Отношение Никона к царю; власть патриарха и его враги.

В первые шесть лет управления Никоном Русской Церковью отношения его к царю вполне напоминали отношения патриарха Филарета к своему царственному сыну. Алексей Михайлович называл патриарха своим «собинным другом» и всем своим существом подчинялся его влиянию. Неразрывная, по-видимому, дружба соединяла царя и патриарха. Патриарх был восприемником царских детей. В делах гражданского управления он был не только первосоветником государя, но некоторым образом и другим государем. Вскоре по принятии патриаршества он получил титул великого государя (нет возможности с точностью определить момент усвоения такого титула патриарху, но только сам царь 23 октября 1653 г. в Успенском соборе в присутствии бояр называл уже Никона великим государем).

Названию великого государя вполне соответствовали и те гражданские полномочия, какие он получал от царя в его отсутствие из Москвы. Во время войны за Малороссию (1654—1655) царь поручил Никону высшее управление государством: без его ведома боярская дума ничего не могла решать. Решения боярской думы только тогда получали законную силу, когда утверждались патриархом. Лично, от своего имени патриарх рассылал указы воеводам о своевременном доставлении в армию продовольствия, подвод и т. п. Бояре трепетали пред патриархом, раболепствовали пред ним, долго иногда выжидали пред палатами, пока последует от патриарха позволение войти. В ответ на такое доверие к себе государя Никон платил самой горячей привязанностью к царской семье. Особенно это обнаружилось во время моровой язвы в отсутствие царя. Переездами из одного места, где появлялась зараза, в другое безопасное Никон сохранил в целости царское семейство. В то же время он рассылал по городам грамоты с указанием мер и средств для борьбы с этим общественным бедствием. Всеми распоряжениями Никона царь остался в высшей степени доволен. Во время шведского похода он опять поручил управление государством патриарху (1656). В эти годы отсутствия из Москвы государя могущество Никона достигло высшей своей степени. На него привыкли смотреть, действительно, как на великого государя. Сильный своим гражданским значением, Никон еще сильнее, самостоятельнее и независимее был в делах церковных. По своему усмотрению он выбирал и утверждал кандидатов на епископские кафедры и монастырские настоятельства. По свидетельству Павла Алеппского, Никон раздавал эти должности, кому хотел, без совещания с кем бы то ни было. В отношениях к епархиальным архиереям патриарх не стеснялся нарушать их права. Для обогащения своих монастырей он отписывал вотчины других монастырей или даже целые монастыри со всеми их вотчинами и угодьями; такие монастыри становились изъятыми из ведомства своих епархиальных владык и переходили в ведение патриарха. Еще сильнее была власть патриарха в его собственной области. Здесь по всем делам он был полновластным судьей и распорядителем. Монастырский приказ не имел никакого отношения к патриаршей области: суд по церковным и гражданским делам над лицами церковного ведомства здесь на прежних основаниях принадлежал патриарху. Равным образом не существовало для патриарха и запрещения, состоявшегося в законодательном порядке, касательно увеличения церковных вотчин. Вотчины патриаршего дома возросли более чем в два раза против прежнего. Монастыри Никонова строения наделены были царем также богатейшими вотчинами. Вообще власть патриарха в лице Никона достигла таких пределов, далее которых идти было некуда.

Но на высоте такой власти не удалось устоять Никону. Власть его была сильна, пока была крепка привязанность к нему государя. Стоило только ослабить эту привязанность, чтобы пошатнулось положение Никона. Возможность разрыва дружбы царя с патриархом лежала в личном характере патриарха и крутых проявлениях власти. При высоких личных достоинствах, у Никона недоставало чувства смирения, и это погубило его. В самой дружбе с царем он хотел быть властительным и своей неуступчивостью иногда выводил из терпения кроткого государя. А заносчивость его по отношению к боярам не знала границ. «Государевы царевы власти, — говорил Никону протопоп Казанского собора Иоанн Неронов, — уже не слыхать, всем от тебя страх и посланники твои пуще царевых страшны; никто не смеет с ними и говорить: затвержено у них: знаете ли вы патриарха». Большая часть бояр не терпела его за близость к государю, за строгие обличения, которые он делал им, не стесняясь, по обычаю того времени, в выражениях. Когда он был еще митрополитом, некоторые из бояр говорили, что лучше погибнуть в новой земле за Сибирью, чем попасть под власть Новгородскому митрополиту. К несчастью для Никона, между врагами его из боярской партии были люди, весьма влиятельные по своему положению и близости к царю. Таковы: князь Одоевский, составитель Соборного Уложения, Морозов, царский свояк, бояре Милославские, родственники первой супруги царя, Стрешневы, родственники царя по матери и др. Из означенных лиц Семен Стрешнев отличался особенной ненавистью к патриарху: он назвал свою собаку именем патриарха и выучил ее подражать патриаршему благословению.

Немало было врагов в Никона и среди духовенства. Архиереи не могли быть довольны самовластными распоряжениями патриарха в их епархиях, — отпиской у них монастырей и церковных вотчин. Монашествующие власти были недовольны Никоном за его строгое и властительное обращение с ними, белое духовенство за его недоступность, недостаточное внимание к его нуждам и чрезмерную строгость его наказаний за проступки. Тюрьмы его приказов и отдаленные монастыри Сибири были наполнены провинившимися лицами из белого и монашествующего духовенства. Наконец, сильное недовольство возбудил Никон своими книжными и обрядовыми исправлениями. Важность и значение этого дела понимали в то время не все. В среде боярства и духовенства много было лиц, которые смотрели на исправление книг и обрядов, как на искажение веры. Суровые меры Никона против церковных непокорников еще более возбуждали ненависть к нему в слепых приверженцах старины. Таким образом, у Никона составилась целая коалиция врагов, поставивших своей задачей подорвать доверие и любовь царя к патриарху.

