Читайте также:
|
Утро 24 июля я не забуду до конца своей жизни. Я с четырьмя танками был
на заправке в штабе роты. Показался и майор Шванер. Мы снова вкратце
обсудили операцию. В соответствии с планом "тигры" под
командованием лейтенанта Эйхорна должны были пройти через Дюнабург [218] и
ожидать меня на краю города, на автодороге на Ригу. Я собирался выехать
вперед, чтобы разведать местность, а затем встретить своих людей в
назначенном месте.
Я все еще хорошо помню, как батальонный повар приготовил мой любимый
салат из огурцов, который я не ел уже давно. Майор Шванер сказал мне в
шутку:
-- Кариус, не ешь слишком много. Будет не очень хорошо, если
получишь рану в живот!
Как и прежде, командир пригрозил мне, что накажет меня, если со мной
что-нибудь случится во время моей поездки в автомобиле или на мотоцикле. К
счастью, никто из нас не знал, что ждет впереди. Этот день можно было
назвать днем "боевого контакта с противником" в полном смысле
этого слова! К сожалению, последний из бывших на ходу
"фольксвагенов" в моей роте вышел из строя. Поэтому я выехал на
принадлежавшем санчасти мотоцикле с коляской. Управлял им санитар. Эта
машина меня не беспокоила; я никогда не был суеверным. Ничуть не лучше было
бы, если бы я взял другую машину.
Произошел также не лишенный курьезной стороны инцидент. В ранние
утренние часы водитель моего "фольксвагена", запыхавшись, прибежал
ко мне. Он взволнованно сообщил, что был подбит русской противотанковой
пушкой. Мотор вышел из строя, и он оставил машину на шоссе. Я проехал назад
2 километра в состоянии повышенной боеготовности, постоянно ожидая, когда
противотанковое орудие нанесет первый удар. Однако все было тихо, и я,
наконец, оказался перед нашим "фольксвагеном". Осторожно вылез,
чтобы осмотреть его с той стороны, на которую пришелся удар. Но не смог
найти никакой пробоины. Масляная лужа на земле помогла нам разгадать
загадку.
Поршень пробил поддон картера. Сильный удар, громом отдававшийся среди
ночной тишины, потряс бедного парня, и он, решив, что его подбили, удрал с
быстротою молнии. Такое могло приключиться и с бывалым бойцом. Никому не
следует приходить в замешательство, если иногда что-либо подобное с ним
случится. Самое [219] худшее во всем этом деле было то, что мой последний
автомобиль вышел из строя.
На мотоцикле я проехал через Дюнабург, а затем повернул на северо-запад
на шоссе, ведущее к Риге. Проехав около 8 километров, мы свернули с дороги
на северо-восток и миновали несколько небольших деревень. Мы пересекли
железнодорожные пути, после чего перед нами раскинулась лесистая местность.
Она простиралась к северу от Дюнабурга с запада на восток на всем протяжении
автомагистрали Дюнабург -- Роззиттен. Нигде не было и признаков русских.
По дороге я встретил обер-лейтенанта Вольфа, который командовал
разведывательным взводом. Он только что вернулся из леса и уже прошел по
маршруту, который мы намеревались пройти, но в противоположном направлении.
Я попросил его дождаться моих танков, которые, вероятно, уже достигли
окрестностей Дюнабурга, и пригласил на ужин с его любимой квашеной капустой
и клецками, которые обещал мой повар. Это приглашение, вероятно, спасло мне
жизнь, о чем я узнал позднее. Если бы не было под рукой его автомобиля, я не
попал бы вовремя в госпиталь.
На мотоцикле мы затем поехали на восток в лес в пределах городской
черты Дюнабурга. Мы повернули на юг и поравнялись с противотанковым орудием,
которое стояло на нашей границе на крайнем левом конце линии фронта, но
расчет которого не имел связи с его правым соседом. Но сначала солдаты,
прикрывавшие фронт с севера, приняли нас за русских. Слава богу, они вовремя
нас узнали. Я кратко объяснил командиру расчета, что нам было нужно и что мы
скоро займем позицию слева от него. Если нам понадобится отойти к Дюнабургу,
то я дам ему знать.
Тем временем наступил вечер, и я вернулся к своим танкам на автодорогу.
