Признак

Структура является таким обозначением видимого, которое

благодаря своего рода долингвистическому выбору позволяет ему

выразиться в языке. Однако полученное таким образом описание

подобно имени собственному: оно предоставляет каждому существу

его ограниченную индивидуальность и не выражает ни таблицы, к

которой оно принадлежит, ни окружающего его соседства, ни

занимаемого им места. Это чисто и простое обозначение. И для того

чтобы естественная история стала языком, нужно, чтобы описание

стало "именем нарицательным". Мы видели, как в спонтанном языке

первые обозначения, относящиеся лишь к единичным представлениям,

оттолкнувшись от своих истоков в языке действия и в первичных

корнях, мало-помалу благодаря силе деривации достигли самых общих

значений. Но естественная история -- хорошо построенный язык: она

не не нуждается в воздействии деривации и ее фигуры; она не

должна обслуживать никакую этимологию<$FL i n n e. Philosophie

botanique, <185> 258.>. Нужно, чтобы она соединяла в одну и ту же

операцию то, что язык всегда разделяет: она должна очень точно

обозначать все естественные существа и одновременно размещать их

в системе тождеств и различий, сближающей и разделяющей их друг

от друга. Естественная история должна обеспечивать сразу и

определенное обозначение, и контролируемую деривацию. И подобно

тому, как теория структуры совмещала сочленение и предложение,

так и теория признака должна отождествить обозначающие

характеристики и пространство, в котором они развертываются.

"Распознавание растений, -- говорит Турнефор, -- состоит в точном

знании имен, которые им даны по отношению к структуре некоторых

из их частей... Идея признака, существенным образом различающего

одни растения от других, должна быть неизменно связанной с именем

каждого растения"<$FT o u r n e f o r t. Elements de botanique,

p. 1--2.>.

Установление признака является одновременно и простым и

сложным делом. Простым, так как естественная история не ставит

своей целью установление системы названий, исходя из трудно

анализируемых представлений; она должна положить в ее основание

такой язык, который уже развертывался в описании. Названия будут

даваться, исходя не из того, то видят, а из элементов, которые

уже перенесены благодаря структуре в речь. Задачей является

построение вторичного языка на основе этого первичного: он должен

быть недвусмысленным и универсальным. Но сейчас же обнаруживается

серьезное затруднение. Для установления тождеств и различий между

всеми естественными существами пришлось бы учесть каждую черту,

упомянутую в описании. Эта бесконечная задача означала бы, что

становление естественной истории переносится в недостижимую даль,

если бы не существовало способов обойти трудность и ограничить

труд сравнения. Можно заранее сказать, что эти способы бывают

двух типов. Или можно делать полные сравнения, но внутри

эмпирически ограниченной группы, в которой число сходств

настолько велико, что перечисление различий не будет

труднодостижимым: продвигаясь мало-помалу от черты к черте, можно

будет надежно установить тождества и различия. Или можно выбрать

конечную и относительно ограниченную совокупность черт у всех

имеющихся индивидов, у которых исследуются постоянства и

изменения. Второй подход был назван Системой, а первый --

Методом. Их противопоставляют друг другу, как противопоставляют

Линнея Бюффону, Адансону, Антуан-Лорану де Жюссье, как

противопоставляют негибкую, формально четкую концепцию природы

тонкому и непосредственному восприятию ее родственных отношений,

как противопоставляют идею неподвижной природы идее подвижной

непрерывности существ, сообщающихся, смешивающихся и, возможно,

превращающихся друг в друга... Тем не менее не этот конфликт

общих воззрений на природу является существенным. Существенное

состоит, скорее, в той системе необходимости, которая в этом

пункте сделала возможным и неустранимым выбор между двумя

способами конструирования естественной истории как языка. Все

прочее -- не более как неизбежное логическое следствие.

Система выделяет определенные элементы среди тех, которые ее

описание скрупулезно сопоставляет. Они определяют

привилегированную структуру и, говоря по правде, исключительную,

в рамках которой будет изучаться совокупность тождеств или

различий. Любое различие, не основанное на одном из таких

элементов, будет считаться безразличным. Если, как Линней,

выбирают в качестве характерной черты "все различные части

плода"<$FL i n n e. Philosophie botanique, <185> 192.>, то

различием в листе или стебле, в корне или черенке следует

систематически пренебрегать. Более того, любое тождество, которое

не будет тождеством одного из этих элементов, не будет иметь

значения для определения признака. Зато, когда у двух индивидов

эти элементы являются сходными, они получают общее наименование.