Враги Никона постарались подействовать на самолюбие царя. Они внушили ему мысль, что царской власти не слыхать в государстве, что великий государь-патриарх сильнее великого государя-царя, что патриарх своей властью совершенно затеняет власть государя. Такого рода внушения были благовременные и пали на восприимчивую почву. Удачные войны Алексея Михайловича возвысили его в собственных глазах и сделали его внимательнее к охранению своей власти и чувствительнее ко всякому ее умалению. В душе государя началось постепенное охлаждение к своему любимцу. Личные объяснения двух великих государей могли бы положить конец этому недоразумению. Но царь, по слабости своего характера, уклонялся от личных объяснения с патриархом, а Никон, считая себя обиженным холодностью царя, по своей заносчивости, не искал этих объяснений. Враги Никона воспользовались этим и довели дело до открытого разрыва между царем и патриархом, вынудив последнего сделать такой шаг, который стал роковым и бесповоротным в его судьбе.

Удаление Никона из Москвы. К 1658 году охлаждение царя к Патриарху развилось до такой степени, что стало обнаруживаться в довольно резких формах. При приеме грузинского царя Теймураза Никон, вопреки установившемуся этикету, не был приглашен на дворцовый обед. Он послал своего боярина князя Мещерского ко двору «наблюсти церковный чин», чтобы среди собравшейся толпы кто-либо из духовенства не произвел какого-нибудь беспорядка. Окольничий Хитрово, следивший за порядком и награждавший палочными ударами его нарушителей, ударил палкой патриаршего боярина. Оскорбленный этим, Мещерский заметил Хитрово, чтобы тот не смел драться, потому что он тут не из простого любопытства, а прислан по делу от патриарха. Но имя патриарха было уже не страшно. «Не величайся», — сказал Хитрово, и повторил удар с такой силой, что у патриаршего боярина остался след на лбу. Это было уже намеренным оскорблением патриарха в лице его боярина. Никон написал царю письмо и просил удовлетворения за обиду его боярину. Царь обещал расследовать дело и лично переговорить с патриархом, но ни того, ни другого не последовало. Враги Никона всячески старались воспрепятствовать личному свиданию царя с патриархом; им удалось в такой мере подчинить своему влиянию государя, что он перестал посещать даже патриаршее служение. В праздник положения ризы Господней (10 июля) Никон, по обычаю эго времени, послал звать царя к утрени, но он не явился. После утрени в Собор прибыл боярин Ромодановский и объявил патриарху, что царское величество на него гневается и потому не пришел к утрени, не придет и к обедне: «Ты оскорбляешь царя, называясь великим государем, а у нас один великий государь — царь». От имени царя Ромодановский решительно воспретил Никону называться великим государем и от себя добавил, что царь впредь почитать его не будет. Больно отозвались эти слова в сердце Никона, и он решился употребить такое средство, которое, по его расчетам должно было смутить царя и всех его недругов. Он вознамерился отказаться от патриаршества. Друзья патриарха, которым сделалась известна его мысль, советовали ему не делать такого неосторожного шага, который мог оказаться бесповоротным. Но Никон остался непреклонным. Он рассчитывал, что его с мольбами и слезами опять позовут на патриаршество, и тогда всякие недоразумения между ним и царем прекратятся. С обычной торжественной обстановкой он совершил последнее богослужение в Успенском Соборе (10-го июля 1658 г.). В конце литургии написал письмо государю, в котором извещал его, что, по причине его гнева, он оставляет патриаршество. После того Никон прочитал поучение из Златоуста о высоком значении пастырского служения, в заключение которого в форме добавления заявил, что он, как неискусный пастырь, не умевший должным образом пасти свое стадо, отрекается от патриаршества. В церкви произошло сильное смятение. Сделана была попытка удержать патриарха от такового рокового шага; у него отняли мешок с простым монашеским одеянием. От царя между тем последовал ответ, чтобы он не оставлял патриаршества, потому что гонения на него никакого нет. Но Никон остался непреклонным. В простой архиерейской мантии, в черном клобуке, с палкой в руках он вышел из Собора и пешком ушел на Воскресенское подворье. На Воскресенское подворье царь прислал сказать Никону, чтобы он не оставлял Москвы, не повидавшись с ним. Но свидание это не состоялось. Никон увидел, что ждать ему больше нечего, и уехал в Воскресенский монастырь.

Время междупатриаршества. По удалении Никона из Москвы наступило время междупатриаршества, тянувшееся целых восемь лет (1658—1666). По желанию царя и с согласия патриарха управление церковью вверено было митрополиту Крутицкому Питириму. Между тем в эти восемь лет дело Никона осложнилось новыми событиями, которые привели к формальному низложению патриарха. В кротком и уступчивом характере государя, в его прежней любви к Никону заключалась сильная возможность примирения и восстановления прежних отношений между царем и патриархом. Но виновники охлаждения к нему царя постарались не допустить этого. Своими действиями они постарались вызвать горячего патриарха на такие поступки, которые были весьма обидными для государя и делали невозможным его сближение с Никоном. На первых порах, по удалении Никона, не видно было перемен к худшему в отношениях к нему государя. По распоряжению царя, Никону передано было все его келейное имущество; в ведении его оставлены три монастыря его строения: Крестный, Иверский и Воскресенский со всеми приписанными к ним монастырскими и приходскими церквами, со всеми вотчинами и угодьями. В монастырях Никон по-прежнему оставался полновластным распорядителем. Но в то время, когда царь обнаруживал такое внимание к патриарху, со стороны его врагов началась хитросплетенная цепь интриг против Никона. Каждый шаг, каждое слово Никона комментировались царю в превратном виде, «что говорилось, словам Никона, смиренно, то передавалось царю гордо, что сказано благохвально, то передано хульно». Эти интриги нарушали спокойное настроение Никона, возбуждали в нем сильное негодование, которое он и изливал в своих письмах к царю, употребляя при этом тот смелый язык, к какому привык в пору своего могущества. По поводу описи своего келейного имущества, причем открыт был его тайный архив, Никон писал царю: «Дивлюсь, как дошел ты до такого дерзновения. Прежде ты боялся произнести суд над причетником, а теперь захотел видеть тайны того, кто был пастырем всего мира, и не только сам видеть, но и мирским объявить». По случаю совершения митрополитом Крутицким обряда шествия на осляти (1659) Никон написал новое с упреками письмо к государю. |0н выражал удивление, как государь допустил без Собора обесчестить такое священное дело, совершать которое можно только патриарху. Царя оскорбляли подобные письма, он называл их жестокими и становился холоднее к патриарху. По поводу последнего письма от Никона потребовали объяснений; в это время он определенно выяснил, какие права он желает оставить за собой, по избрании нового патриарха. Он заявил, что московским патриархом он быть не намерен и благословение на избрание себе преемника дает, но по-прежнему хочет называться патриархом, потому что от имени патриарха не отрекался, а не хочет только именоваться «московским». Это объяснение выдвигало для государя и московских властей на разрешение серьезный вопрос, в каком положении должен остаться Никон при новом патриархе, можно ли согласиться на выраженное им желание удержать за собой титул патриарха?