Взял с собой оба "тигра", которые в целях безопасности были
оставлены примерно в 2 километрах к северу от дороги. Командовали танками
Эйхорн и Геринг. За ними последовали два других танка, и тогда мы поехали
тем же путем, который я перед этим разведал на мотоцикле. Нам нужно было
преодолеть несколько [220] небольших мостов, после того как мы свернули с
автодороги на северо-восток. Эти дощатые мосты были настолько коротки, что
выдержали даже наши танки. Лишь один из них был длинноват. Но к счастью, мы
нашли брод и, наконец, без происшествий добрались до железной дороги. Там
скопились поезда, некоторые из них с ранеными, которые стремились в Ригу.
Однако на дороге был полный затор. Железнодорожники уже собирались покинуть
поезда, решив, что приближаются русские. Им показалось, что они уже слышали
несколько выстрелов. При виде наших "тигров" они несколько
успокоились, особенно после того, как я заверил их, что они могут спокойно
оставаться на месте, по крайней мере до вечера, ожидая нашего возвращения.
У каждого моста, через который мы проезжали, я оставлял солдата из
взвода разведки, потому что все мосты уже были подготовлены к уничтожению.
Между прочим, там уже не было саперов, но любой мог без труда поджечь
запальный шнур до того, как мы вернемся. Я хотел избежать этого во что бы то
ни стало. Повсюду активно работали саперы. Они даже повернули в
противоположную сторону предупредительные знаки в надежде, что русские
поедут в неверном направлении! Такая уловка иногда удавалась позднее на
Западном фронте в отношении американцев, но никак не проходила с русскими.
Мы переехали железнодорожные пути и приблизились к деревне, где я
собирался установить свои танки. От северного конца деревни перед нами на
расстоянии примерно километра простирался лес. До наступления ночи мы смогли
устроить великолепный заслон, заняв круговую оборону. Я собирался совершить
ночью марш назад к автодороге после нескольких залпов из наших пушек. Это
должно было заставить русских думать, что мы все еще тут! Приблизившись к
въезду в деревню, я остановился. Это была маленькая деревня, главная улица
которой сворачивала под прямым углом на северо-запад и переходила в полевую
тропу. У людей иногда появляется нечто вроде шестого чувства в чрезвычайных
ситуациях их жизни. Я посмотрел в бинокль поверх домов и нашел [221]
странным, что на улице нет ни души, хотя были видны прильнувшие к окнам
женщины. Из деревни в мою сторону бежал мальчик, и я остановил его. Я
спросил мальчика на своем "потрясающем" русском языке:
-- Русски зольдат сюда? Поразительно, но он сразу же ответил:
-- В трех километрах!
Откуда ему это было так хорошо известно? Я ведь проезжал там всего
несколько часов назад и не заметил ни одного русского солдата.
Лейтенант Эйхорн настоятельно просил меня ехать позади обоих танков на
своем мотоцикле, потому что ему также все казалось очень странным. Несмотря
на это, я въехал в деревню впереди обоих танков и направил их занять позицию
на северном краю. Ранее я оставил фельдфебеля Кершера и унтер-офицера
Крамера, последнего -- в моем "тигре", нести охранение на
повороте автодороги на Ригу. Они должны были ожидать там, пока мы не
вернемся с наступлением темноты.
Везде было тихо. Я поехал по тропе в поле на северо-запад -- хотел
лучше осмотреть местность с небольшого возвышения и более тщательно
обследовать лес. Я увидел видневшуюся из-за возвышения крышу крестьянского
дома. Он находился слева от дороги. Мы проезжали там несколько часов назад
во время разведывательного рейда.
Мы поднялись на возвышенность, где я приказал остановиться. Затем я
уткнулся в планшет, чтобы сориентироваться по карте на местности. Вдруг мой
водитель крикнул:
-- Русские в крестьянском доме!
Они уже открыли огонь. Я бросил взгляд налево и крикнул:
-- Поворачивайте назад!
Все остальное происходило с быстротой молнии. Мы соскочили с мотоцикла.
Санитар прыгнул в канаву невредимым, а я был ранен в левое бедро. Ползком мы
попытались вернуться в деревню, но силы скоро оставили меня. Я велел
санитару уходить и сообщить об опасности лейтенанту Эйхорну, но верный
водитель не хотел оставлять [222] меня в беде. Он тащил меня с еще большим
рвением, повторяя, что русские все ближе и ближе. Каждый раз, когда мы
поднимали головы над краем дороги, русские палили как ненормальные. Я все
время звал Эйхорна, как будто он мог меня услышать! Люди совершают в такие
моменты много бессмысленных вещей.
