Читайте также:
|
Наконец у нас появилось несколько дней отдыха, и мы могли восстановить
поврежденные машины. Однажды утром к нам неожиданно прибыла машина отдела
радиовещания роты пропаганды.
Миссия этих людей состояла в том, чтобы записать, как проходили
оборонительные бои 17 марта. Это должно было проходить как
"оригинальная запись" с места события, выполненная на восковой
фонограмме.
Мы рассказывали всевозможные истории до тех пор, пока инженер-электрик
не провел провод из командирского танка в нашу комнату. Он связал рацию в
танке с записывающим устройством рядом с нами. Когда система, наконец,
заработала, мне пришлось влезть в танк, в [137] то время как пропагандист
занял место радиста. Начало драмы было подготовлено. Мне нужно было
имитировать работу радиосвязи и отдавать приказы, как я делал это в ходе
боя. Конечно, отдавались команды открывать огонь и тому подобные. Фон Шиллер
сидел в комнате и играл роль моего напарника в качестве командира роты. В
конце концов, он ведь был упомянут в ежедневном приказе по вермахту. В
"репортаже с линии фронта" это должно было быть отражено.
Когда мне надоела эта отвратительная игра, мы сказали, что с нас
достаточно. Запись тут же была воспроизведена, но не нашла одобрения у
требовательных экспертов. Нам пришлось повторять все сначала.
В определенных местах пропагандист давал свое, подсказанное его
фантазией описание событий. В реалистичной манере он обрисовал, как горят
танки, как они ведут огонь, как в них попадают и какая вокруг царит
обстановка разверзшегося ада.
Вторая запись, наконец, была встречена с одобрением. Потом некоторым из
товарищей, у которых дома имелись граммофоны, было разрешено сделать запись
в качестве звукового письма. Эти записи были отосланы домой к их семьям.
Никто не узнавал свой собственный голос, когда запись проигрывали. Только по
тексту можно было узнать, кто говорил.
В целом мы недолюбливали этих ребят-пропагандистов. Но при этом нельзя
не признать, что среди них были потрясающие парни, которые ответственно
относились к своей работе и к тому же были хорошими солдатами. Но исключение
подтверждает правило. В общей массе они были странными типами, которые
выглядели как солдаты в своей псевдоофицерской форме.
Этот гибрид не совсем солдата и не совсем гражданского был весьма
неудачным. Кроме того, мы видели в пропагандистах любимчиков министерства
пропаганды. Они рассматривали войну лишь как приятное разнообразие в жизни.
Им также делались всякого рода поблажки по сравнению с пехотинцами на
фронте. Вот почему нам [138] нравились исключения, как я уже отметил,
особенно по этой причине. Некоторые, к сожалению, погибли, сражаясь за
родину.
Через несколько дней мы услышали пропагандистский репортаж в обычной
радиопередаче и были поражены тем, как удачно шум боя был подмонтирован в
Берлине. Мы едва различали собственные голоса из-за грохота выстрелов и по
этой причине покатывались со смеху. После этого мы никогда уже всерьез не
воспринимали репортажи с фронта.
Когда наши гости удалились, я должен был подписать бумагу,
удостоверяющую, что пропагандист, делавший репортаж, сидел в моем танке. Я
предоставил это сделать командиру роты, ведь был его танк.
Мы никак не могли понять, отчего нам так повезло в том, что операция
имела успех, пока не были допрошены пленные. В числе других офицеров наш
передовой отряд взял в плен оперативного офицера штаба дивизии в
"восточном мешке".
Танки дивизии "Великая Германия" настолько быстро достигли
дивизионного командного пункта, расположенного у основания
"мешка", что русский комдив не успел получить донесения о прорыве.
Все позиции были разбиты во время артподготовки.
Удивленный оперативный офицер при нашем появлении был в одной рубашке,
и ему пришлось быстро одеваться, прежде чем быть взятым в плен. Русский
генерал, надо сказать, успел уехать в южном направлении.
Мы узнали от пленных, что в "мешке" была сосредоточена вся
русская дивизия, снабженная большим количеством тяжелого вооружения. Русские
не предполагали возможности такой катастрофы.
