Святая подвижница Павла

Память святой Павлы, как благоговейной путешественницы ко святым местам и редкой подвижницы во всем житии своем, чрезвычайно дорога нам. Она была уроженка Рима, знаменитого происхождения. Воспитанная среди богатства, которому тогда едва ли было равное, она выросла в чрезвычайной неге и не столько ходила, сколько была носима рабами. Но среди всей роскошной обстановки она умела воспитать в себе редкие сокровища душевные. С сердцем благородным, нежным и строго нравственным она соединяла в себе и прекрасное образование ума: говорила по-гречески, как на родном языке, и знала по-еврейски столько, что читала и пела псалмы Давида в подлиннике. В 35 лет оставшись вдовой с шестью детьми, она едва перенесла свою потерю, но восторжествовала духом и благоговейно преклонилась под Божественной десницей, столь болезненно ее поразившей. Она отказалась от света и стала расточать все свои богатства на бедных Рима. Она считала потерей для себя, если нищий и голодный получали помощь от другого. Когда родные укоряли ее, что она разоряет детей своих, она отвечала: «Я оставляю им несравненно большее наследство —милосердие Христово».

Когда вокруг нее стали раздаваться похвалы ее деятельности, она быстро решилась бежать из Рима, оставляя дом, детей, родных, имения. Она взяла с собою одну дочь и отправилась в Палестину. Это было зимою 385 года, более полутора тысяч лет тому назад. В Азии, на пути, она встретилась с своим римским другом, пресвитером Иеронимом, строгим подвижником и ученейшим писателем. Великий знаток библейской земли, он явился для нее спутником, какого только можно было пожелать. Несмотря на все неудобства пути, на горы, веявшие холодом, на рыскавшие всюду шайки арабов, на сырую, расслабляющую зиму, Павла, согреваемая огнем веры, ехала на осле почти безостановочно и думала лишь о том, как бы поскорее достигнуть Иерусалима. И все окружавшие ее изумлялись непобедимой душевной силе в ее слабом, изнеженном теле...

Вот она в виду Иерусалима. Начальник города выслал ей навстречу почетный конвой, предложил помещение во дворце, — но Павла избрала себе бедный домик вблизи Гроба Господня. Иерусалим был тогда в лучшей поре своего существования. Благочестивый царь Константин и мать его Елена незадолго перед тем восстановили все святые места (три века бывшие в унижении у язычников), соорудили величественные храмы, украсили их с царской щедростью; а богомольцы со всего света обогатили город. Едва появилась она в церкви над Святым Гробом и Голгофою, на нее обратились взоры всего народа, а она ничего не замечала — ни гранитных стен, ни мраморных колонн, ни раззолоченных сводов, ни народа, — она искала только святых мест и была вся проникнута сильным душевным волнением. Сколько слез, вздохов, искренней скорби и трепетного благоговения было излито ею —это знает один Господь, внимавший ей. На Голгофе, повергшись пред Крестом, она молилась так, как бы видела Самого Распятого Спасителя. В часовне Гроба Господня она припала к камню, отваленному Ангелом, обвила его руками, и никто не мог бы оторвать ее от него. Но когда она проникла в самую пещеру Гроба и колени ее преклонились на месте погребения Спасителя, она обняла руками каменное возвышение, на котором лежало Пречистое Тело, и лишилась чувств. Потом, собравшись с силами, она покрыла поцелуями эти покинутые камни, с горячим чувством припадала к ним, словно к ручью, утоляющему пламенную жажду, ручью, которого так долго искала... Проходя далее, она с трудом отрывалась от каждого святого места, и то лишь затем, чтобы преклониться пред другим.

Мы не станем следовать по всему пути Павлы и пойдем за ней прямо в Вифлеем. Вифлеем, родина Давида и Христа, был тогда простой деревней, только над Вертепом возвышался великолепный царский храм. Здесь по витой лестнице она спешно спустилась в Вертеп. Распростершись на каменном полу, погрузившись в созерцание великого таинства, совершившегося на этом самом месте, Павла пришла в тот неописуемый восторг, когда человек, забывая все окружающее, переносится духом в иной, неземной мир, в мир видений. "Клянусь тебе, — говорила она Иерониму, стоявшему возле нее на коленях, — я вижу Святаго Младенца. Вот Он, Дева Мать берет Его в Свои объятия, с какою нежностью заботится о ней престарелый Иосиф! Я слышу первый крик Младенца; вдали раздаются шаги пастухов и пение Ангелов...". И Павла плакала, радовалась и молилась в одно и то же время. Она вспоминала все пророческие места Писания и говорила их, как они ей приходили на память — по латыни, по-гречески, по-еврейски, и сама в пророческом восторге взывала: "И я, негодная, грешница, сподобилась целовать ясли, в которых плакал Господь-Младенец, молиться в той пещере, где Дева Отроковица родила Дитя Господа! Здесь будет мое жилище, потому что мой Спаситель избрал здесь Свое; отечество моего Бога будет местом и моего покоя!"

