Список Шиндлера 23 страница

Наконец, на третий день, сверяясь с восстановленным списком, от всех прочих отделили 800 человек из группы Шиндлера; после посещения вошебойки для очередной помывки, им разрешили посидеть несколько часов перед своими бараками, болтая подобно деревенским кумушкам на завалинках; затем их снова погнали на запасные пути. Получив каждый по куску хлеба, они расположились в теплушках. Никто из охраны, наблюдавшей за погрузкой, не говорил, куда их повезут. Как и предписывалось, все снова расселись на корточках на полу. Все стали по памяти восстанавливать карту Центральной Европы и прикидывать направление пути, судя по косым лучам солнца, которые пробивались на ходу в вентиляторные отверстия у самой крыши. Разместившись на чьих-то плечах, Олек Рознер смог выглянуть в отверстие и сказал, что видит леса и горы. Самые осведомленные стали утверждать, что поезд движется главным образом на юго-запад. Это говорило о том, что они направляются к чехам, но никто не мог утверждать твердо.

Путешествие заняло почти два дня; когда отодвинулись двери, было раннее утро второго дня. Они оказались на станции Цвиттау. Построившись, колонна двинулась через еще спящий городок, жизнь в котором продолжала оставаться на уровне конца тридцатых годов. Даже надписи на стенах «Евреев – вон из Бринлитца» – как ни странно, отдавали чем-то довоенным. Они явились из мира, где с трудом давался каждый вздох. И протесты жителей Цвиттау казались им просто наивными.

Через три мили, следуя вдоль узкоколейки, они втянулись в долинку между холмами, где располагался производственный район Бринлитца, и в утреннем свете увидели перед собой массивные очертания крыла здания Гофманов, преобразованного в Arbeitslager(рабочий лагерь) Бринлитц, с вышками из колючей проволоки, с казармами охраны в пределах лагеря, а за воротами предприятия располагались бараки для заключенных.

И когда, пропуская их, ворота распахнулись, во дворе предприятия появился Оскар в тирольской шляпе.

Глава 33

Этот лагерь, как и «Эмалия», был выстроен на деньги Оскара. Как вытекало из чиновничьих установок, все лагеря при предприятиях должны были возводиться за счет владельцев. Предполагалось, что промышленники получат такие доходы за счет использования дешевой рабочей силы, что смогут позволить небольшие затраты на колючую проволоку и стройматериалы. На деле же наиболее знаменитые промышленные фирмы Германии, такие как Крупна и «ИГ Фаббен», возводили свои лагеря из материалов, пожертвованных СС и за счет предоставляемой им бесплатной рабочей силы. Оскар не пользовался таким благоволением, и у него ничего не было. Ему удалось выторговать у Боша несколько вагонов цемента, за которые тот взял с него по ценам черного рынка. Из этого же самого источника он получил от двух до трех тонн бензина и мазута, необходимых для поставок продукции. Колючую проволоку для лагеря он привез с «Эмалии».

В его распоряжении были только голые стены пристройки, и ему пришлось возводить высокую изгородь, копать выгребные ямы, ставить казармы на сто человек личного состава СС, лазарет и кухни. В добавление к этим расходам, штурмбанфюрер Хассеброк уже заехал к нему из Гросс-Розена для проверки и отбыл с грузом коньяка и фарфора плюс еще подношение, которое Оскар описал как «не меньше килограмма чая». Хассеброк также прихватил с собой гонорар за инспекцию и обязательный набор «Зимней помощи» предписанный распоряжениями отдела "D" – конечно, не оставив никаких расписок. «Машина его как раз и была предназначена для таких грузов», – позже сообщит Оскар. Осенью, в октябре 1944 года, он не сомневался, что Хассеброк уже подделывает отчеты по Бринлитцу.

Инспекторы, прибывающие непосредственно из Ораниенбурга, тоже уезжали удовлетворенные. Для перевозки всего оборудования и запасов сырья с ДЭФ, большая часть которых была еще в пути, требовалось в общей сложности порядка 250 грузовых платформ. «Просто удивительно, – говорил Оскар, – как в государстве на грани краха чиновники из управления Восточной железной дороги, если правильно простимулировать их, могут обеспечить потребное количество грузовых платформ».