Остатки их танковой бригады, которая была сильно потрепана в предыдущих
оборонительных боях, также все еще оставались в заболоченных лесах, где
совсем не имели пространства для маневра. Они оказались в наших руках
практически без боя. [139]
Допрос русского капитана дал много ценной информации. Следует отметить,
что он производил впечатление начальника более высокого ранга. Я обратил
внимание, что русские вернулись к широким погонам, которые одно время были
запрещены. Медалями также стали награждать, и их опять носили. Наш противник
тоже пришел к заключению, что заслуги воина, который сумел показать свое
боевое мастерство, мир может оценить по тому, какие он носит награды.
Судя по заявлениям русского капитана, наша атака была для них
совершенно неожиданной. Они не готовились к фронтальному штурму с севера,
полагая, что северный фронт у Лембиту хорошо укреплен.
Я также не хотел бы пережить испытание, которому мы подверглись бы,
если бы застряли у железнодорожной насыпи, а десять противотанковых орудий
русских были бы задействованы. Русские ожидали нашей атаки у основания
"мешка" с востока и запада.
Это был кратчайший путь, и "западный мешок" уже был
ликвидирован таким образом. Во избежание повторения такой беды позиции
русских с обеих сторон основания "мешка" были заминированы
хитроумными способами.
Даже деревья были соединены пересекающими путь проводами. Ни один
пехотинец не мог бы пройти там, независимо от того, двигался ли он прямо,
пригибаясь к земле, или полз. Но это минирование оказалось роковым для самих
русских. После нашего прорыва они уже не могли вывести войска в одну из
сторон.
Русские ругали своих комиссаров так же сильно, как мы своих нацистских
политработников, которые стали доставлять нам все больше неприятностей на
фронте. Однако обычно они болтались при штабах дивизий. Мы отмечали их
присутствие, только когда время от времени во фронтовые части поступали
циркуляры. Политика не играла абсолютно никакой роли для тех из нас, кто был
на фронте.
Мне показалось бы идиотизмом, если бы я вдруг произнес "Хайль
Гитлер!" перед своими подчиненными во время утреннего построения. В
конце концов, здесь [140] собрались самые разные люди, которые брошены в
одно для всех сражение, по одной для всех причине, по одним и тем же
жестоким законам. Тут были и нацисты, и противники режима, так же как и
совершенно безразличные люди. Они объединились в боевом братстве. Было
совершенно не важно, кто выполнял свои обязанности во имя фюрера, кто во имя
страны, а кто из чувства долга.
Никого не интересовало, придерживаешься ли ты каких-либо политических
взглядов или стоишь вне политики. Главным было то, что являешься хорошим
товарищем и более или менее хорошим солдатом. Если так и было, то все шло
как надо.
После всех пережитых трудностей мы наслаждались краткой передышкой в
Силламяэ. Но что-то толкало меня вернуться назад, на место кровавых
сражений. Мне хотелось еще раз взглянуть на него в более "мирной"
атмосфере.
Поскольку мне не нужно было больше сосредотачиваться на противнике, я
обратил внимание на то, какой неприглядной предстала местность, за которую
велись такие жестокие и продолжительные бои в последние несколько недель.
Когда я ехал в темноте обратно, у меня мурашки побежали по телу. Воздух все
еще был наполнен зловонием, которое остается после сгоревших танков. Военная
техника русских была разбросана повсюду вокруг этого места. На равнине я
увидел сорванную башню русского танка. Мы подбили этот русский танк в начале
сражения.
Башню взрывом сорвало с корпуса и подняло в воздух. Мы тогда пригнули
головы -- башня упала не слишком далеко от нас. Пушка вошла в болотистую
почву почти до маски, в то время как башня выступала прямо, будто надетая на
стержень. Почти все деревья в лесу к югу от железнодорожной насыпи были
обуглены до черноты и разбиты выстрелами на куски. Они создавали впечатление
нереальности, как будто все живое вымерло. Ни одного живого существа не было
видно в этом мертвом лесу. [141] Даже птицы улетели после того, как вся
природа была попрана людьми.