Осенью 1659 г. с позволения царя Никон отправился посетить свои монастыри Иверский и Крестный. Поездка его на дальний север представляла удобный случай для противной ему партии покончить с делом Никона и освободиться от него навсегда. В 1660 г. в Москве состоялся собор по делу Никона из русских иерархов. На основании свидетельских показаний собор установил тот факт, что Никон самовольно оставил патриаршую кафедру, не будучи никем гоним, и произнес строгий приговор над патриархом. «Бывшему патриарху Никону, — определил собор, — чужду быти архиерейства, чести и священства, не обладать ничем, ни монастырями, ни вотчинами, а жить ему в монастыре, где великий государь укажет и новопоставленный патриарх благословит». Алексей Михайлович не утвердил постановления русских иерархов, а приказал пригласить на совещания греческих архиереев, находившихся в то время в Москве. Греческие иерархи согласились с определениями собора, но в то же время подали особое заявление царю, в котором указывали основания оставить за Никоном священство по благоволению царя и собора. За это же стоял со всей твердостью и силой убеждения ученый Епифаний Славенецкий, редактировавший соборные определения. Он решительно заявил, что правила, на котором собор основал свое определение относительно лишения патриарха священства, нет в греческих списках. Ввиду таких разногласий на соборе, Алексей Михайлович не торопился приводить его в исполнение. — Между тем Никон, узнав о ходе дела на соборе, резко высказался против него. Он обозвал собор иудейской синагогой, а его действия антиканоническими, так как он собран без участия патриарха и судили на нем патриарха лица, получившие от него рукоположение, и судили притом заочно. «А без меня, — говорил Никон, — поставить нового патриарха и возложить митру на него некому, да и посох с патриаршего места кому снять и новому патриарху дать?» Таким образом, по-видимому, испытано было самое надежное средство — собор, но и оно не привело к желаемым результатам. Оказывалась надобность в таком лице, которое могло бы с авторитетом знатока церковных канонов направить дело Никона к решению, желательному для враждебной партии патриарха. К торжеству этой партии, такой человек явился в Москве в лице Паисия Лигарида, Газского митрополита.

Паисий Лигарид принадлежал к той категории людей, для которых личные интересы и выгоды были выше всего. Получив прекрасное и всестороннее по тому времени образование, он не развил себе твердых нравственных принципов. Это был человек хитрый, льстивый, пронырливый, выше всего ставивший материальные выгоды и ими определявший свои отношения к другим. На востоке ему не посчастливилось. За разные вины он лишен был должности исключен был из состава иерусалимского причта патриархом Нектарием. Долгое время он скитался без должности по Греции и решил и решился отправиться в Россию. Патриарх Никон, нуждавшийся в образованных людях, был рад принять Паисия и сам написал ему пригласительное письмо (1657). Паисий явился в Москву уже тогда, когда Никон находился в опале, и явился с заранее намеченной целью принять участие в деле Никона. Перед отправлением своим в Москву он, минуя своего патриарха, испросил себе у константинопольского патриарха рекомендательную грамоту в том, что как знаток церковных правил, он может помочь в расследовании дела Никона. Приезду Паисия были рады в Москве. Царь деялся, что при знании церковных законов он может легко выяснить осложнившееся и затянувшееся дело Никона. Никон со своей стороны думал встретить в Паисии своего защитника, тем более, он явился в Москву по его приглашению. Но сметливый грек сразу понял опальное положение Никона, взвесил свои личные выгоды и решительно стал на сторону противников патриарха. По отношению к Никону он сразу стал действовать в высшей степени бесцеремонно, дерзко и двулично.

Советуя Никону смириться и возвратиться на патриаршество, Паисий в то же время направлял дело к решительному низложению Никона. Семен Стрешнев составил 30 вопросов, касавшихся дела Никона, его поведения и отношения к царю, и попросил Лигарида написать на них ответы. Все ответы Паисия направлены были к осуждению патриарха. В них Паисий обнаружил замечательную гибкость ума и совести; серьезные замечания у него идут рука об руку с софизмами, недостаток основательности заменяется остроумием невысокого качества. После ответов на вопросы Стрешнева Паисий предложил царю решительное средство покончить с делом Никона, отправить грамоты к восточным патриархам, изложить в них обвинения против Никона и попросить их заключения. Царь согласился на это. Было составлено 25 вопросов о царской и патриаршей власти, на которые требовались ответы патриархов, при этом не объяснилось, для чего это нужно, и ни разу не упомянулось имя Никона. 1 января 1663 г. вопросы эти отправлены были на восток с греком иеродиаконом Мелетием.