Выбранную для установления подходящих тождеств и различий

структуру называют признаком. Согласно Линнею, признак

составляется из "самого тщательного описания плода у первого

вида. Все другие виды рода сравниваются с первым, устраняя при

этом все расходящиеся черты; наконец после этой работы возникает

признак"<$FId., ibid., <185> 193.>.

В своем исходном пункте система является произвольной, так

как она последовательно пренебрегает всяким различием и всяким

тождеством, не основанным на привилегированной структуре. Однако

ничто не препятствует тому, что со временем может быть открыта на

основе той же техники такая система, которая была бы

естественной; всем различиям в признаке соответствовали бы

различия той же значимости в общей структуре растения; и

напротив, все индивиды или все виды, соединенные одним общим

признаком, имели бы в каждой из их частей одинаковое отношение

сходства. Но к естественной системе можно прийти, лишь установив

с определенностью искусственную систему, по крайней мере в

некоторых областях растительного или животного мира. Именно

поэтому Линней не стремился к немедленному установлению

естественной системы, "прежде чем было бы в совершенстве изучено

все относящееся"<$FL i n n e. Systema naturae, <185> 12.> к его

системе. Конечно, естественный метод представляет собой "первое и

последнее пожелание ботаников", причем все его "фрагменты нужно

разыскивать с максимальным тщанием"<$FL i n n e. Philosophie

botanique, <185> 77.>, как делал это сам Линней в своих "Classes

Plantarum"; хотя за неимением этого естественного метода, который

лишь в будущем явится в своей определенной и законченной форме,

"искусственные системы являются совершенно необходимыми"<$FL i n

n e. Systema naturae, <185> 12.>.

Более того, система является относительной: она может

функционировать с желаемой точностью. Если выбранный признак

образован на основе развитой структуры, с большим набором

переменных, то различия обнаружаться очень скоро при переходе от

одной особи к другой, если даже они совсем близки друг к другу: в

этом случае признак максимально приближен к чистому и простому

описанию<$F"Естественный признак вида -- это описание" (L i n n

e. Philosophie botanique, <185> 193).>. Если же, напротив,

привилегированная структура бедна, содержит мало переменных, то

различия станут редкими, а особи будут группироваться в

компактные массы. Признак будет выбираться в зависимости от

желаемой тонкости классификации. Турнефор для образования родов

выбрал в качестве признака комбинацию цвета и плода не потому,

что они были самыми важными частями растения (как это обосновывал

Цезальпин), а потому, что они делали возможной численно

достаточную комбинаторику: действительно, элементы,

заимствованные у трех других частей (корни, стебли и листья),

были или слишком многочисленными, если их брали вместе, или

слишком малочисленными, если их рассматривали порознь<$FT o u r n

e f o r t. Elements de botanique, p. 27.>. Линней подсчитал, что

38 органов размножения, каждый из которых содержит четыре

переменные (число, фигура, расположение и величина), приводят к

установлению 5776 конфигураций, что достаточно для определения

родов<$FL i n n e. Philosophie botanique, <185> 167.>. Если

желательно получить группы более многочисленные, чем роды, нужно

обратиться к самым узким признакам ("искусственные признаки,

принятые ботаниками"), как, например, к одним лишь тычинкам или к

одному пестику: так можно будет различить классы или отряды<$FL i

n n e. Systeme sexuel des vegetaux, p. 21.>.

Таким путем можно упорядочить всю область растительного или

животного царства. Каждая группа сможет получить свое название.

Таким образом, какой-то вид, не будучи описанным, может быть

обозначен с максимальной точностью посредством названий различных

совокупностей, в которые он включен. Его полное название проходит

через всю сеть признаков, установленных вплоть до самых крупных

классов. Однако, как замечает Линней, это название для удобства

должно оставаться частично "немым" (без указания класса и

отряда), но, с другой стороны, частично "звучащим": нужно

называть род, вид, разновидность<$FL i n n e. Philosophie

botanique, <185> 212.>. Признанное в своем существенном признаке

и описанное, исходя из него, растение будет в то же время

выражать родство, связывающее его с тем, что на него похоже и что

принадлежит к тому же самому роду (следовательно, к тому же

самому семейству и отряду). Оно получит одновременно свое

собственное имя и весь ряд (обнаруженный или скрытый)

нарицательных имен, в рамках которых оно размещается. "Родовое

имя -- это, так сказать, полновесная монета нашей ботанической

республики"<$FId., ibid., <185> 284.>. Естественная история

выполнит тем самым свою главную задачу, состоящую в "размещении и

наименовании"<$FId., ibid., <185> 151. Эти две функции,

обеспеченные признаком, в точности соответствуют функциям

обозначения и деривации, которые в языке обусловлены именем

нарицательным.>.