Нам всегда было интересно, как русские умудряются так хорошо
оборудовать позиции даже в самых трудных условиях. Артиллерийские орудия и
минометы устанавливались на бревенчатых настилах и были полностью защищены
балками от осколков. Ни один человек не мог глубоко зарыться в землю в этой
болотистой местности.
Неглубокие русские бункеры, если можно так назвать их землянки,
фактически защищали от огня тяжелого оружия, если только не будет прямого
попадания. Мы имели возможность убедиться в том, что все русские, которые
находились в своих временных убежищах, отделались испугом. Даже ходы
сообщения между железнодорожным переездом и нашим бывшим восточным опорным
пунктом были устроены образцово.
Это говорило мне о том, что можно было быстро окапываться, несмотря на
мороз и болотистую местность. Наш полковой командир считал это невозможным.
Опорные пункты без тяжелого оружия и без контакта друг с другом
неизбежно будут потеряны, если начнется массированная атака. Окопавшийся
человек психологически противится тому, чтобы быть побежденным. Он находится
в состоянии постоянной боязни, что может не успеть выбраться из своего окопа
во время прорыва противника, потому что на открытом месте обречен.
Следовательно, он будет делать то же, что делали наши ребята, когда
прорывались русские. То есть он будет стараться обезопасить себя во время
артиллерийского огневого вала.
Хвала "тигру"
В моей книге до сих пор много говорилось о подбитых танках и об
уничтоженных русских противотанковых пушках. Это описание может создать
впечатление, что до определенной степени эти успехи были детской игрой. Если
это так, то эта книга неправильно понята. [142]
Главная задача бронетанковой части состоит в ведении боевых действий и
уничтожении танков и противотанкового оружия противника. Психологическая
поддержка пехоты во время операции прикрытия имеет второстепенное значение.
Не было такого понятия, как страховка жизни танкиста, и, однако, наш
"тигр" был самым идеальным танком, который я когда-либо знал.
Наверное, он останется непревзойденным даже при современном состоянии
вооружений. Как бы то ни было, это, конечно, касается Запада; русские,
пожалуй, могут удивить нас новыми моделями.
Мощь танка в его броне, его подвижности и, наконец, в его вооружении.
Эти три фактора следует соотнести друг с другом так, чтобы была достигнута
максимальная эффективность танка в действии. Похоже, что этот идеал нашел
свое воплощение в "тигре". 88-мм пушка достаточно хороша для того,
чтобы уничтожить любой танк, исходя из того, что вы наносите ему удар в
уязвимое место. Наш "тигр" был достаточно прочным спереди, чтобы
выдержать несколько артиллерийских нападений. Однако мы не могли допустить,
чтобы удар нам был нанесен сбоку, сзади и особенно сверху. И тут требовался
расчет и опыт.
Правилами, которыми мы руководствовались, были: "Стреляй первым, а
если не можешь этого сделать, по крайней мере, нападай первым".
Предпосылкой для этого, конечно, было функционирование в полной мере связи
от танка к танку, а также между членами экипажа. Более того, требовалось
наличие быстро действующей и точной системы наводки орудия. В большинстве
случаев у русских отсутствовали обе эти предпосылки. По этой причине они
часто оказывались в невыгодном положении, даже при том, что не уступали нам
в броне, вооружении и маневренности. С танками "Иосиф Сталин" они
даже превосходили нас.
Самое важное, когда все условия относительно техники соблюдены, --
личная инициатива и решительность командира, наблюдающего за ходом боя. В
этом заключался залог успеха в противостоянии имеющим значительное [143]
численное превосходство частям противника. Отсутствие надлежащего наблюдения
у русских часто приводило к поражению крупных частей. Командиры танков,
которые задраивают люки в начале атаки и открывают их лишь после того, как
цель достигнута, никуда не годятся или, по меньшей мере, второсортные
командиры. Есть, конечно, шесть или восемь смотровых приборов, установленных
по кругу в каждой башне для обеспечения наблюдения за местностью, но они
хороши только для наблюдения за отдельными участками местности,
ограниченными возможностью каждого отдельно взятого смотрового прибора. Если
командир смотрит в левый прибор наблюдения, в то время как противотанковая
пушка открывает огонь справа, то ему потребуется много времени, прежде чем
он распознает ее изнутри наглухо закрытого танка.