В мае 1664 г. Мелетий возвратился в Москву с ответами восточных патриархов. Ответы патриархов были не в пользу Никона (например, на вопрос: согрешил ли Никон, приняв многие привилегии от царя, Паисий отвечает: Никону полезнее было бы иметь их меньше, потому что они надмили его, он смотрел в них, как в зеркало, и случилось с ним то же, что стихотворцы пишут о Нарциссе, который в речной воде смотрел на свое лицо, хотел его поцеловать и утонул). На основании патриарших ответов, Собору русских епископов представлялось право судить своего патриарха, хотя бы они все были его рукоположения. Теперь, по-видимому, с делом Никона покончить было легко; стоило только применить к нему определения собора 1660 г. Но случилось довольно серьезное затруднение воспользоваться правом, полученным от патриархов. Подлинность патриарших грамот была заподозрена, потому что посланный за ними иеродиакон Мелетий пользовался дурною репутацией фальсификатора. Кроме того, проезжая через Малороссию, он был ограблен казаками, причем пропала часть документов по делу Никона. Не имея возможности убедиться в подлинности патриарших ответов, царь решился лично пригласить в Москву восточных патриархов для решения запутанного дела. В половине сентября 1664 г. отправлено было посольство на восток. Вскоре после этого в Москве получили грамота от иерусалимского патриарха Нектария с убедительной просьбой к царю примириться с патриархом и призвать его снова к управлению церковью. Отречение Никона, по мнению Нектария, не могло служить основанием к его низложению, так как он не давал письменного отречения. Под влиянием ходатайства Нектария, человека, пользовавшегося особенным уважением за свой ум и преданность православию, сделался возможным благоприятный исход дела Никона. Между царем и патриархом устанавливаются такие теплые отношения, каких не было со времени удаления Никона из Москвы. Такое настроение государя в связи с другими обстоятельствами подало Никону повод к оригинальной попытке возвратиться на патриаршество. О благоприятном повороте в отношениях царя к патриарху было не безызвестно друзьям Никона, зорко следившим за всеми перипетиями возникшей драмы между царем и патриархом. Особенной преданностью к опальному патриарху отличался боярин Никита Зюзин, находившийся постоянно в переписке с патриархом. Он неоднократно убеждал патриарха возвратиться на патриаршество, но Никон обыкновенно отвечал: «Будет время, возвращусь». Теперь такое время, по расчетам друзей Никона, наступило. Зюзин написал патриарху два письма с решительным требованием, чтобы он ехал в Москву, причем заявлял, что таково желание государя. По наказу Зюзина патриарх должен был приехать в Москву в раннее утро 18 декабря, в воскресенье, прямо к утрени, в Успенский собор, позвать к благословению служащее духовенство и известить о своем прибытии государя. В случае вопроса от царя: «Для го пришел и по чьему велению?», Никон должен ответить: «Пришел я в свою паству, чтобы исполнить церковные вещи, на что обещался; пришел никем незванный», и при этом ни одним намеком не должен выдавать, что на его приход в Москву было желание государя. Особенно крепко наказывалось патриарху, чтобы он в словах был осторожен и в обращении со всеми был милостив. Наставления Зюзина в такой степени были точны и подробны, так согласны были с характером царя и отношениями его к патриарху в последнее время, что трудно было подозревать в письмах боярина какой-либо обман. Кроме того, в жизни Никона случилось в это время одно обстоятельство, правда, субъективного характера, но имевшее для него решающее значение в вопросе, следовать ли или не следовать внушениям преданного ему боярина. Под влиянием тяжелого душевного настроения, вызванного неопределенностью положения и различными огорчениями враждебной партии, Никон решился искать утешения в молитве. Он удалился в свой скит и едался усиленной молитве, посту и другим аскетическим подвигам. Подвиги были усилены, когда Никон получил первое письмо Зюзина. Наконец, в минуты крайнего изнеможения телесных сил и особенного возбуждения сил духовных, направленных к мысли, возвращаться или не возвращаться на патриаршество, он погрузился в тонкий сон, и ему представилось видение. В Успенском соборе московские святители встали из своих гробниц и один из них, святитель Иона, со свитком в руках подходил к другим, собирая подписи. Никону он объяснил, что собирает подписи о его возвращении на патриарший престол. Это видение для Никона разрешило все сомнения: оно было для него убедительнее всяких приглашений Зюзина (на самом деле, Никон уже давно был склонен к видениям, это проявлялось в его жизни еще со времен Анзера; тогда это вообще считалось действительным откровением от Господа, а не прелестию, как об этом всегда говорили Св.Отцы).

В ночь с 17-го на 18-е декабря, часа за 41/2 до рассвета, к Москве подъехало до десяти саней и несколько человек верховых. То приехал патриарх Никон со своей свитой. Под именем властей Саввина монастыря, приехавшие беспрепятственно пропущены были через все московские заставы и подъехали к Успенскому собору, где в то время шла утреня. С шумом отворились северные двери, впереди появились служилые люди патриарха, за ними следовали монахи, а потом в преднесении креста и сам Никон. Монахи пропели «Исполла» и «Достойно». Никон приложился к иконам и мощам и, став на патриаршем месте, потребовал к благословению ростовского митрополита Иону, сделавшегося блюстителем патриаршего престола после Питирима. Испуганный митрополит не осмелился противиться патриарху, а вслед за ним пошло под благословение и все духовенство. После того Никон послал известить царя о своем прибытии. Весть эта, видимо, смутила царя. Наскоро устроено было совещание с боярами и духовными лицами, в числе которых был Паисий Лигарид, и от царя последовал ответ Никону, чтобы он опять уезжал в свой монастырь. Но Никона этот ответ, видимо, не смутил, потому что на возможность такого ответа со стороны царя, из желания скрыть свое намерение восстановить патриарха, был отчасти намек в письме Зюзина. Прежде удаления из храма Никон отправил письмо к государю. Рассказав в письме о бывшем ему видении, он сообщал царю, что пришел видеть светлое лицо государя и поклониться славе его царства, — пришел в кротости и смирении, нося с собой мир, завещанный Господом. «А если больше этого хочет слышать царское величество, мы, скажем, желаешь ли принять самого Христа? Прими нас во имя Господне и отверзи нам двери дома твоего». Письмо написано было в духе заявлений Зюзина, но из дворца последовал ответ, чтобы Никон до рассвета поторопился уехать из Москвы, во избежание чего-нибудь неприятного. Теперь Никон ясно понял, что он сделался жертвой и обмана со стороны преданного ему боярина или слабости государя, не имевшего силы, при желании возвратить патриарха, противодействовать течениям, противным этому намерению. После этого патриарх быстро пошел из собора, в дверях он отряс прах от своих ног и то же велел сделать своим спутникам. Выезжая из Москвы, Никон заявил, что приезжал в Москву «по вести, а не собой». Началось строгое следствие по этому делу. Никон выдал письма Зюзина; боярским судом Зюзин приговорен был к смертной казни, но по ходатайству царских детей казнь заменена была ссылкой в Казань; вотчины его были конфискованы в государственную казну. Замечательно, что царь остался недоволен патриархом за то, что он слушал Зюзина. Подвергся ответственности и митрополит Иона за то, что принял благословение у Никона: он лишен был блюстительства патриаршего престола.