Несмотря на свою рану, я медленно полз, стараясь изо всех сил. Однако
русские подходили все ближе и ближе. Они, конечно, не заметили наши танки
-- их скрывала возвышенность.
Между тем я потерял свой планшет, моя бессменная пилотка слетела с
головы раньше, когда я прыгал в канаву. Это было плохим знаком. Нашедший
позднее пилотку Марвиц хранил ее как талисман во время длительного
пребывания в русском плену.
Тем временем русские перешли через дорогу и запрыгнули в нашу канаву.
Каждый раз, когда мы двигались, они открывали огонь. Пролетавшие мимо меня
пули не попали и в Локи, потому что я прикрывал его собой. Он получил
открытую рану. Другие пули пришлись на меня. Пуля прошила верхнюю часть моей
правой руки, а еще четыре попали в спину. Из-за того, что многочисленные
раны, особенно в спину, сильно кровоточили, я вскоре совершенно обессилел и
не мог двигаться. Когда мы остановились, стрельба прекратилась. Вдруг моя
быстро убывающая воля к жизни возродилась вновь. Был отчетливо слышен шум
двигателей моих танков -- звук, в котором я услышал свое спасение!
Эйхорн и Геринг услышали стрельбу и поехали узнать, что происходит. В
дополнение к моей радости у меня появилась надежда выбраться из этой
передряги живым.
Но вдруг смерть встала передо мной во весь рост! Трое русских
приблизились с тыла и вдруг оказались в 3 метрах позади меня. Никогда в
жизни не забуду этого зрелища. Я обливался кровью от многочисленных ранений,
у меня уже не было сил, и я слышал шум двигателей своих "тигров",
которые, вероятно, все равно запаздывали.
Как раненый зверь, который видит приближающихся охотников и уже не
может убежать, я огляделся. В [223] середине стоял русский офицер. Он
крикнул: "Руки вверх!" Солдаты слева и справа от него нацелили на
нас автоматы.
К счастью, русские все еще опасались, что мне взбредет в голову
стрелять. Наверное, то же самое и я подумал бы на их месте. Но в этот момент
я вообще не мог думать. Я просто физически не мог достать свое оружие,
поскольку лежал на здоровой правой руке. И тут выскочили мои танки. Ведя
беспорядочную стрельбу из пулеметов, они никого не задели, но неожиданное
появление "тигров", естественно, ошеломило русских. Оба солдата
тут же убежали, но офицер поднял пистолет, чтобы прикончить меня. В том
состоянии, в котором я находился, у меня не было желания смотреть смерти в
лицо. Я повернулся к своим приближающимся танкам. Это было удачей и моим
освобождением!
Русский три раза спускал курок, но был так взволнован, что два выстрела
прошли мимо и лишь один попал в цель. Пуля прошла совсем близко от спинного
мозга в области шеи, но чудесным образом не были задеты ни одно сухожилие и
ни одна артерия. Я был поражен, что все еще жив. Во всяком случае, если бы я
не повернулся к своим "тиграм", пуля пробила бы гортань, и эти
строчки никогда бы не были написаны! В буквальном смысле слова мои товарищи
подоспели в самую последнюю секунду!
Лейтенант Эйхорн проехал мимо меня, в то время как обер-фельдфебель
Геринг сразу же встал возле меня. Я не могу передать чудесное чувство
защищенности, которое охватило меня тогда. Мне даже в голову не приходило,
что со мной может что-то произойти в результате последующих выстрелов.
Штабс-ефрейтор Марвиц, стрелок-наводчик Геринга, выскочил из распахнутого
башенного люка и запрыгнул в канаву рядом со мной.
Он не знал, перевязывать меня или накладывать жгуты, ведь кровь лилась
отовсюду. Комбинезон, который был на мне, превратился в лохмотья. Марвиц
оторвал свои лямки и крепко перетянул мое бедро выше раны. К счастью для
меня, эти лямки были высокого качества и эластичными; в противном случае я
потерял бы ногу из-за жгута! [224]
Позднее меня часто спрашивали, больно ли было мне. Никто и представить
не мог, что на самом деле я ничего не чувствовал из-за возбуждения и упадка
сил от большой потери крови. Я был в состоянии приятной усталости, но
боялся, что потеряю сознание. Я воспринимал попавшие в меня пули просто как
удары, а не как боль.
