" был настолько мал, что, по крайней

мере, связь работала хорошо. В предыдущие несколько недель почти не было

связи между Моделем и его дивизиями.

Я устроил свой предпоследний командный пункт в доме по соседству с

линией железной дороги. Мы спали на полу. Только я начал клевать носом, как

ужасный взрыв потряс воздух. Мы, конечно, сразу решили, что это вражеские

бомбардировщики, но это оказалась немецкая железнодорожная артиллерийская

установка, которая посылала свои последние приветствия через наши головы на

север. Мы ретировались, до того как появились бомбардировщики, особенно

поскольку установка исчезла в туннеле.

Во время своего последнего боевого контакта с противником я впервые

должен был сдать деревню в связи с перемирием и всем прочим, что ему

сопутствует. Я знал об этом только по слухам. Такой расклад для тех, кто

воевал только на Восточном фронте, просто не укладывался в голове.

Мы прикрывали большую деревню. У меня был приказ удерживать ее любой

ценой как можно дольше, потому что "рурский мешок" развалился бы

после сдачи этого важного пункта.

Американцы, как видно, не ожидали дальнейшего сопротивления и

приближались по дороге на своих танках. После того как мы подбили несколько

первых из них, другие уже не показывались. После этого из деревни приехал

главный врач госпиталя. Он гневно упрекнул меня за то, что мы вздумали

открывать огонь. Госпиталь был переполнен. Даже частные дома были забиты

ранеными. Главный врач сказал, что вся деревня как большой полевой

госпиталь. Тогда мне стало абсолютно ясно, что нам придется убраться без

боя, хотя я знал, что "мешок" развалится со сдачей этой позиции.

Несмотря на это, я решил договориться с американцами. Когда отправился

к противнику со своим [271] фельдфебелем, у меня засвербило под ложечкой.

Это был пережиток от того времени, когда я находился в России. Что тут

значил Красный Крест? Однако здесь пушки молчали, потому что обе стороны

занимались своими ранеными.

Да и с моим фельдфебелем дело шло далеко не лучшим образом. Он боялся

за меня и все время об этом говорил. Но все пошло хорошо. Американцы вылезли

из своих танков, вероятно, чтобы мы ничего не опасались. Меня принял

командир танкового подразделения, с которым был еврей-переводчик. Первым

вопросом, конечно, был: "Вы из СС?" Я смог успокоить доброго

человека. Скорее всего, он считал, что кровожадные негодяи скрываются за

формой каждого, кто принадлежит к боевым частям СС. Я уверил его, что мы,

танкисты, уже носили "мертвую голову" на своей форме задолго до

частей СС.

Затем я высказал свои пожелания, и американский лейтенант поехал со

мной в наш корпус в качестве посредника. Во время поездки он не сказал ни

слова. Когда я спросил его, принадлежит ли он к такому-то и такому-то

бронетанковому полку, потому что этот номер был вышит на его рукаве, он

лаконично ответил, что не спрашивал меня о номере нашего полка. Вероятно,

его ответ был вполне резонным. Однако я только был удивлен, что американцы

шли в бой с номером на униформе. Замечу, что наши знаки различия во время

войны не носили.

Все было обсуждено в корпусе, и эвакуация была одобрена. Зачем нам

продолжать неразумно ставить под угрозу раненых? Следует заметить, что

американцы не взяли сигарету у нашего генерала, не говоря уже о напитках!

Неужели они нас так боялись?

Затем было точно спланировано, как американцы займут город, когда мы

его оставим. Время перемирия было точно установлено. Я чувствовал себя так,

будто был на футбольном поле во время перерыва между таймами!

Я отвез лейтенанта обратно и распрощался с командиром американского

бронетанкового передового отряда. Он хотел предложить мне чашку кофе и был

очень удивлен, когда я отказался. Затем он спросил меня, почему [272] мы

вообще продолжали сражаться. В ответ я сказал ему: как воину и офицеру,

пожалуй, мне нет нужды давать объяснение по этому поводу. Он посоветовал мне

беречь своих людей, поскольку нам скоро понадобится каждый солдат для

выполнения совместных задач. Это замечание опять дало мне некоторую надежду.

В конце концов, это могло касаться совместной кампании против русских.

Наверное, благоразумие возобладает над ненавистью между западными

соперниками. Может быть, также с учетом ситуации, сложившейся между боевыми

отрядами противника. К сожалению, последнее слово было за политиками.

Едва я только выехал из деревни со своими танками, когда русские,

бывшие заключенные лагерей, начали грабить население и как звери нападать на

гражданское население. Мне пришлось снова обратиться к американцам с

просьбой навести порядок. Они навели порядок так, как я и не мечтал. Русские

вскоре снова оказались за колючей проволокой. Эти безжалостные меры

заставили меня еще больше поверить в то, что западные державы выступят

против восточных стран после нашей капитуляции.

После еще двух дней я остановился в деревне, где находился в госпитале.

Все выглядело совершенно иначе, чем тогда. Это место выглядело как армейский

лагерь, потому что все, кого еще не взяли в плен, направлялись туда. Никто

уже больше не думал об организации обороны. Мы были на небольшом пятачке

леса; наш ремонтный взвод занимался нашим последним "ягдтигром".

Затем пришла новость, что американцы в деревне. Мы взорвали стволы наших

самоходных орудий. Моя рота собиралась в последний раз. Не могу передать

словами, что я чувствовал в этом последнем подразделении и какими предстали

передо мной лица солдат, когда мы прощались. Некоторые все же хотели

прорваться, но все мы потом опять встречались друг с другом в лагерях.

Фельдмаршал Модель избежал плена, совершив самоубийство в лесу близ

Дуйсберга. Как жаль этого прекрасного войскового командира! Даже он был не в

состоянии [273] предотвратить поражение. Меня утешало то, что этот

образцовый воин избежал выдачи русским, совершив самоубийство. Это, конечно,

произошло бы после его взятия в плен. Он не хотел жить и видеть крушение

своей родины.

Дата добавления: 2015-08-20