Так кончившаяся попытка Никона возвратиться на патриарший престол показала ему, что партия его врагов слишком сильна и что на никоим образом не допустит сближения его с царем, а, следовательно, не может быть вопроса о возвращении его на патриаршество. Он решился теперь просить государя покончить дело без участия восточных патриархов. Но просьба Никона не была уважена. Когда Никону сделалось известным, что суда патриархов избежать невозможно, он счел нужным посвятить их во все важнейшие подробности своего дела, так как был уверен, что его противники постараются представить его дело в ином свете. С этой целью обширном письме к константинопольскому патриарху Дионисию он изложил историю своего дела, начав с избрания своего на патриаршество и коснувшись всех обстоятельств или обидных для него лично, или осложнивших его дело, благодаря интригам боярской партии. Письмо написано было в крайне неспокойном духе, — особенно в тех местах, где говорится о вмешательстве светской власти в церковные дела, о монастырском приказе, о боярах; особенно с негодованием, не стесняясь никакими выражениями, отзывался Никон о Паисии Лигариде. Такие же письма отправлены были и к другим патриархам. но письмо к Дионисию было перехвачено и присоединено к обвинительным документам против Никона. Теперь Никону оставалась одна надежда — лично патриархам объяснить свое дело.

Наконец давно ожидаемые восточные иерархи прибыли в Москву (2 ноября 1666 г.). Но только двое из патриархов — Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский, и то без разрешения своего правительства, явились в Россию, другие патриархи отказались приехать по смутному положению дел в их патриархатах. С прибытием патриархов запутанное и затянувшееся дело Никона приблизилось к своей развязке.

Суд над Никоном и его заточение. Прежде формального суда над Никоном восточные патриархи из личных бесед с государем, из частных заседаний во дворце, при участии русских иерархов и бояр, в подробности познакомились с делом Никона. Познакомить патриархов с этим запутанным делом главным образом пало на долю Паисия Лигарида. Он постарался представить дело Никона патриархам в таком виде, что Никон во всем являлся виноватым, между тем противники его во всем были правы. Чтобы сильнее возбудить против Никона восточных патриархов, хитрый грек постарался с делом Никона связать их личные интересы и потому обвинил Никона в посягательстве на авторитет восточных патриархов. По Паисию Лигариду, Никон оскорбил всех патриархов: александрийского — присвоением будто бы его титула патриарха — папы; иерусалимского — наименованием себя патриархом Нового Иерусалима; антиохийского — стремлением усвоить своей кафедре третье место в ряду восточных патриархов; константинопольского, наконец, присвоением себе принадлежащей ему киевской митрополии, почему и стал называться патриархом всея великие и малые и белые России. При таком положении дела восточные патриархи, при желании узнать правдивую сторону дела Никона, не имели к тому возможности. Единственным для них источником сведений по этому делу была боярская партия, враждебная Никону, с Паисием во главе, — источник в высшей степени мутный и тенденциозный. Естественно, патриархи усвоили на дело Никона односторонний взгляд враждебной патриарху боярской партии. В духе этой партии поведено было ими и формальное обсуждение дела Никона на открывшемся соборе. К Никону отправлено было приглашение явиться на собор. 30 ноября он исповедался и совершил над собой таинство елеосвящения, помазав освященным елеем весь причт и всю монастырскую братию. Как бы сознавая, что в последний раз приходится ему совершать службу в своей любимой обители, Никон с особенной торжественной обстановкой совершил патриаршее богослужение и стал собираться в путь. Прощание с монастырем было трогательное; монастырская братия чувствовала, что последний раз видит патриарха, и проливала слезы.

