Пифагор и пифогорейцы. Политические взгляды

Пифагор был не только учёным. "По совместительству" он являлся активным проповедником собственных учений. Причём проповедником весьма преуспевшим: на греческом острове Кротоне, на юге Италии, где Пифагор, изгнанный с Самоса, проповедовал, он пользовался популярностью. Его последователи, увлечённые идеями учителя, быстренько сообразили религиозный орден. Притом орден настолько многочисленный и мощный, что он сумел фактически прийти к власти в Кротоне. Во времена античности Пифагор более всего был известен и популярен именно как проповедник. А проповедовал он собственное учение, основанное на понятии реинкарнации (переселении душ), то есть, способности души переживать смерть бренного тела, а это значит, что душа бессмертна. Поскольку в новом воплощении душа может переселяться многократно, в том числе и в тела животных, Пифагор и его последователи были категорически против умерщвления животных, употребления в пищу их мяса и даже категорически призывали сограждан не иметь дело с теми, кто забивает животных или разделывает их туши. Пифагор говорил, что поедание мяса затемняет умственные способности. Вообще он не отказывал себе полностью в этом, но когда удалялся в храм Бога для медитации и молитвы, он брал с собой заранее приготовленные пищу и питьё. Пищей его были мак и кунжут, шкурки морского лука, цветки нарцисса, листья мальвы, ячмень и горох, дикий мёд...
Такое, казалось бы, скудное питание не помешало философу прожить долгую жизнь. Учёные считают, что он вычислял, проповедовал и философствовал около ста лет. Но сам он постоянно заявлял, что прожил много жизней...
Он был первым человеком, который назвал себя философом. До него умные люди называли себя гордо и несколько высокомерно - мудрецами, что означало - человек, который знает. Пифагор же назвал себя философом - тем, кто пытается найти, выяснить.

По понятиям Пифагора, кровопролитие приравнивалось, ни много ни мало, к первородному греху, за который, как известно, бессмертная душа изгоняется в бренный мир, где ей суждено блуждать, перепархивая из одного тела в другое. Душе такие бесконечные перевоплощения не по душе, она рвётся на свободу, в небесные сферы, но по невежеству неизменно повторяет греховное деяние.
Пифагорейцы пытались применять математические открытия Пифагора к умозрительным физическим построениям, что приводило к любопытным результатам.
Недоброжелателям Пифагора, обеспокоенным растущей популярностью его учений, всё же удалось изгнать его в Метапонт, где он и умер, как теперь говорят, от разрыва сердца, скорбя о тщетности своих усилий по просвещению и бесплодности служения человечеству, так ему казалось. Орден же правил в Кротоне ещё почти столетие, пока не был разгромлен.
Несправедливо думать, что пифагорейцы оставили после себя только заблуждения. Они совершили массу открытий в математике и геометрии. Многие их открытия использовал в "Началах" Эвклид. Пифагорейские идеи проникли в Афины, они были приняты Сократом, позже переросли в мощное идейное движение, возглавленное великим Платоном и его учеником Аристотелем.
В литературе, посвященной пифагорейской политике, принято говорить, с теми или иными оговорками, о политической деятельности братства, об аристократическом или демократическом ее характере, о политических взглядах его членов, а также о политической теории, формировавшей эти взгляды.

Общее впечатление, складывающееся из тех источников, которые мы имеем основание считать в большей или меньшей степени достоверными, рисует Пифагора создателем разных теорий - натурфилософской, воспитательной, религиозной, математической, музыкальной, а также политической. Однако, если мы начнем искать прямые указания на существование политической теории, то ситуация окажется иной. Натурфилософское учение приписывается пифагорейцам Аристотелем (и Евдемом; математическая теория - Аристоксеном и тем же Евдемом; теория механики – Аристоксеном; религиозная теория – Дикеархом. Кроме того, Аристоксен и Аристотель говорят о существовании некой общей пифагорейской теории. А вот политическая теория не приписывается пифагорейцам вплоть до Ямвлиха, разве что еще Диоген Лаэрций упоминает сочинения Пифагора "О государстве", да Стобей приводит цитаты из сочинения Архита "О законе и справедливости", которое, по-видимому, написано в эллинистическую эпоху.