Самым удивительным во всей этой ситуации, да и в самом Оскаре, которому тирольская шляпа придавала столь живописный вид на обледенелом фабричном дворе, было в том, что не в пример Круппу, хозяевам «ИГ Фаббен» и другим предпринимателям, которые пользовались трудом еврейских рабов, Оскар отнюдь не собирался серьезно разворачивать производство. Он не питал надежд, что ему удастся выпускать продукцию и не держал в голове цифр предполагаемых поставок. Хотя четыре года назад он прибыл в Краков с твердым желанием разбогатеть, больше таких амбиций у него не было.

Производственная обстановка в Бринлитце носила лихорадочный характер. Большая часть прессов и станков еще не прибыла, а цементным покрытиям полов еще предстояло долго просыхать, прежде чем они смогут принять на себя груз. Крыло по-прежнему было забито старыми машинами Гофманов. За 800 человек, якобы занятых на производстве боеприпасов, Оскару приходилось ежедневно выкладывать те же 7,50 РМ за квалифицированного специалиста и в РМ просто за рабочего. Мужская рабочая сила обходилась ему примерно в 14 000 долларов каждую неделю; когда же появятся женщины, счет возрастет до 18 000. С деловой точки зрения это было полным идиотством, но Оскар отпраздновал свое решение, водрузив на голову тирольскую шляпу с перышком.

В определенной мере изменилось и личное положение Оскара. Из Цвиттау прибыла Эмили Шиндлер, чтобы жить с ним в квартире на нижнем этаже здания. Бринлитц – не то, что Краков: он был так близок от дома, что их раздельное существование становилось недопустимым. И как добрая католичка она считала, что надо или признать разрыв меж ними свершившимся фактом или снова начинать совместную жизнь. Во всяком случае они относились друг к другу терпимо и со взаимным уважением. С первого взгляда могло показаться, что Эмили не играет никакой роли в супружестве, брошенная жена, которая не знает, как себя вести. Кое-кто пытался представить, что она могла бы подумать, в первый раз увидев, какого рода предприятие возводит Оскар, какой лагерь. Тогда еще никто не знал, что даже на облике «Эмалии» сказался и ее скрытый вклад, который базировался на покорном следовании указаниям мужа, а не ее собственных идеях.

Ингрид прибыла с Оскаром, чтобы работать на новом заводе в Бринлитце, но сняла квартиру вне пределов лагеря и бывала на месте только в рабочие часы. В их отношениях наступило определенное охлаждение, и она никогда больше не жила с Оскаром под одной крышей. Но она не испытывала к нему никакой враждебности, и за прошедшие несколько месяцев Оскар нередко навещал Ингрид в ее квартире. Пикантная Клоновска, убежденная польская патриотка, осталась в Кракове, но опять-таки сохранила с ним хорошие отношения. Оскар навещал ее во время визитов в Краков, а она, в свою очередь, смогла помочь ему, когда СС стало причинять ему неприятности. Надо признать, что его отношения с Ингрид и Клоновской сошли на нет самым лучшим образом, без обид и горечи, но было бы ошибкой считать, что он стал семейным человеком.

В день, когда в лагере появились мужчины, он доверительно сообщил им, что ждет появления и женщин. Он предполагал, что задержка в пути у них будет несколько большей, чем у мужчин. Тем не менее, путешествие женщин обрело иной характер. Проделав недолгий путь из Плачува, локомотив протащил их состав, в котором было несколько сотен и других женщин из Плачува, сквозь арку ворот Аушвица-Биркенау. Когда раздвинулись двери теплушек, они очутились на огромном пустом плацу, по обе стороны от которого лежали пространства лагеря, в окружении опытных эсэсовцев, мужчин и женщин, которые спокойно обращаясь к ним, стали сортировать новоприбывших. Селекция проходила с наводящей ужас деловитой отрешенностью. Когда женщины медлили, их подгоняли дубинками, но удары наносились без всякой личной озлобленности. Они были всего лишь средством для подсчета и наведения порядка. Для отдела СС на железнодорожной станции Биркенау, такое поведение входило в их привычные рабочие обязанности. Они уже вдоволь наслушались молений и убеждений. И знали все уловки, которыми их пытались отвлечь.

Стоя в лучах прожекторов, женщины подавленно спрашивали друг друга, что все это может означать. Но даже при этой растерянности, когда они не замечали, что их обувь была полна грязи – неотъемлемого элемента существования в Биркенау – они обратили внимание, что одна из надзирательниц СС, показывая на них, сказала врачу без военной формы, который проявил к ним интерес: «Schindlergruppe!»После чего щеголеватый молодой врач отошел, оставив их на какое-то время.