Метод представляет собой другой способ решения той же

проблемы. Вместо вычленения в описанной совокупности тех --

многочисленных или немногих -- элементов, которые образуют

признаки. метод последовательно выводит их. Выведение здесь нужно

понимать как изъятие. Как это делал Адансон в исследовании

растений Сенегала<$FA d a n s o n. Histoire naturalle du

Senegal. Paris, 1757.>, в основу кладется произвольно выбранный

или случайно встреченный вид. Этот вид описывается полностью во

всех его частях, причем фиксируя все значения его переменных.

Работа, которая возобновляется для следующего вида, задана также

произволом представления; описание должно быть столь же полным,

что и в первый раз, однако ничто из того, что было упомянуто в

первом описании, не должно повторяться во втором. Упоминаются

только различия. То же самое проделывается по отношению к

третьему виду, учитывая описания двух первых, и так далее, так

что в конце концов все различные черты всех растений оказываются

упомянутыми один раз, но никогда больше одного раза. Группировка

вокруг первичных описаний, описаний, сделанных впоследствии и

постепенно упрощающихся, позволяет сквозь первоначальный хаос

увидеть общую картину родственных связей. Характеризующий каждый

вид или каждый род признак -- единственная черта, отмеченная на

фоне скрытых тождеств. На деле такой прием был бы, несомненно,

самым надежным, однако число существующих видов таково, что их

невозможно исчерпать. Тем не менее изучение встреченных образцов

вскрывает существование больших "семейств", то есть очень

обширных групп, в рамках которых виды и роды имеют значительный

ряд совпадений, настолько значительный, что они согласуются между

собой в многочисленных характеристиках даже для наименее

аналитического взгляда; например, сходство между всеми видами

лютиков или волчьего корня непосредственно бросается в глаза.

Поэтому для того, чтобы задача не была бесконечной, нужно

изменить подход. В связи с этим принимают крупные семейства,

являющиеся, конечно, признанными, первые описания которых как бы

вслепую определили основные черты. Именно эти общие черты

устанавливаются теперь позитивным образом; затем каждый раз,

когда встретится род или вид, обнаруживающий их, будет достаточно

указать, благодаря какому различию они отличаются от других,

служащих им в качестве естественного окружения. Познание каждого

вида будет достигнуто без труда, исходя из этой общей

характеристики: "Мы разделим каждое из трех царств на много

семейств, которые соберут воедино все существа, имеющие между

собой разительное сходство, мы просмотрим все общие и особенные

признаки входящих в эти семейства существ". Таким способом "можно

будет обеспечить отнесение всех этих существо к их естественным

семействам; так что, начиная с куницы и волка, собаки и медведя,

будут достаточно хорошо распознаваться лев, тигр, гиена,

являющиеся животными того же самого семейства"<$FA d a n s o n.

Cours d'histoire naturelle, 1772 (ed. 1845), p. 17.>.

Отсюда становится очевидным различие между методом и

системой. Метод может быть только один; систем же можно

предлагать и применять достаточно много: Адансон их насчитывал

65<$FA d a n s o n. Familles des plantes, Paris, 1763.>. Система

является произвольной во всем своем развертывании, но раз система

переменных -- признак -- была уже определена, то ее нельзя больше

изменять, прибавляя или отнимая хотя бы один элемент. Метод

определяется извне, посредством всеохватывающих сходств,

сближающих вещи; метод переводит восприятие непосредственно в

речь; в исходной точке метод максимально сближен с описанием, но

для него всегда является возможным присоединить к общему

признаку, определенному им эмпирически, необходимые изменения:

черта, которая кажется существенной для группы растений или

животных, зачастую может быть особенностью лишь некоторых из них,

если при этом обнаруживается, что они, не обладая ею, принадлежат

к тому же самому семейству. метод всегда должен быть открыт для

самокорректировки. Как говорит Адансон, система подобна "правилу

ложной позиции в вычислении": она зависит от решения, но она

должна быть совершенно последовательной. Метод же, напротив, есть

"некоторое распределение объектов или явлений, сближенных

некоторыми соответствиями или сходствами, выражаемых общим и

применимым ко всем эти объектам понятием, причем это

фундаментальное понятие, или этот принцип, не рассматривается как

абсолют, как неизменное или настолько всеобщее, чтобы оно было

лишено исключений... Метод отличается от системы лишь той идеей,

которую автор связывает со своими принципами, рассматривая их как

переменные в методе и как неизменные в системе"<$FId., ibid., t.