Когда нога была перевязана, Марвиц, поддерживая сзади, пристроил меня
на корме танка. Даже сегодня для меня остается загадкой, как я вообще смог
туда добраться. Потом я, фактически, стоял за башней, и одна нога болталась
в воздухе. Я крепко уцепился за край башни. И вдруг, в довершение всего,
сзади послышались новые выстрелы. Тогда мне стало ясно, почему до этого в
деревне не было видно ни одного русского: несколько их солдат уже рискнули
зайти в дома и были застигнуты нами врасплох. Увидев перед собой танки, они
предпочли оставаться под прикрытием, но потом стали подавать признаки жизни.
Я велел Герингу повернуть башню назад.
Он прореагировал так быстро, что зажал мою невредимую ногу между башней
и корпусом. Из-за этого моя здоровая нога едва не была искалечена на всю
жизнь. Даже сегодня я не могу понять, почему ни один выстрел не попал в
меня, когда я открыто стоял на корме танка.
Мы пробивались назад через деревню и встретили на окраине
обер-лейтенанта Вольфа. Как будто предвидя события, он ожидал нас со своим
автомобилем за деревней. При этом с ним ничего не случилось.
Меня устроили поудобнее на заднем сиденье машины. Я приказал лейтенанту
Эйхорну немедленно ехать назад к дороге и взорвать мосты. К сожалению,
Эйхорн не последовал моему приказу.
Автомобиль наконец двинулся, и я, осознав, что спасен, совсем ослаб. Я
потерял очень много крови и говорил едва слышно. Вольф был родом из
Пирмазенса, расположенного всего в 24 километрах от моего родного города. Он
держал мою голову у себя на коленях и подбадривал меня. Я только шептал:
[225]
-- Расскажи моим родителям, как все произошло и что я не смог
ничего поделать, чтобы избежать этого. Я чувствую себя так, будто со мной
все уже кончено!
Вольф тоже не верил, что я вынесу дорогу, в чем признался мне потом в
письме. Тем не менее, я прибыл домой здоровым, в то время как мой товарищ
погиб в Восточной Пруссии незадолго до окончания войны.
Я не приходил в сознание до того момента, когда меня хотели перегрузить
в санитарную машину. К тому времени мы уже давно переправились через Дюну. Я
глубоко сожалел, что не успел попрощаться с Кершером и Крамером. Люди,
которые занимались мной, также не сочли нужным отправлять меня с батальоном,
как я этого желал до своей эвакуации. Мне, конечно, было невдомек, почему
они спешили с отправкой. К моим страданиям добавилось то, что мне совсем не
разрешали пить, хотя я ужасно страдал от жажды после большой потери крови.
Однако добросовестные медики опасались, что у меня могло быть ранение в
живот. Сегодня мне приходится с ними согласиться, но тогда я ругался на чем
свет стоит. Я получил ранения около восьми вечера и пришел в сознание в
медсанбате около часу ночи. Даже сегодня у меня перед глазами стоит Герман
Вольф, носившийся как сумасшедший в поисках врача. Когда Вольф наконец его
нашел, врач сказал, что мою ногу вряд ли удастся спасти, потому что она была
перетянута слишком долго. Но к счастью, через полчаса кровь начала
циркулировать вновь, и ни одна из артерий не была повреждена. Врач дал мне
дозу морфия. Когда я снова очнулся, был "пленником" перевязки,
забинтованным с ног до головы, как в коконе. Можно было разглядеть только
мою правую руку, левую ногу и голову. Я чувствовал себя более чем неуютно.
Затем мне сделали еще одно переливание крови, после которого я заметно ожил.
Меня, как куль, положили в палату. Все койки вокруг были заняты
тяжелоранеными. Когда я увидел страдания товарищей, я почувствовал глубокую
благодарность судьбе, что отделался сравнительно легко. Я совсем не
чувствовал боли. Мне просто невероятно повезло в том, что множество попавших
в меня пуль не повредили нервные [226] окончания. Я смог вполне связно
разговаривать с врачом, который совершил утренний обход.