Само по себе отсутствие прямых указаний на существование политической теории у пифагорейцев в ранних источниках не может свидетельствовать против ее существования; однако, оно должно стать предметом размышления. Обратимся к текстам, которые могут показать, что у пифагорейцев существовал не просто набор отдельных взглядов на политику или устойчивая политическая тенденция, но система взглядов с теоретическими положениями.

Согласно справедливому, на мой взгляд, мнению Майнера, такого рода теория содержится во фрагменте "Пифагорейских изречений" Аристоксена, сохраненном Ямвлихом. К чему сводится эта теория? Для установления справедливости наиболее действенна власть богов. Государство, законы, справедливость и право даны нам богом. В связи с этим нужно считать, что бог есть и что он надзирает за нами. Людям необходимо предводительство бога, поскольку всякое живое существо наделено страстями; божество дает ему благоразумие и порядок. Нет большего зла, чем анархия, так как человек не может спастись, если им никто не руководит.

На каком основании я считаю, что данный текст излагает политическую теорию? Во-первых, этот текст посвящен политике. Во-вторых, он представляет собой систему: он содержит общее теоретическое положение о божестве как источнике закона, а частные, практические положения – о благочестии и почитании родителей - которые мы здесь опустили, представляет в виде выводов из него. В-третьих, этот текст является рассуждением.

У нас, однако, имеются две серьезные оговорки. Стиль отрывка производит впечатление не очень аккуратной компиляции, распадающейся на отдельные части. Да и сам Аристоксен утверждает, что он "приводит пифагорейские установления по отдельности", а не излагает целостную политическую систему. Кроме того, указанные положения обнаруживают свои параллели в платоновском "Государстве". Такую зависимость от "Государства" можно видеть и в других фрагментах Аристоксена, особенно в тесно примыкающем к рассмотренному фрагменте. В связи с этим, было бы странно, если бы Аристоксен, передавая здесь мысли пифагорейцев, не вспомнил о текстах Платона, к которым он обычно любит прибегать. Мы склонны считать, что такая зависимость сказалась не в области конкретных мыслей (на это могли бы указать текстуальные совпадения, которых мы не обнаружили), а в общей схеме изложения, в платонически окрашенном духе получившейся системы, то есть именно в той области, которая нас интересует. Итак, единственный безусловно теоретический текст, связанный с пифагорейской политикой, выражает заметное влияние платоновской концепции, в первую очередь в отношении приведения его в систему.

Остается, однако, еще одна возможность обнаружить политическую теорию, а именно, рассмотреть те отдельные положения, которые разбросаны по древним свидетельствам. В нашем распоряжении имеются два пассажа, которые, по мнению их автора, достаточно четко выражают суть пифагорейского учения. Один принадлежит Дикеарху, другой – Аристоксену.

Дикеарх говорит, что когда Пифагор появился в Италии и произнес речи перед кротонцами, они настолько пленились речами, что стали его учениками. Он продолжает: "но о чем он говорил собеседникам, никто не может сказать с уверенностью, ибо не случайно окружали они себя молчанием; но прежде всего речь шла о том, что душа бессмертна, затем, что она переселяется в животных и, наконец, что все рожденное вновь рождается через промежутки времени, что ничего нового на свете нет, и что все живое должно считаться родственным друг другу.

Текст из "Пифагорейской жизни" Ямвлиха, по всей видимости восходящий к Аристоксену, рассказывает о порядке жизни в уже возникшем пифагорейском обществе. Перечислив события дня, Аристоксен завершает: "перед тем как разойтись, виночерпий наливал им вина для возлияний и по совершении возлияний самый старший произносил следующие заповеди: домашним и плодовым растениям вреда не причинять и не губить их, равно как и животным, не причиняющим вреда человеческому роду, не вредить и не губить их. Кроме того он наставлял относиться с благоговением, иметь добрые помыслы о богах, демонах и героях, и точно так же относиться в помыслах к родителям и благодетелям, закону помогать, с беззаконием воевать. После этих слов все расходились по домам".