Все места в Вифлееме и окрестностях она осматривала как родные, с радостным волнением. А когда ей подле Хеврона предложили взглянуть на один старый город, прославленный ученостью жрецов и левитов, она улыбаясь сказала: "Ученый город! Нет, мы не нуждаемся в нем. Можно пренебрегать буквою убивающей, когда есть Дух Животворящий".

Мы не последуем за ней в ее путешествии по всей Палестине, Самарии, Галилее, где часто она шла пешком по каменистым тропинкам и взбиралась на самые высокие горы. Довольно сказать, что везде она горела тем же пламенем веры, везде сострадала несчастным, проливала слезы и молилась о всех. Посетив потом Египетскую пустыню и подвижников в ней, она возвратилась в Вифлеем, чтобы поселиться в нем с своею дочерью навсегда. Здесь она прожила 20 лет. Сначала она приютилась в тесном странноприимном домике и три года строила келлии, монастыри, гостиницы по дороге, где некогда Мария и Иосиф не нашли места, где приклонить голову. Основав женскую общину, она сама вступила в нее с своей дочерью. Здесь эти две женщины, которые не могли прежде терпеть уличной грязи, которым очень трудно было ходить по неровной почве, которых носили слуги, для которых тяжела была шелковая одежда, — эти женщины, теперь одетые в скромное грубое платье, приготовляли свечи для дома Божия, топили печь, мели полы, чистили овощи, готовили кушанья, накрывали столы, подавали чаши, проворно ходили туда и сюда и, сравнительно с прежним, стали здоровее и сильнее. Мать не уступала своей дочери ни в трудах, ни в заботах. И среди множества сестер, собранных ею из всякого сословия, она по одежде, по голосу, по виду и приемам казалась самой низшей из всех. На кровати своей она не знала мягкой постели даже во время жесточайшей лихорадки. Разостлав полость, она спала на жесткой земле. Но в отношении к другим, даже самым простым людям, никого не было снисходительнее ее, никого не было приветливее. Бедным она помогала, богатых уговаривала к помощи. Одалживая других, она часто сама делала заем, чтобы никому из просящих не отказать в помощи. Она дала обет Христу — раздать все свое богатство, самой умереть нищей, не оставить дочери ни одной копейки и лечь в свою могилу в чужом саване. "Если попрошу я, — говаривала она, — найдутся многие, которые дадут мне; а если этот бедняк не получит от меня, которая может дать ему, и умрет, — с кого тогда взыщется его жизнь?"

В обители ее каждый день в 3-м, 6-м, 9-м часу (считая по-восточному), вечером и в полночь собирались сестры и пели псалмы в обширной зале, а по воскресным дням ходили в церковь. Молодых, резвых девиц она смиряла постом; если видела какую-либо разряженную, она печально обличала и говорила, что "роскошь одежды и нега тела — признак нечистоты души". Когда заболевали другие, она доставляла им в изобилии все и даже кормила мясною пищею; но когда сама заболевала, она ни в чем не ослабляла своей строгости к себе. Вот она, с истомленным, старческим, дряхлым, маленьким телом заболела жестокой горячкой в июле, только Бог мог сохранить ее. Кое-как стала она поправляться, врачи предписали ей пить легкое вино, чтобы не развилась водяная, пресвитер Иероним упросил патриарха, чтобы он святительским словом убедил и даже принудил ее пить вино. И когда патриарх после долгих увещаний вышел от нее, Иероним спросил его, что он успел сделать, — патриарх отвечал: "Я так успел, что меня, старого человека, она почти убедила не пить вина...".

После таких 20-летних подвигов, она, наконец, заболела предсмертной болезнью и радовалась. Уже много лет она повторяла слова Апостола: «кто мя избавит от тела смерти сея?»—а теперь, когда только в груди ее трепетал огонек жизни, она шептала стихи из псалмов: «Господи, возлюбих благолепие дому Твоего... Коль возлюбленна селения Твоя, Господи сил!» На заботливые вопросы близких она отвечала по-гречески, чтобы сильнее уверить их, что она нисколько не печалится и на смерть смотрит спокойно. До самой последней минуты, уже бессильная поднять руку, она, положив палец на уста, творила на них крестное знамение. Последним словом ее было: "Верую видети благая Господня на земли живых". И вот, вместо плача и рыданий, над телом усопшей запели на разных языках псалмы, ее несли на руках своих епископы, другие епископы несли впереди лампады и свечи. Поставили ее среди церкви Вертепа Христова, не осталось ни одного монаха в пустыне, который бы не пришел помолиться о ней; вдовы и бедные приносили и показывали одежды, от нее полученные; нищие кричали, что они потеряли в ней мать и кормилицу; молитвы о ней почти не прерывались целые три дня, и все это время лицо, ее было исполнено некоторого достоинства и важности, так что всем она казалась уснувшей в глубокой думе. Похоронили ее тут же, подле Вертепа, под церковью. И еще до сих пор цел надгробный камень над нею; на камне — надпись, начертанная Иеронимом, и благочестивые поклонники покланяются ее святым останкам. Рядом с нею почивает ее блаженная сподвижница — дочь Евстохия.

Дата добавления: 2015-08-10