Волоча ноги, они добрались до вошебойки, где по приказу строгой молодой эсэсовки с дубинкой им пришлось раздеться. Мила Пфефферберг была напугана слухами, которые к тому времени довелось слышать многим заключенным рейха – что сейчас из некоторых рожков в душевой пойдет смертоносный газ. Но она была рада убедиться, что хлынула всего лишь холодная вода.

Многие предполагали, что после помывки им нанесут татуировку. Они были отлично осведомлены об этом правиле Аушвица. СС наносило татуировку на руку, если собиралось использовать человека. Если же тебе предстояло быть перемолотым машиной, то они не утруждали себя. С тем же самым поездом, который доставил женщин из списка, прибыло еще 2.000 женщин, которые, не относясь к Schindlerfrauen,прошли обычную селекцию. Ребекка Бау, которая не попала в список Шиндлера, миновала ее и получила свой номер, и крепкая сильная мать Иосифа Бау также вытянула номер в убийственной лотерее Биркенау. Еще одна девочка из Плачува, пятнадцати лет, рассматривая полученную татуировку, радовалось, что ей выпали две пятерки, тройка и две семерки – цифры освященные еврейским календарем. С татуировкой вы покидаете Биркенау и следуете в один из рабочих лагерей Аушвица, где существует хоть какой-то шанс остаться в живых.

Но женщинам из списка Шиндлера, оставшимся без татуировок, было приказано одеться и направиться в барак без окон в женской части лагеря. Здесь в центре помещения на кирпичах стояла склепанная из железных листов буржуйка. Она была единственным удобством в бараке. Нар тут не было. Schindlerfrauenпришлось спать по двое и по трое, прижимаясь друг к другу на тощих соломенных матрасах. Глиняный пол был в подтеках воды, и порой она поднималась снизу, смачивая и матрасы и рваные одеяла. Это был дом смерти в центре Биркенау. Окоченевшие, они лежали тут, стараясь забыться в тревожном сне, в окружении залитых грязью пространств.

Представления о месте окончательного прибытия, о деревушке в Моравии спутались и сбились. Они оказались в огромном фантастическом городе. Сегодня в нем на краткое время пребывало более четверти миллиона поляков, цыган и евреев. Многие тысячи были в Аушвице-1, более малом, но первом возникшем тут лагере, в котором жил и комендант Рудольф Гесс. А в огромном промышленном районе, именовавшемся Аушвиц-3, пока окончательно не выбивались из сил, работало несколько десятков тысяч человек. Женщины Шиндлера были не в курсе статистических данных об империи Биркенау и его герцогства Аушвиц. Хотя сквозь березовые стволы, окаймлявшие западный край поселения, они видели дымы, постоянно тянувшиеся из четырех труб крематориев и бесчисленные кострища. Они не сомневались, что оказались на этом берегу по воле волн, и доставивший их сюда прилив отхлынул. Но даже уже будучи знакомыми с жизнью за колючей проволокой, со слухами о здешних порядках, они не могли представить, сколько людей за день погибало здесь, отравленных газом. Это количество доходило – по данным Гесса – до девяти тысяч в день.

В той же мере женщины не подозревали, что оказались в Аушвице в то время, когда ход войны и некоторые тайные переговоры между Гиммлером и шведским графом Фольке Бернадоттом внесли изменения в порядок вещей. Существование этого центра уничтожения уже не было секретом, потому что русские произвели раскопки в лагере под Люблином и нашли печи с остатками человеческих костей, а также более пятисот банок с «Циклоном Б». Весть об этом разошлась по всему миру, и Гиммлер, который серьезно предполагал, что после войны его будут воспринимать как наследника фюрера, был полон желания заверить союзников, что практике уничтожения евреев газом положен конец. Тем не менее, приказ на эту тему не был отдан до конца октября – точно дату определить не удалось. Один экземпляр приказа поступил к генералу Полу в Ораниенбург, другой к Кальтенбруннеру, шефу службы безопасности рейха. Оба они, как и Адольф Эйхман, проигнорировали директиву. Еще в середине ноября евреев из Плачува, Терезиенштадта и Италии продолжали уничтожать газом. Хотя принято считать, что последняя селекция в газовые камеры произошла 30 октября.