Приезд Никона обставлен был строжайшим секретом: ему приказано было явиться в Москву ночью, часа за три или четыре до рассвета; по прибытии в Москву подворье, где он остановился, окружено было стражей. Первого декабря, в раннее утро, открылся собор в кремлевских палатах. По внешней своей обстановке это был самый блестящий Собор в русской церкви; кроме двух восточных патриархов, тут было много греческих и русских иерархов, представители от черного белого духовенства и сам царь со своим синклитом. Никон настоял, чтобы ему явиться на собор по патриаршему чину в преднесении креста. Проезжая Кремлем, переполненным массой народа, желавшего принять от него благословение, Никон попытался войти кремлевские соборы, но двери пред ним затворяли. Вступив в зал соборных рассуждений и совершив входное молитвословие, Никон заметил, что ему не приготовлено места особого, как другим патриархам, и потому на предложение садиться ответил: «Места, где сесть, я с собою не принес», и решился отвечать собору стоя. Суждение о деле открыл царь. Обливаясь слезами, Алексей Михайлович предъявил собору жалобу на самовольное удаление Никона с патриаршества, отчего церковь более 8 лет оставалась без верховного пастыря. Никон ответил, что ушел по причине царского гнева и в доказательство подробно рассказал все случившееся при встрече грузинского царя Теймураза, указал на уклонение царя от патриаршего богослужения, на заявление, сделанное ему Ромодановским, что царь гневен на него и почитать его не будет. Царь заявил, что таких слов он не давал права говорить Ромодановскому, последний засвидетельствовал, что о гневе царском он ничего не говорил Никону. Судьи Никона не нашли нужным войти серьезно в разъяснение этих противоположных заявлений, хотя чрез это можно было бы уловить конец той длинной нити боярских интриг, какая опутала царя и патриарха. Равно они не обратили внимания заявление Никона, что он без клятвы оставлял патриаршество, это заявление подтверждалось большинством свидетельских показаний, собранных собором 1660 г., но к этому собору судьи Никона не нашли нужным обратиться, и, вероятно, потому, что там было много говорившегося в пользу подсудимого. Приняв клятвенное отречение Никона за свершившийся и не требующий доказательства факт, собор перешел к обвинению Никона по другим пунктам. Обильный материал для обвинения Никона представляло перехваченное письмо его к восточным патриархам. Чтению этого письма и прениям по поводу его посвящены были все занятия собора на первом заседании, продолжавшемся более 10 часов. Чтение письма сопровождалось горячими объяснениями с той и другой стороны. Никона обвиняли в гордом деспотизме, превышении своей власти, в клеветах на царя и т. п. Но обвинения эти во многих случаях брались не прямо из письма Никона, а выводились в форме заключений, каких не имел в виду Никон, из различных фактов, изложенных в его письме; иногда же они основывались даже на голословном заявлении врагов Никона. Так, собор дал полную веру заявлению Хитрово, что патриарший боярин произвел беспорядок и он ударил его палкой, не зная его. Никону поставлено было в вину, что он намеренно посылал своего человека «учинить смуту». Но самое сильное обвинение против Никона усмотрено было в его отзыве о неправославии Паисия Лигарида, которому, однако, дано было право голоса на русских соборах и право рукоположения. Считая Паисия папистом, Никон в письме к патриархам сделал слишком резкое замечание, что через поставление архиереев, по благословению Паисия, прерван иерархический союз Русской Церкви с восточной, от которой все русские иерархи в преемственном порядке получали поставление и духовную власть. Этому замечанию дано толкование, что Никон «всю Русскую Церковь от благочестивой веры и от благословения восточных патриархов отчел и к католицкой вере причел и назвал всех еретиками». Никон объяснил, что в данном случае он имел в виду только Паисия Лигарда и поставленных им епископов, но объяснение его не принято было во внимание. В таком пристрастном направлении ведены были все заседания по делу Никона. Патриарх понимал, какой результат будет лично для него от такого Собора и потому не находил должным сдерживаться в резких ответах и замечаниях. В заседании 5 декабря Никон выразил сомнение в праве патриархов судить его, так как после удаления их в Россию без разрешения правительства на их место поставлены были другие; обозвал греческую Кормчую, правила которой ссылались патриархи, еретической, потому что она напечатана была в Венеции.

12 декабря, в Благовещенской церкви Чудова монастыря было последнее собрание Собора, на котором решена была участь Никона. Царь и некоторые из достойнейших архипастырей того времени были на этом заседании. Никону прочитан был акт низложения с подробным перечнем обвинений. Ему ставилось в вину, что он самовольно и с клятвой оставил патриарший престол и мешал избранию нового патриарха, отчего в церкви произошли разного рода беспорядки; вступал в пререкания с государем и досаждал ему; по удалении с патриаршего престола не оставлял архиерейских священнодействий и вмешивался в гражданские дела; без соборного суда подвергал запрещению некоторых епископов и лишал их епархий; газского митрополита называл еретиком и говорил, что вся Русская Церковь уклонилась к латинским догматам; в Воскресенском монастыре жестоко обращался со своими подчиненными; монастырю этому дал название Нового Иерусалима в поношение старому, а различные места около него называл неподобающими именами: Вифлеема, Голгофы, Иордана и т. п.; отнимал вотчины у других монастырей в пользу монастырей своего строения. Вследствие этого Никон приговаривался к лишению патриаршества и священства и к ссылке в монастырь на покаяние. Патриархи сами сняли архиерейский клобук с Никона и заменили простым монашеским. В порыве негодования Никон заметил патриархам: «А не затем, чтобы водворить мир, вы пришли сюда; скитаясь повсюду, выпрашиваете и на свои нужды и чтобы своему обладателю заплатить дань: возьмите жемчуг с моего клобука, он вам пригодится (он также прибавил, что если разделить жемчуг и золото с панагии и клобука, то выйдет по 5-6 золотников жемчуга и по 10 золотников золота на брата). Для чего вы действуете так тайно? Привели меня в маленькую церковь, где нет ни царя, ни народа, ни всего царского синклита; патриаршество я принял в соборной церкви по слезному прошению царя пред множеством народа. Почему не призвали меня туда? Там бы они что хотели, то и творили». По выходе из церкви, садясь в сани, Никон вздохнул и проговорил в слух собравшегося народа «Погибла ты, правда, торжествует ложь; за что все это, Никон? За то, не говори правды, не теряй дружбы; если бы ты угощал богатой трапезой, да вечерял с ними, не приключилось бы тебе этого». Тайком от народа совершен был обряд низложения над Никоном, тайком Никон и вывезен был из Москвы.

Местом заточения Никону назначен был Ферапонтов монастырь. Алексей Михайлович позаботился снабдить бывшего своего друга деньгами и теплой одеждой на это далекое путешествие, но Никон не принял царских даров. На первых порах Никон испытывал почти темничную строгость заключения: окна его кельи были заложены железными затворами. Царь не забывал Никона в заточении и присылал ему подарки, но Никон отсылал их обратно. Только с течением времени, когда несколько изгладились в душе Никона тяжелые впечатления его столкновений с царем, он стал внимательнее к участию государя. Царь со своей стороны озаботился улучшить положение Никона: ему позволено было иметь в монастыре отдельную для себя церковь; царь пожертвовал для него богатую утварь. Сам Никон стал получать значительное содержание из Москвы, пользоваться всеми удобствами жизни в монастыре и правом выезда из монастыря. При своем властительном характере, Никон сделался полным распорядителем в месте своего заключения. Игумен монастыря, братия и даже стрельцы, приставленные для надзора над ним, называли его «святейшим». Влияние Никона стало сильно и за пределами этого монастыря; народ стекался к нему для молитв и благословения. С фактом его низложения далеко не все мирились. В 1676 г. умер Алексей Михайлович. Пред кончиной в духовном завещании он писал: «От отца моего духовного, великого господина, святейшего Никона, иерарха и блаженного пастыря, аще и не есть ныне на престоле сем, Богу тако изволившу, прощения прошу и разрешения». Весть эта вызвала слезы у Никона, но письменного разрешения он не дал почившему:

"Воля Господня да будет. Если Государь здесь на земле перед смертью не успел получить прощения, то мы будем судиться с ним во второе страшное пришествие Господне. По заповеди Христовой я его прощаю и Бог его простит. А на письме прощения не дам, потому что он при жизни своей не освободил нас из заключения".

