Умирающий город

Случается, путешественники в джунглях находят развалины древних городов.

По всем признакам, жители когда-то бросили их на произвол времени. Учёные не могут понять, отчего. Ответ, разу­меется, есть, но он известен лишь современникам тех таинствен­ных событий.

По прошествии многих лет, археологи будущего на­ткнутся на очередной город-призрак.

Может, они и будут ломать голову над его загадкой, однако, истина отвратительно проста: оби­тателям, бегущим сегодня со своего страшного места, надоело есть собачатину и запивать её слезами голодных детей. И при этом, знать, что их страна не воюет и не борется с блокадой.

Умирающий го­род предстал перед глазами корреспондента «АиФ» в сером сава­не мартовского снега, полупустой, хмурый и голодный.

Срам Стаханова

Когда закончилось красное времечко и сменились флаги, с дымом заводских труб растаяла былая мощь промышленных райо­нов страны. В украинский Донбасс пришла бедность, а вслед за нею — нищета.

Сегодня она въелась в быт горняков так же проч­но, как угольная пыль в их кожу. Там, где роют уголь, — на восто­ке Украины — царит беспросветная безнадёга.

Но в этом сером мире тёмных мусорных городов, припорошенных угольным кроше­вом, с сивушным бредом грязных пивнушек, среди мёртвых терри­конов и ржавых вагонеток есть свои чёрные дыры.

Одна из таких дыр — город Зоринск. Это — Луганская область, Центральный Дон­басс.

Полтора километра слякотной дороги от станции окончились центральной городской площадью.

От перрона и до этого пятачка, покрытого грязью вперемешку со снегом, мне повстречались двое: ребёнок с куском проволоки и женщина с буханкой хлеба.

Здесь же, возле рынка, было оживленнее. Путь по щиколотку в вязком снегу разгорячил, и захотелось пить. Рукоятка уличной колонки провально звякает: водопровод не работает.

Бутылочка минералки на базарном лотке стоит столько же, сколько в Киеве; продавщица гля­дит удивлённо — такого здесь не покупают.

Несколько человек тол­пятся у машины, с которой торгуют картошкой; какая-то баба гоняет то ли пьяного, то ли сумасшедшего; ещё один пьяный о чём-то рас­суждает с двумя заплаканными женщинами (причина их горя откры­лась позже).

Убогий бар «Жемчужина» закрыт. Люди вокруг — хму­рые, озабоченные и безулыбчивые. Сюрреальности добавляют гро­моздящиеся поодаль башни с огромными колёсами наверху. Там, под ними — жерло шахты.

К ней ведёт заваленная мокрым снегом аллея с развалившимися бетонными цветниками — то, что когда-то в них улыбались анютины глазки, едва представимо на фоне дикого запустения.

Никанорово горе

Впервые в здешних краях уголь нашли царские геологи в кон­це XVIII века, добывать его начали несколько десятилетий спустя.

Очередную шахту, вырытую уже при советской власти, в 1926 году, назвали «Никанор». Вокруг неё образовался поселок горняков, который в 1963-м и стал городом Зоринском.

Тогда нужды не было и в помине, месторождение развивалось. Старики, зябнущие в сегодняшней нищете, помнят времена, когда они в месяц зараба­тывали 500-600 советских рублей.

Бедность наступила не из-за истощения недр. Угля тут хвата­ет, и пять лет назад, в 98-м, открыли первую очередь государствен­ной шахты «Никанор-Нова» — единственное предприятие Зоринска, его сердце.

Здесь трудятся 1400 человек; последняя перепись городского населения зарегистрировала 9 тысяч 800 жителей. За два года эта численность сократилась чуть ли не на треть: нынеш­них обитателей немногим больше шести тысяч.

Слева от проходной шахты — обшарпанное двухэтажное зда­ние управления. Несколько женщин тряпками собирают талую воду, стоящую в коридоре на сантиметр.

— Шахтёры не получают зарплату в полном объёме с апреля прошлого года. Ежемесячные выплаты идут, но они — лишь часть заработанных денег. Например, в мае заплатили 20%, в декабре — 32%.