Первые восемь дней пребывания в Аушвице женщинам Шиндлера в полной мере угрожала опасность закончить свой путь в газовых камерах. И даже после того, как последние жертвы в ноябре совершили свой скорбный путь к камерам, расположенным в западном конце Биркенау, а печи и костры превратили их тела в обугленные останки, они не заметили, что жизнь в лагере как-то изменила свой характер. Их тревоги имели под собой весомые основания, ибо все, спасшиеся от газовых камер были расстреляны – или их оставили умирать от голода.

Во всяком случае, женщины подвергались массовым медицинским обследованиям и в октябре и в ноябре. Некоторых из них отделили от прочих в первый же день по прибытии и отослали в бараки для безнадежно больных. Доктора из Аушвица – Йозеф Менгеле, Фриц Клейн, доктора Кониг и Тило – исполняли свои обязанности не только на платформе вокзала, но и ходили по лагерю и врывались в душевые, с улыбкой осведомляясь:

«Сколько тебе лет, мамаша?» Клару Штернберг поселили в бараке с пожилыми женщинами. Шестидесятилетнюю Лору Крумгольц тоже выделили из состава Schindlerfrauenи перевели в барак для престарелых, где им и предстояло умирать, не вводя администрацию лагеря ни в какие расходы. Миссис Горовитц, будучи уверенной, что ее хрупкая одиннадцатилетняя дочь не переживет инспекции перед «душевой», спрятала ее в пустой котел в бане. Одна из эсэсовок, которые были приставлены к женщинам Шиндлера – симпатичная блондинка – увидела ее, но позволила девочке остаться на месте. Она легко раздавала удары и быстро выходила из себя и позже потребовала взятку за свое молчание, получив брошь, которую Регине как-то удалось сохранить. Регина рассталась с ней с философским спокойствием. Были и другие надзирательницы, с которыми было куда труднее иметь дело, потому что они отличались лесбийскими наклонностями и требовали, чтобы с ними расплачивались натурой.

Порой на перекличке перед бараками появлялся тот или другой врач. Видя, что приближается медик, женщины старались обломками кирпича натирать щеки, чтобы они хоть немного порозовели. Во время одного из таких осмотров Регина заставила свою дочь Нюсю стать на камень, а светловолосый молодой доктор Менгеле, подойдя к ней, сладким голосом спросил, сколько лет ее дочери, и избил за вранье. Охране было приказано поднять свалившуюся в полубессознательном состоянии женщину, подтащить ее к ограде под током и бросить на нее. На полпути Регина очнулась и стала молить не поджаривать ее живьем, а позволить ей вернуться в строй. Ее отпустили, и когда она доползла до своего ряда, то ее оцепеневшая, похожая на птичку дочь продолжала безмолвно стоять на том же камне.

Поверка могла состояться в любой час. Женщин Шиндлера выгоняли по ночам, заставляя стоять в грязи, пока шел обыск в их бараках. Миссис Дрезнер, которую когда-то спас впоследствии исчезнувший юноша из службы порядка, выходила рядом со своей высокой дочерью-подростком, Данкой. Они стояли в окружении невообразимого мира Аушвица в грязи, которая почему-то замерзала в последнюю очередь – после дорог, корней деревьев и самих людей.

И сама Данка и ее мать оставили Плачув еще летом лишь в том, что на них было. На Данке была только рубашка, легкая курточка и темная юбка. Поскольку этим вечером пошел первый снег, мать предложила, чтобы Данка разорвала одеяло и обмоталась обрывками под юбкой. И в ходе обыска эсэсовцы обнаружили испорченное имущество.

Офицер, стоя перед строем женщин Шиндлера, вызвал старосту барака – женщину из Дании, которую до вчерашнего дня еще никто не знал – и сказал, что она будет расстреляна вместе с той заключенной, у которой под одеждой будут найдены обрывки одеяла.

Миссис Дрезнер торопливо стала шептать Данке: «Все снимай, и я закину обрывки обратно в барак». Это можно было сделать. Барак стоял на уровне земли, и в него не вели ступеньки. Женщины из заднего ряда могла проскользнуть в него. Так же, как раньше Данка послушалась своей матери и укрылась за стенкой на Дабровской в Кракове, она подчинилась ей и сейчас и извлекла из-под одежды обрывки самого тощего в Европе одеяла. И действительно, пока ее мать была в бараке, проходивший мимо офицер СС вывел из строя женщину примерно тех же лет – скорее всего, ее фамилия была Штернберг – и приказал отвести ее в самую худшую часть лагеря, где уже не было никаких иллюзий относительно Моравии.