После Алексея Михайловича ухудшилось положение Никона. Недоброжелатели его в столице были недовольны льготным положением изгнанника; его старались представить опасным в самом заточении, распускали молву о мнимых его сношениях с атаманом Разиным; подозрительно смотрели на множество народа, стекавшегося к нему в монастырь. По их влиянию, Никон переведен был в Кириллов монастырь. Его келейное имущество было описано и отобрано; близкие к нему люди были разосланы по другим монастырям; всякое свидание и переписка Никону были воспрещены; выход позволялся только в ближайшую церковь. Под такими ударами судьбы сломилась твердая душа Никона: он заплакал, когда узнал об удалении от него близких ему людей. Забытый царем и патриархом, Никон три года томился в тесных и дымных кельях Кириллова монастыря. Эти три года окончательно сломили его крепкую натуру. По мере угасания физических сил, у Никона сильнее и сильнее развивалось желание возвратиться в свою любимую Воскресенскую обитель и там успокоиться. Заветное желание изгнанника исполнилось. По совету своей тетки Татьяны Михайловны, царь Феодор Алексеевич посетил Воскресенский монастырь. Пораженный величием построек, начатых Никоном, он предложил на Соборе дозволить Никону возвратиться в свою обитель. В день получения этого дозволения Никон по тайному предчувствию стал собираться в путь, но ему не дано было видеть своей обители: около Ярославля он умер, имея 75 лет от роду (1681). В последние минуты он утешен был теплым вниманием к себе народа, который массами стекался к его смертному одру и просил его благословения. Тело Никона привезено было в Воскресенский монастырь. Царь желал, чтобы «святейший патриарх» погребен был по архиерейскому чину, но патриарх Иоаким воспротивился этому. Царь убедил совершить обряд погребения над Никоном Новгородского митрополита Корнилия и сам нес тело Никона до могилы. В скором времени он испросил у восточных патриархов разрешение Никону. Восточные патриархи, по вниманию к церковным заслугам Никона, сняли с него осуждение и дозволили снова считать его в патриаршем достоинстве.

Некоторые из событий в жизни Никона имеют особенную важность для суждения о его низложении. Необыкновенное сочувствие Никону народа, вследствие чего совершилось поспешное и объявленное секретом его удаление в ссылку, такая же теплая любовь народа к изгнаннику, во время пребывания его в Ферапонтовом монастыре, название его «святейшим иерархом и блаженным пастырем» Алексеем Михайловичем и название «святейшим патриархом» Феодором Алексеевичем, погребение Никона по архиерейскому чину и, наконец, разрешительная грамота восточных патриархов о восстановлении его в сане патриарха — все это показывает, что осуждение Никона было делом партии. С фактом его низложения не мирилось ни народное чувство, ни чувство современных ему государей. Простого чернеца Никона, каким он должен быть после соборного определения, большинство не хотело знать: пред ними оставался прежний патриарх Никон, только не стоявший во главе управления Русской Церковью. Факт низложения, как печальный эпизод, проскользнул в жизни Никона, но не затенил его личности.

Собор 1666—1667 гг. Осуждением Никона не закончилась деятельность большого Московского собора. Собору предстояло решить много важных вопросов, выдвинутых развитием русской церковной жизни, и потому соборные заседания продолжались и в следующем 1667 г. Некоторые из вопросов, подлежавших соборному обсуждению, находились в тесной связи с личностью осужденного патриарха. Таков был вопрос о книжных исправлениях и расколе, вызванном ими. Для решения этого вопроса собор имел готовый богатый материал в определениях собора из русских иерархов, состоявшегося в феврале 1666 г. до приезда еще восточных патриархов. Определения этого собора заключали в себе оправдание книжных исправлений Никона и подробный протокол допроса и осуждения противников книжных исправлений и хулителей Православной Церкви и ее обрядов. Собор 1667 года подтвердил эти определения, одобрил книжные исправления Никона и произнес анафему на раскольников, но не за то, что они держатся старых обрядов, а за их страшные хулы и порицания на Православную Церковь и новоисправленные обряды. Вместе с тем собор подорвал авторитет Стоглавого собора, на который главным образом опирались непокорники православной церкви в защите своей обрядности: клятва Стоглава на троеперстие и тройная аллилуйя была отменена. Другой важный вопрос, в решении которого собор также согласился с низложенным патриархом, касался монастырского приказа. Никон в принципе отрицал это учреждение. Резкие замечания Никона против Монастырского приказа были поставлены ему в вину, но теперь собор совершенно согласился с взглядом Никона

Все церковное ведомство было изъято из гражданской подсудности Монастырскому приказу; лица этого ведомства на прежних основаниях подчинены по гражданским искам суду епархиальных архиереев, которые в свою очередь, обязаны были судить духовных и посредством духовных же органов своей власти и не допускать вмешательства в их дела мирских чиновников своих архиерейских чинов. Вследствие такого распоряжения взамен Монастырского приказа и других гражданских судов над церковным ведомством, Организованы были при архиерейских кафедрах духовные суды, называемые духовные приказы. Таким определением вносилось единство в судебное ведомство Церкви: в основу церковного суда полагалось одно определенное юридическое начало и проводилось строгой последовательностью.