Первым, кто навестил меня на следующий день, был мой командир, майор
Шванер. Слезы навернулись нам на глаза, когда мы снова увидели друг друга.
Затем я доложил:
-- Произошел боевой контакт с противником.
Увидев меня, он даже забыл поругать за мотоцикл, который стал теперь
металлоломом. Он был последним в роте.
После майора Шванера появился обер-фельдфебель Дельцайт. Я чувствовал,
как трудно ему скрывать от меня правду. Я тогда знал уже наверняка, что мне
придется сказать "прощай", самое трудное "прощай" во
всей моей жизни. Я, конечно, нес вздор о том, что снова скоро вернусь в
роту. Дельцайт меньше моего верил в то, что я смогу сдержать обещание.
В качестве утешения батальонный адъютант сообщил мне новость. После
нашего крупного успеха штаб корпуса включил мое имя в число награжденных
дубовыми листьями. Вплоть до возвращения домой я не обнаружу, что это было
не просто утешением.
Состояние моего здоровья в течение дня заметно улучшилось. Я заметил
это, потому что мне захотелось курить. Врач запретил мне курить, заметив,
что у меня прострелены легкие, а это категорически исключает курение. Однако
я продолжал его упрашивать. Именно через курение я мог доказать, что мои
легкие в порядке. Будь у меня пробиты легкие, дым уходил бы через раны в
спине. Медик не мог оспорить мою логику. Мои настойчивые просьбы, вероятно,
убедили его.
Однако я продолжал сетовать на судьбу. Не мог понять, почему меня
должны были подстрелить тогда, когда мои товарищи по оружию нуждались во мне
больше всего. Именно в тот самый день, когда я был ранен, меня официальным
приказом назначили командиром роты. К сожалению, радость от получения этого
поста оказалась недолгой.
Сначала предполагалось, что я улечу обратно в Германию самолетом, но
многие солдаты больше, чем я, [227] нуждались в срочной отправке
авиатранспортом, так что я пробыл в медсанбате еще два дня. Во время
ежедневных посещений мои товарищи сообщали мне все новости из нашей части.
Они рассказали мне, что лейтенант Эйхорн в ту ночь не поехал обратно, а на
следующий день дал себя ввести в заблуждение и атаковал с фронта деревню, в
которой уже сконцентрировались большие танковые силы русских. Конечно, его
атака была отбита. Эйхорн был превосходным офицером, но у него все-таки еще
не хватало опыта. В роте он был недавно, после окончания школы бронетанковых
войск.
Сослуживцы рассказали также, как он с огромным трудом добрался до
автодороги на Ригу, которая уже находилась под контролем русских.
Подразделение прорывалось между танками "Иосиф Сталин" и
"Т-34–85". Только одному "тигру" удалось добраться
до моста через Дюну, который уже обстреливался противником. Наша рота
потеряла убитыми и ранеными в этот злосчастный день больше, чем за все
предшествующие операции. Тем, кому удалось выбраться из своих горящих
танков, пришлось плыть через Дюну, чтобы спастись. Наша рота так и не
оправилась после сильного "кровопускания". Вскоре получили ранения
Нинштедт и Эйхорн и прибыли новые офицеры, которые не были так близко
знакомы с войсками. Майора Шванера позднее заменил командир, который
оказался полным неудачником. Оставшиеся наши танки передали отдельным
подразделениям, и они один за другим были потеряны.
С тяжелым сердцем я возвращался на родину, отплыв на судне из Ревеля.
Русские уже перерезали железнодорожное сообщение. Через четырнадцать дней я
прибыл в Германию. В Швинемюнде нас погрузили в удивительно чистые вагоны
санитарного поезда. Впервые за долгое время я лежал на чистых белых
простынях, можно сказать, слишком роскошных для обычного солдата, такого,
как я.
Когда я прибыл в Линген на реке Эмс, весил 39, 5 килограмма. В то время
я не верил, что впервые попытаюсь ходить к концу сентября. [228]
Именно в госпитале я впервые прочитал в старой газете, которую захватил
с собой знакомый солдат, что я 27 июля 1944 года награжден дубовыми листьями
к Рыцарскому кресту. Я был 535-м военнослужащим вермахта, получившим эту
награду.
Дата добавления: 2015-08-20; просмотров: 48 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Роковое расхождение во мнениях | | | Быстрое выздоровление в госпитале |