Может быть, остальные женщины в строю не дали себе труда понять, что означал этот недвусмысленный акт пропалывания. На деле же никакая из групп так называемых «промышленных заключенных» не может чувствовать себя в Аушвице в безопасности. Никакие выкрики «Schindlerfrauen!»не могут надолго спасти их. Были и другие группы «промышленных заключенных», которые исчезли в Аушвице. Отдел из ведомства генерала Пола год тому назад прислал из Берлина несколько транспортов опытных еврейских рабочих. «ИГ Фаббен» нуждалась в рабочей силе и попросила отдел "D" отобрать нужных работников из этих транспортов. И действительно, коменданту Гессу было направлено распоряжение, чтобы эти транспорты после разгрузки были направлены на работу в «ИГ Фаббен», подальше от района крематориев Аушвиц-Биркенау. Из 1750 заключенных первого транспорта, все мужчины, 1000 человек были немедленно отравлены газом. Из 4000 следующего 2500 были сразу же отправлены в «душевые». Если администрация Аушвица позволяла себе ослушаться указаний «ИГ Фаббен» и соответствующего отдела, чего ради Им волноваться из-за баб какого-то мелкого немецкого горшечника.

Жизнь в таком бараке, в котором поселили женщин Шиндлера, напоминала существование на открытом воздухе. В окнах не было стекол, и они служили лишь для того, чтобы чуть смирять порывы холодного ветра из России. Большая часть девушек маялась дизентерией. Корчась от спазм в желудке, они в своих деревянных башмаках добирались до пустого жестяного ведра, стоявшего в грязи. Женщины, выносившие его, получали лишнюю миску супа. Как-то вечером Мила Пфефферберг добралась до него, но дежурившая рядом с ним женщина – неплохой человек, которую Мила знала еще девочкой – стала настаивать, чтобы та не использовала его, а дождалась, пока появится другая девушка, с помощью которой она вынесет ведро и попользуется им снаружи. Мила заспорила, но ей не удалось переубедить женщину. Обслуживание этого примитивного устройства стало чуть ли не профессией среди тех, у кого от голода мутилось в глазах, и их стараниями появились определенные правила. Пользуясь ведром как предлогом, эти женщины старались убедить и себя, и других, что можно добиться и порядка, и гигиены, и здоровья.

Тяжело переводя дыхание, рядом с Милой наконец появилась согнутая от спазм девушка. Она тоже была молода, и в мирные дни в Лодзи женщина, дежурившая у ведра, знавала ее юной новобрачной. Двум девушкам пришлось подчиниться и триста метров тащить по грязи свой груз. Девушка, которая несла его на пару с Милой, спросила: «Где сейчас может быть Шиндлер?»

Никто из обитательниц барака не задавал этот вопрос, во всяком случае, не вкладывал в эти слова столько неприязни. Люся, молодая вдова с «Эмалии», двадцати двух лет, говорила: «Вот увидите, в конце концов все наладится. Будет и тепло и в руках миска супа от Шиндлера». Она и сама не понимала, почему все время повторяет эти слова. Во время пребывания на «Эмалии» она никогда не строила никаких планов. Она отрабатывала свою смену, съедала суп и ложилась спать. Она никогда не предсказывала грандиозных событий. Прожила день – и достаточно. Теперь она болела и не было никаких оснований предполагать, что она займется пророчествами. Холод и постоянное чувство голода довели ее до полного истощения, и у нее не было сил сопротивляться грызущему ее чувству голода. И все же она подбадривала себя, повторяя обещания, данные Оскаром.

Позже, во время пребывания в Аушвице, когда их перевели в барак неподалеку от крематория и всякий раз не было известно, куда их ведут, то ли на самом деле в душ, то ли в газовые камеры, Люся продолжала стоять на своем. И даже когда они чувствовали, что вот-вот исчезнут с лица земли в этом полном отчаяния мире, женщины Шиндлера оставались верны себе, продолжая обмениваться рецептами довоенной кухни, о которой они могли только мечтать.