При сравнении этих текстов видно, что там, где Пифагор излагает основные положения учения, нет ни слова о политических проблемах. Однако они оказываются достаточно важными, чтобы быть сформулированными в ежевечернем наставлении, наряду с высказываниями, связанными с учением о переселении душ, культом и этикой. Кроме того, политическая заповедь, как и прочие, излагается, очевидно, в форме акусмы; акусмы же претендуют на то, чтобы быть наиболее архаичной формой пифагореизма. Но при этом в них невозможно усмотреть сокращенное изложение теории, как нередко представляется в связи с традицией об акусматиках и математиках. Скорее, наоборот – позднейшее толкование акусмы встраивало их в те или иные теории, как произошло с изречением "у друзей все общее". Среди акусм мы больше не находим ни одной политического характера. Правда, в толковании трех акусм появляется политический смысл, однако, толкование акусм (во всяком случае то, которое нам известно) более позднее и непифагорейское.

Таким образом можно заключить, что из двух фрагментов, излагающих суть пифагорейского, тот, в котором формулируется политический принцип, не может служить свидетельством в пользу существования политической теории в раннем пифагореизме, хотя он и показывает значимость политической проблематики.

Данный фрагмент Аристоксена полезно сравнить с тем, о политической окраске которого мы говорили выше. Тогда станет ясно, в чем проявляется модернизирование Аристоксена в его теоретическом тексте. Он пишет: "Наиболее действенной для установления справедливости Пифагор считал власть богов и как данные ею свыше устанавливал он государство, законы, справедливость и право. Не худо бы, впрочем, привести его установление по отдельности. Пифагорейцы считали полезным (научившись этому от него) думать о божестве, что оно есть и причем относится к человеческому роду так, что оно надзирает за ним, а не оставляет без внимания. Ибо мы нуждаемся в таком предводительстве, против которого у нас не будет ни малейших оснований восставать, а таково предводительство, осуществляемое богом, коль скоро божество достойно править Вселенной. Животное, говорили они, по своей природе склонно к преступной наглости– и правильно говорили – и наделено всевозможными порывами, желаниями и прочими страстями. Поэтому оно нуждается в таком превосходстве и угрозе, от которых будут проистекать дисциплина и порядок. Стало быть, полагали они, каждый должен, осознав в своей совести запятнанность своей природы, никогда не забывать о благочестии и почитании по отношению к божеству, но постоянно представлять в мыслях, что оно надзирает и следит за человеческим поведением. После богов и демонов с наибольшим уважением надо относиться к родителям и закону и подчиняться им не притворно, но с убеждением. Вообще, думали они, надо полагать, что нет большего зла, чем анархия, так как человек по своей природе не может спастись, если никто им не руководит."

Среди дошедших до нас фрагментов Аристоксена, относящихся к пифагорейцам, имеется обширное рассуждение на воспитательно-этическую и диетологическую тему. Здесь мы и встречаем эти понятия в их подлинном контексте. Говоря о воспитании детей, Аристоксен сообщает: по мнению пифагорейцев дети должны быть дисциплинированными и целомудренными и воздерживаться от типичных детских пороков - необузданности и дерзости. Далее, переходя к теме питания, он вновь приводит мнение пифагорейцев о воздержании от тщетных, вредных, излишних и распущенных (дерзких) желаний. Затем, то же понятие распущенности (дерзости) приводится также и в связь с половыми проблемами, где оно вновь противопоставляется, но уже не в смысле дисциплины, а в смысле целомудрия. Здесь же фигурирует и краткое замечание на политическую тему о необходимости благообразной власти, которая не дает гражданину делать то, что он захочет. Однако, именно здесь видно, что политический пример носит частный характер, являясь применением общего принципа "животное, предоставленное самому себе, быстро дичает, становясь дурным и негодным" (Хотя в этом тексте нет термина "анархия", он встречается в другом фрагменте из Аристоксена у Стобея, где говорится о частных примерах того, что противоположно анархии: в государстве, в воспитании, в еде а в качестве синонимов, точнее, проявлений анархии указываются беспорядок и диспропорция. Уже здесь видно, что анархия – термин более широкий, чем политический. В пользу этого, на наш взгляд, говорит и фрагмент повествующий о значении, где государство рассматривается как частный случай вообще. Если вернуться к рассмотренному выше тексту Аристоксена, то там мы обнаружим близкие к "анархии" понятия атаксии и ассимметрии, и вновь, как и в случае с понятием дерзость, в диетологическом контексте. Складывается впечатление, что "анархия" обозначает причину атаксии как воспитательно-диетологического явления и трех основных видов дурного желания, то есть желания изначально недостойного, желания несоответствующего ситуации и желания несвоевременного. Возможно, что связь понятия "анархия" с нравственно-медицинской проблематикой, которую мы здесь пытаемся установить, может подчеркнуть чисто медицинское значение понятия "монархия" у современника Пифагора, кротонского медика Алкмеона, которое означает господство одной из сил организма над другими и противоположно "исономии".