К сожалению, попадания снарядов ощущаются прежде, чем слышится звук
выстрелов вражеской пушки, потому что скорость снаряда выше скорости звука.
Следовательно, глаза для командира танка важнее, чем уши. В результате того,
что снаряды рвутся в непосредственной близости, в танке совершенно не слышно
звуков орудийных выстрелов. Совсем другое дело, когда командир танка время
от времени высовывает голову из открытого люка, чтобы наблюдать за
местностью. Если он посмотрит на определенное расстояние влево, в то время
как вражеская пушка открывает огонь с такого же расстояния справа, его глаз
неосознанно уловит вспышку, которая желтым цветом окрашивает ствол орудия.
Его внимание сразу же будет перенесено в новом направлении, и цель обычно
распознается вовремя. Все зависит от быстрого распознавания опасной цели.
Обычно все решают секунды. Все, о чем я сказал выше, относится и к танкам,
оборудованным перископами.
Уничтожение противотанковой пушки часто рассматривалось дилетантами и
солдатами других родов войск как дело, ничем не выдающееся. Только
уничтожение других танков считалось успехом. Напротив, опытные танкисты
считали, что противотанковые орудия представляли вдвойне более серьезную
угрозу. Они были для нас [144] гораздо опаснее. Противотанковая пушка
находилась в засаде, хорошо замаскированная и мастерски установленная с
учетом особенностей местности. По этой причине ее было очень трудно
распознать и еще труднее попасть из-за ее небольшой высоты. Обычно мы не
видели противотанковой пушки до тех пор, пока она не делала первого
выстрела. В нас обычно сразу же попадали, если расчет противотанкового
орудия был на высоте, а также потому, что мы наталкивались на стену
противотанковых орудий. Поэтому следовало оставаться как можно более
хладнокровным и взять противника в оборот, прежде чем будет произведен
второй прицельный выстрел.
Никто не станет отрицать, что многие офицеры и командиры танков погибли
из-за того, что высовывали голову из танка. Но их смерть не была напрасной.
Если бы они ехали с задраенными люками, то куда большее число людей нашло бы
свою смерть или получило тяжелые ранения в своих танках. Значительные потери
в танковых войсках русских свидетельствует о верности этого утверждения. К
счастью для нас, они почти всегда ездили по пересеченной местности с наглухо
задраенными люками. Конечно, каждый танковый командир должен быть осторожен,
выглядывая наружу в ходе позиционной войны. Особенно по той причине, что за
башенными люками танков постоянно наблюдали вражеские снайперы. Даже если
командир танка высовывался на короткое время, он мог погибнуть. Я обзавелся
складным артиллерийским перископов, чтобы от этого уберечься. Пожалуй, такой
перископ следовало бы иметь на каждой боевой машине.
Долгое время у русских экипаж танка состоял только из четырех человек.
Командир должен был сам все время вести наблюдение, наводить на цель и
открывать огонь. По этой причине они всегда были в менее выгодном положении,
чем противник, который разделял эти важные функции между двумя людьми.
Вскоре после начала войны русские признали преимущества, которые давал
экипаж из пяти человек. В итоге они изменили конструкцию своих танков --
установили командирскую башенку на башне и добавили сиденье командира. Я
никак не могу [145] понять, почему, например, англичане разработали после
войны новый тяжелый танк, экипаж которого состоял всего из четырех человек.
Мы были вполне довольны своим "тигром" и не в меньшей степени
своей пехотой. В конце концов, мы держались вместе с ними во время всех
тяжелых оборонительных боев на востоке и западе. Много танкистов в
неоплатном долгу перед этим первоклассным танком.
Дата добавления: 2015-08-20; просмотров: 53 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Ночью был ад | | | Неудача и прощание |