Кроме реорганизации церковного суда, собор постановил различные определения, касавшиеся: а) богослужения и б) духовенства белого и монашествующего. Наиболее замечательны из них следующие: запрещено было рукополагать при одной литургии по три, по пяти, по десяти и даже более священников и диаконов, как это делали некоторые архиереи. Сообразно с правилами определено посвящать во время литургии на каждую иерархическую степень по одному кандидату. Отменено постановление, состоявшееся при патриархе Филарете, принимать латинян в православие чрез перекрещивание и согласно с практикой Восточной Церкви определено было принимать их чрез миропомазание, после проклятия ими заблуждений Римской церкви. Вдовствующие священники и диаконы, находившиеся со времени св. Петра под запрещением совершать священнодействия, если не принимали монашества, были освобождены от такого запрета, как несогласного с практикой древней Церкви. Во всех указанных определениях Московского собора, как и в других, менее важных, выразилось стремление привести Русскую Церковь в полное согласие с Восточной даже в маловажных обрядах. Последнее настоятельно требовалось упреками стороны расколоучителей, что Русская Церковь со времени Никона утратила свое православие.

Значение и труды на пользу церкви патриархов, следующих после Никона. По низложении Никона, во главе управления Русской Церковью в течение семи лет стояли такие личности, которые по своим качествам нисколько не походили на своего предщественника. Преемником Никона был Иоасаф II, из архимандритов Троицкого монастыря (1667—1672). Он был старец кроткий и благочестивый, но его преклонные лета, недостаток образования и административных способностей помешали ему проявить в чем-либо заметно свою деятельность. Он остался заметным только по деяниям большого Московского собора, на котором участвовал, и по книжным исправлениям, которые продолжались и в его время. Преемником Иоасафа был новгородский митр. Питирим, бывший врагом Никона (1672). Его кратковременное — десятимесячное управление русской церковью прошло совершенно бесследно. Но третий после Никона патриарх Иоаким, преемник Питирима, проявил широкую деятельность на пользу Церкви. Патриарх Иоаким (1673—1690) по происхождению принадлежал к боярскому роду Савеловых. Это был человек старорусского образования, отличавшийся значительными познаниями, благодаря начитанности в книгах. В молодых летах он поступил в военную службу, но на 35 году своей жизни он оставил ее (1655) и поступил в Киево-Межигорский монастырь, отличавшийся строгим образом жизни и образцовым общежитием (хотя мнение насчет обучения его в киевской коллегии не имеет твердых оснований, а отрицательное отношение его к киевской учености еще более подрывает значение этого факта). Отсюда, по приглашению Никона, перешел во вновь устроившийся Иверский монастырь, а затем на должность архимандрита переведен был в Чудов монастырь. На место Питирима, избранного в патриархи, новгородским митрополитом назначен был Иоаким, а после Питирима он занял патриарший престол. Иоаким отличался практическим характером и административными способностями. Эти свойства обнаружились во всех его распоряжениях. Он старался оградить судебное ведомство Церкви от вторжения в него мирских властей, что часто случалось еще в явное нарушение постановлений Собора 1667 г. Материальный быт духовенства был также предметом заботливости патриарха. По ходатайству его, для всех церквей, не имевших земельного надела, велено было отмерить участки земли из помещичьих и вотчинных земель, применительно к объему последних, а равно возвратить церквам те земли, которые числились за ними, но почему-либо перешли в собственность частных лиц. В интересах же материального быта духовенства, патриарх Иоаким определил общую норму я всех епархиальных властей в собирании церковной дани с подведомых им лиц и учреждений (1687). Упорядочивая административно-экономическую жизнь духовенства, патриарх Иоаким заботился в то же время об улучшении и жизни собственно церковной. более замечательным его распоряжениям в этой области относятся меры касательно улучшения богослужебных порядков. Для устранения некоторых разностей в совершении литургии и других церковных служб пересмотрены были чины литургии Василия Великого и Иоанна Златоустого, исправлен и напечатан типикон. По приемам исправления богослужебных книг, патриарх Иоаким был прямым продолжателем Никона. Типикон, изданный при Иоакиме, в настоящее время (до революции) существует почти в том же виде. Вместе с исправлением богослужебных книг, патриарх занимался и исправлением церковных обрядов. На Соборе 1678 г. отменено было совершение обряда шествия на осляти в епархиях; совершение его оставлено за одним патриархом. А в 1682 г. Иоаким произвел поправку в обряде омовения ног, упразднив в нем место Иуды. Но особенно патриарх Иоаким замечателен своей ревностью охранению православия. Он зорко следил за иностранцами и западными учеными, проживавшими в Москве, и всеми мерами противодействовал распространению идей, противных православной вере. В своем завещании он сильно убеждал государей, чтобы запрещено было лютеранам и кальвинистам вводить на Руси иноземные обычаи и проповедовать свое учение, строить кирки и часовни и занимать должности на военной службе. Благодаря ему усилившееся было латинское влияние в Москве было парализовано, и православие восторжествовало. Охраняя православие от иноземных влияний, патриарх Иоаким сильно озабочен был уврачеванием зла, появившегося в Русской Церкви в виде раскола. Неистовства раскольников, выразившиеся в форме открытых бунтов против церковного и гражданского правительства, вызвали на энергичные действия патриарха. На соборе 1681 г. постановлено было увеличить число архиерейских кафедр, особенно в тех местах, где много было раскольников; отступников от Церкви после увещания отсылать к гражданскому суду; гражданским властям вменить в обязанность оказывать духовенству всякое содействие в делах о расколе; строго следить за продававшимися в Москве тетрадями с хулами на исправленные книги; вместо старопечатных книг выдавать бесплатно новоисправленные книги; новых пустынь, служивших часто притоном раскола, не заводить; пустыни вблизи селений закрыть, а храмы их обратить в приходские церкви. Наряду с внешними мерами патриарх Иоаким действовал на раскольников и путем увещания. Плодом его ревности к вразумлению невежд служит его сочинение Увет Духовный. Увет патриарха составляет как бы отчет богослужения в поправках, в которых раскольники видели уклонение от истины. Для каждой поправки указаны здесь основания в священной древности. Увет разослан был по всем епархиям для чтения по всем церквам. 17 марта 1690 г. патриарх Иоаким скончался.

После Иоакима на патриарший престол избран был Адриан, митрополит Казанский (1690—1700). Он был последним патриархом в нашей истории до 1917 года.

Дата добавления: 2015-08-02