I, preface.>.

Более того, система позволяет распознавать среди структур

животного или растения отношения лишь координации: поскольку

признак выбран не в силу его функциональной важности, а по

причине его комбинаторной эффективности, постольку ничто не

доказывает, что во внутренней иерархии особи такая-то форма

пестика, определенное расположение тычинок влекут за собой

определенную структуру: если зародыш Adoxa располагается между

чашечкой и венчиком, то это не более не менее как "единичные

структуры"<$FL i n n e. Philosophie botanique, <185> 105.>: их

незначительность обусловлена исключительно их редкостью, тогда

как одинаковое распределение чашечки и венчика не имеет другого

значения, кроме его частой встречаемости<$FId., ibid., <185>

94.>. Напротив, метод, будучи движением от самых общих тождеств и

различий к менее общим, способен к раскрытию вертикальных

отношений субординации. Действительно, он позволяет распознавать

признаки, достаточно значительные для того, чтобы они не были

отвергнуты внутри данного семейства. По отношению к системе эта

инверсия имеет очень важное значение: самые существенные признаки

позволяют различать наиболее крупные и визуально наиболее

отличимые семейства, в то время как для Турнефора или Линнея

существенный признак определял род; причем "соглашения"

натуралистов было достаточно для того, чтобы выбрать какой-то

искусственный признак для выделения классов и отрядов. В методе

общая организация и ее внутренние зависимости господствуют над

боковой передачей постоянного набора переменных.

Несмотря на эти различия, система и метод построены на одном

и том же эпистемологическом основании. Его можно кратко

определить, сказав, что познание эмпирических индивидов может

быть достигнуто в классическом знании лишь в непрерывной,

упорядоченной и обобщающей все возможные различия таблице. В XVI

веке тождественность растений и животных подтверждалась

положительной чертой (часто видимой, но иногда скрытой),

носителями которой они были: например, отличительным признаком

различных видов птиц являлись не различия, которые были между

ними, а то, что одни птицы охотились ночью, другие жили на воде,

а третьи питались живыми существами<$FCp.: P. B e l o n.

Histoire de la nature des oiseaux.>. Любое существо обладало

какой-то приметой, и вид охватывался общим геральдическим

символом. Таким образом, каждый вид сам свидетельствовал о себе,

выражал свою индивидуальность, не зависимо от всех остальных: они

вполне могли бы и не существовать, причем критерии определения

видов от этого бы не изменились по отношению к тем, которые

оставались бы видимыми. Но начиная с XVII века знаки можно было

воспринимать лишь в анализе представлений согласно тождествам и

различиям, то есть любое обозначение должно было теперь вступить

в определенное отношение со всеми другими возможными

обозначениями. Распознавать то, что по праву принадлежит

индивиду, значит располагать классификацией или возможностью,

классифицировать совокупность прочих индивидов. Тождество и то,

что его выражает, определяются посредством вычитания различий.

Животное или растение не является тем, на что указывает знак,

открываемый в нем; оно есть то, чем другие не являются, существуя

в себе самом лишь в той мере, в какой другие от него отличаются.

Метод и система -- способы определения тождеств сквозь общую

сетку различий. Позднее, начиная с Кювье, тождество видов будет

фиксироваться также игрой различий, но они возникнут на основе

больших органических единств, имеющих свои внутренние системы

зависимости (скелет, дыхание, кровообращение): беспозвоночные

будут определяться не только отсутствием позвоночника, но

определенным способом дыхания, существованием определенного типа

кровообращения и посредством целостной органической связанности,

вырисовывающей позитивное единство. Внутренние закономерности

организма, замечаемые специфические признаки, станут объектом

наук о природе. Классификация в качестве основной и

конститутивной проблемы естественной истории размещалась в

историческом разрезе и с необходимостью между теорией приметы и

теорией организма.

Дата добавления: 2015-08-20