Похожая ситуация и в этом году. Мы — нищие. Люди живут в долг, и когда получают какие-то гроши, тут же отдают их тем, у кого одалживали, — рассказывает о ситуации в городе и на шахте председатель организации Независимых профсоюзов горняков (НПГУ) Николай Козюберда.

Раньше независимый профорг был городским головой, до конца своего срока «не дотянул» год и ушёл в профсоюзы. Для него в местных бедах нет белых пятен.

В два часа дня на шахте смена: времени хватает, чтобы позна­комиться поближе с Зоринском, который можно обойти за три часа. Город — на балансе шахты, а шахта — в безденежье.

Квартал пятиэтажек. Часть домов — покинута: слепые окна, заколоченные парадные. Здесь же — мёртвое здание детского са­дика. Микрорайон, будто вымер, сложно отыскать живую душу.

Воду тут набирают из водосточных труб, когда на крышах тает снег. Батареи — холодные: во многих квартирах топят буржуйки. В Зоринске не осталось деревянных заборов — всё пошло на рас­топку.

Газа тоже нет: центральное газоснабжение не предусмотре­но, а резервуары перестали заполнять уже несколько лет.

Канали­зация не работает: нечистоты из прорванных труб затопили подвалы, а в некоторых подъездах на ступенях — наледь из замёрзшей мерзости, которая иногда прёт из унитазов нижних квартир.

Прав­да, есть электричество, но и с ним бывают перебои. Не работает телефонная связь: утащили медный кабель. Сточные колодцы зия­ют провалами: их стальные крышки тоже пошли на лом.

Петля в конце верёвки

Самое же ужасное — голод, не гасимый ни отвратительными запахами, ни мерзостными видами.

До смены на шахте остается четверть часа, у раздевалки курят два десятка горняков. Нарисо­ванный на пачке «Шахтёрских» красавец — их антипод.

У готовых спуститься на полукиломет­ровую глубину людей худые изжёлта-бледные лица. По иронии судьбы, уголь, что они добывают, по геологи­ческой классификации, име­нуется тощим.

Шахтёр с перебитым носом, у которого за плеча­ми двадцать лет под землёй, рассказывает, как не раз пря­мо в забое падал в голодный обморок. А его товарищ свидетельствует о таком, от чего подкатывает тошнота.

— Раз тёща-старуха притащила откуда-то мясо. Ели семьёй. Оказалось, что это — собака: ничего, мясо, как мясо...

О подобном свидетельствуют многие. Нашёлся шахтёр, наблю­давший, как пойманную уличную собаку разделывали на лестнице в подъезде. В рассказе другого меню состояло из кошки.

Очередь у раздаточного окна: шахтёры получают по три пи­рожка с мясом. За них надо платить, деньги записываются на счёт и будут «сняты» с получки. Для некоторых эта пайка — единствен­ная еда на весь день.

— А куда бежать? Кроме шахты в округе нет ничего. Был птич­ник, где можно было подработать, но его закрыли. Многие уехали, бросили квартиры. Много семей распалось. А один мой приятель поехал в Россию на заработки, так его, через полгода, прислали в капсуле.

Мы и здесь мрём пачками, — с этими словами шахтер вместе с коллегами шагнул в клеть; она, лязгая, пошла на пятьсот метров к центру Земли. Судьба милостива в одном: пока здесь не случалось ЧП с массовой гибелью.

В жалком помещении зоринского горсовета нет электриче­ства. Председатель уехал в Луганск по делам; но на месте — сек­ретарь. Симпатичная женщина в курсе всех проблем.

По её словам, местные власти не в состоянии их решить до тех пор, пока в обла­стном угольном главке не перераспределят средства между шахта­ми и не дадут денег «Никанору».

Прощание с несчастным Зоринском и его бедными жителями прошло под поминальный плач.

Накануне пятидесятилетний шах­тер вернулся домой из забоя, разгрузил сумку с угольком, зато­пил печь, пошел в сарай и повесился.

(«Аргументы и факты», № 12, март 2003 г.)

Дата добавления: 2015-08-02