Бринлитц, когда туда прибыли мужчины, представлял собой только внешнюю оболочку укрытий. Нары еще не были сколочены; спальни наверху представляли собой лишь разбросанные по полу охапки соломы. Но было тепло, потому что паровые котлы уже работали на всю мощь. В первый день повар еще не приступил к работе. Вокруг будущей кухни были навалены мешки с корнеплодами, и люди предпочитали их есть в сыром виде. Позже удалось сварить суп, испечь хлеб, и инженер Финдер начал распределять работу. Но с самого начала, пока за их ходом наблюдали эсэсовцы, они разворачивались неторопливо. Оставалось загадкой, каким образом коллектив заключенных понял, что герр директор больше не принимает участия в военных усилиях. Работали в Бринлитце медленно и без напряжения. Поскольку Оскар не ставил вопрос о количестве продукции, эта неторопливость стала для заключенных их способом мести, с помощью которой они заявляли о себе.

Придерживаться такого темпа работы было нелегко. По всей Европе рабы, получая по 600 калорий в день, выбивались из сил, надеясь произвести на надсмотрщиков самое лучшее впечатление и оттянуть день отправки в лагерь смерти. Но здесь в Бринлитце всеми владело опьяняющее чувство свободы, при котором лопаты лишь чуть ковыряли землю – и тем не менее, все оставались в живых.

В первые дни эта подсознательная политика не давала о себе знать. По-прежнему многие заключенные беспокоились о судьбе своих женщин. У Долека Горовитца в Аушвице были жена и дочь. У братьев Рознеров – жены. Пфефферберг не мог оправиться от потрясения, узнав, что Мила оказалась в Аушвице. Яков Штернберг и его десятилетний сын были поглощены мыслями о судьбе Клары Штернберг. Пфефферберг помнил, как вокруг Шиндлера в цехах толпились люди и снова спросил его, когда прибудут женщины.

– Я их вытащу оттуда, – пробурчал Шиндлер.

Он не стал вдаваться в объяснения. Он не мог публично сообщать, что эсэсовцам в Аушвице, возможно, потребуется вручать взятки. Он не сказал, что послал список женщин полковнику Эриху Ланге и что они с ним на пару стараются доставить всех поименованных в списке женщин в Бринлитц. Он не стал ни о чем упоминать. Только: «Я их вытащу оттуда».

Гарнизон СС, который в эти дни прибыл в Бринлитц, вселил в Оскара кое-какие надежды. Он состоял из резервистов средних лет призванных, чтобы сменить молодых эсэсовцев, посланных на линию фронта. Среди них не было так много психов, как в Плачуве, и Оскар всегда мог рассчитывать на их расположение, подкармливая из своей кухни – пусть пища не отличалась изысканностью, но ее было вдоволь. Посещая их казарму, он, как всегда, заводил речь об уникальной квалификации его заключенных, о том, как важно, чтобы они с полной отдачей работали на производстве. Противотанковые снаряды и гильзы, объяснял он, по-прежнему находятся в секретном списке первоочередной продукции. Он давал понять, что со стороны гарнизона не должно быть никакого вмешательства в производственную деятельность, ибо это будет мешать рабочим.

По глазам слушателей он ясно понимал, что их более чем устраивает пребывание в этом тихом городке. Они надеялись, что им удастся пережить здесь все катаклизмы. Они не собирались врываться в мастерские, подобно Гету или Хайару. Меньше всего они хотели, чтобы герр директор жаловался на них.

Комендант гарнизона еще не прибыл. Он сдавал предыдущую должность в рабочем лагере в Будзыне, где до недавнего русского наступления производились запасные части для бомбардировщиков «Хейнкель». Оскар знал, что командир гарнизона молод и напорист. И скорее всего, он отвергнет требование держаться подальше от лагеря.

Занятый хлопотами по заливке бетонных фундаментов, пробивая дыры в крыше, чтобы установить массивные прессы «Хило», уговаривая эсэсовцев, с трудом привыкая к семейной жизни с Эмили, Оскар был арестован в третий раз.

Гестапо явилось во время обеденного перерыва. Оскара не было в кабинете, так как он с самого утра поехал в Брно по каким-то делам. Только что из Кракова прибыл грузовик, нагруженный добром для герра директора – сигаретами, ящиками с водкой, коньяком, шампанским. Позже кто-то утверждал, что добро принадлежало Гету, и Оскар, передавший его Гету в обмен на поддержку переезда в Бринлитц, забрал все себе обратно. Так как Гет, вот уже месяц сидевший в заключении, не пользовался больше никакой властью, содержимое кузова могло пригодиться Оскару.

Мужчины, отряженные на разгрузку, тоже так считали, но они заволновались, увидев во дворе гестаповцев.