Таким образом, понятия "дерзость" и "анархия" оказываются принадлежащими более широкому контексту, чем политический, включающему, наряду с политикой, медицину и учение о страстях.

Вторая группа свидетельств, содержащая еще пять терминов, так или иначе относящихся к политической сфере, – "справедливость", "беззаконие", "равенство" (исономия), "удобный момент" и "дружба" – переводит нас в область пифагорейской математики. Ассоциация пифагореизма с математикой одна из самых устойчивых. Знаменита теорема Пифагора о прямоугольном треугольнике, применявшаяся в самых разных областях – от теоретической математики до создания гороскопов. Популярно представление о промежуточной роли математики между познанием чувственного и идеального. Пифагорейцы считаются создателями числового религиозного символизма и математической теории музыки. Формирование такого представления продолжалось вплоть до последних веков античности. Краеугольный же его камень был заложен, видимо, Аристотелем. Самое знаменитое его свидетельство содержится в "Метафизике","так называемые пифагорейцы, впервые занявшись математическими науками, двинули их вперед, и поскольку они были воспитаны на них, то сочли их начала началами всех вещей. А так как первые по природе начала этих наук – числа, в числах же, как им казалось, наблюдается много подобий с сущими вещами и процессами... дескать, такое-то свойство чисел есть справедливость, такое-то – душа и ум, другое – удобный момент,... то они стали полагать, что вся вселенная – гармония и число" (пер. А. В. Лебедева).

Тезис "все есть число" понимался в истории пифагореизма по-разному. В нем виделось указание на числовую философию, числовой атомизм; всеобщность числа понималась как всеобщность числового закона, регулирующего отношения вещей, как всеобщность числового субстрата, формирующего их материю. Я хотела бы отметить три момента. Во-первых, ни одно из предлагавшихся объяснений нельзя считать полностью удовлетворительным. Во-вторых, не следует полагать, что Аристотель выдумал этот принцип, вероятно он, как обычно, изложил пифагорейские воззрения на свой лад. В-третьих, в значительной части свидетельств, где говорится о так называемой числовой философии, мы имеем дело не столько с онтологией, сколько с этикой. И в этом свидетельстве два примера из трех относятся к данной области: "справедливость" и "удобный момент". Понятие "удобный момент" активно использовавшееся при описании отношений старших и младших, в диетологии и в учении о страстях (там же) – мы уже сталкивались с акайрией как одним из трех видов дурного желания – это понятие, судя по данным свидетельствам Аристотеля, имело сходное определение. Таким образом, мы и здесь обнаруживаем вместо самостоятельных политических определений некие арифмологические определения, установленные по неведомому для нас принципу, в которых сама политическая проблематика играет подчиненную роль.

Примечательно, что даже у Архита, уже современника Платона, фрагмент которого часто приводится, когда речь заходит о политическом учении пифагорейцев, политическая тема носит такой же иллюстративно-вспомогательный характер.

Дата добавления: 2015-08-02