Поскольку они, как механики, пользовались определенными привилегиями, то отогнали машину вниз по склону, где протекала речка, и опустили в воду ящики с бутылками. Двести тысяч сигарет нашли себе более надежное укрытие под большой трансформаторной будкой на силовой подстанции.

Важно отметить, что такое количество сигарет и выпивки в кузове говорило, что Оскар, который всегда предпочитал пускать в ход натуральные продукты, уже подумывал о деятельности на черном рынке.

Они пригнали грузовик обратно в гараж, когда взвыла сирена, оповещающая об обеденном перерыве. Герр директор обычно ел вместе с заключенными, и механики надеялись, что увидят его и смогут объяснить, какая судьба постигла столь дорогостоящий груз.

И действительно, он довольно быстро возвратился из Брно, но у въездных ворот жестом вскинутой руки его остановил гестаповец и приказал ему тут же покинуть машину.

– Это мой завод! – как услышал один из заключенных, рявкнул на него Оскар. – Если хотите поговорить со мной, будьте любезны сесть в машину. В противном случае следуйте в мой кабинет.

Он въехал во двор, и двое гестаповцев рысцой сопровождали его машину по обеим сторонам.

Оказавшись в кабинете, они стали задавать ему вопросы о его связях с Гетом и о его хищениях. «Я в самом деле привез сюда несколько чемоданов, – сказал он им. – Они принадлежат герру Гету, и он попросил меня позаботиться о них до его освобождения». Гестаповцы выразили желание заглянуть в них, и Оскар провел их в квартиру. С холодной сдержанностью он представил фрау Шиндлер людей из Пятого управления. Затем он вытащил чемоданы и открыл их. Они были набиты костюмами Амона и образцами старой униформы, когда Амон был еще юным унтером СС. Перерыв их и ничего не найдя, они объявили, что арестовывают Оскара.

Эмили агрессивно накинулись на них. У них нет никаких прав, заявила она, забирать ее мужа, пока они не сообщат, какие против него выдвинуты обвинения. «Нашим друзьям в Берлине это категорически не понравится», – сказала она.

Оскар посоветовал ей умерить пыл и помолчать. «Но тебе придется позвонить моей помощнице Клоновской и отменить назначенные встречи».

Эмили знала, что это значит. Клоновска в который раз повторит свой трюк с обзваниванием: она известит Мартина Плате в Бреслау, людей генерала Шиндлера и всех остальных шишек. Один из служащих Пятого управления извлек наручники и защелкнул их на запястьях Оскара. Они усадили пленника в автомобиль, доставили на станцию в Цвиттау и сопроводили на поезде в Краков.

Впечатления от последнего ареста напугали его более, чем два предыдущих вместе взятых. Уже не было любвеобильных излияний полковников СС, деливших с ним камеру и распивавших его водку. Тем не менее, позднее Оскару удалось восстановить многие детали. После того, как люди из Пятого управления провели его сквозь огромный неоклассический зал центрального вокзала Кракова, человек по имени Хут подошел к ним. Он служил вольнонаемным инженером в Плачуве. Он всегда раболепствовал перед Амоном, но имел репутацию человека со многими тайными пристрастиями. Эта встреча могла быть совершенно случайной, но можно и предположить, что Хут работал в паре с Клоновской. Хут упорно пытался пожать скованную руку Оскара. Один из людей из Пятого управления запротестовал. «Вам что, на самом деле неймется подержать за руку арестованного?» – спросил он Хута. Тот в ответ разразился заздравной речью в адрес Шиндлера: «Это же сам герр директор Шиндлер, человек глубоко почитаемый всем Краковом, важный промышленник».

– Я не могу и представить его в роли заключенного, – заявил Хут.

Что бы ни значила эта встреча, Оскара усадили в автомобиль и вновь по знакомому маршруту повезли на Поморскую улицу. Его поместили в комнату, подобную той, где он коротал время в течение первого ареста, в комнату с кроватью и креслом, ванной, но с зарешеченными окнами. Ему было не сладко, хотя и вел он себя с медвежьим спокойствием. В 1942 году, когда его арестовали на следующий день после тридцать четвертого дня рождения, слухи о том, что Поморская оборудована пыточными камерами, были хоть и устрашающими, но неопределенными. Теперь же всякая неопределенность исчезла. Он был уверен, что Пятое управление не погнушается никакими пытками, если Амон всерьез занимает их.

Дата добавления: 2015-08-10