Свидетельство одного изъ священниковъ, сравнительно рано освобожденныхъ

(Сообщеніе о. Феодора Мерены изъ с. Репника, Кроснянскаго уезда)

Мы пріехали въ Вену вечеромъ 26 сентября 1914 г.*) [*) Сообщеніе автора объ арестованіи его и др. въ кроснянскомъ уезде см. Талергоф. Альм. вып. I., стр. 37—38.]

Персоналъ питательнаго пункта Краснаго Креста на вокзале встретилъ насъ горячимъ чаемъ и кофе въ предположеніи, что нашъ эшелонъ прибылъ съ фронта. Но после краткой замешки, узнавъ отъ вагоновожатыхъ и конвоя, кто мы такіе, отказалъ намъ затемъ даже въ холодной воде. Поездъ нашъ былъ оцепленъ войскомъ, занавеси на окнахъ были спущены и намъ строжайше приказано не выглядывать изъ вагоновъ, такъ какъ: „Wer nur wagt hinauszuschauen, wird auf der Stelle erschossen werden” (кто только осмелится выглянуть, будетъ застреленъ на месте).

Въ такомъ положеніи находились мы, безъ пищи и воды, въ теченіи 22 часовъ и только 27 сентября, въ 5 час. пополудни, нашъ поездъ двинулся дальше, a 28 сентября, въ 7 часовъ утра, мы очутились въ Талергофе.

По пути изъ Кросна, въ Галичине, и до Талергофа, въ Штиріи, встречавшее насъ населеніе было къ намъ враждебно настроено. Только въ Силезіи и Моравіи населеніе охотно продавало намъ съестные продукты. Крестьяне, какъ более практичные, съумели припрятать часть своихъ денегъ во время арестованія, потому и сейчасъ могли воспользоваться продаваемымъ продовольствіемъ, интеллигенція же, вполне доверяя тюремной администраціи, сдала все свои наличныя таковой на храненіе и въ результате осталась безъ гроша въ кармане и, конечно, потеряла возможность запасаться пищей по пути следованія.

Въ Талергофе были мы размещены по большимъ ангарамъ. Казенная пища, въ начале весьма непривлекательная и въ недостаточномъ количестве, пополнялась нами позже покупками на собственный счетъ. Именно деньги, отобранныя у насъ въ моментъ арестованія, были намъ тутъ возвращены.

Ha другой день после пріезда въ Талергофъ скончался въ соседнемъ отделеніи за стеной благочинный о. Кушнеръ. Онъ былъ первымъ, котораго хоронили въ деревянномъ гpoбе, сколоченномъ на скорую руку изъ тонкихъ досокъ.

На тяжелыя физическія работы наряжались въ первую очередь священники. Конвойные узнавали ихъ по бритымъ бородамъ, потому каждый изъ насъ для предохраненія отращивалъ усы и бороду.

Свежіе эшелоны прибывали въ Талергофъ почти ежедневно. Нашъ транспортъ нашелся уже въ более благопріятныхъ условіяхъ. Къ моменту его прибытія была уже построена часть бараковъ; прибывавшіе раньше нашего были принуждены по несколько сутокъ ночевать на дворе въ слякоти и холоде, не смея переступить обставленную штыками границу.

Изъ ангаровъ были мы переведены въ палатки, a после дезинфекціи, въ новые бараки, Тутъ было просторнее, поудобнее, хотя морозъ доходилъ порой до 28 градусовъ. Бараки были длиной въ 60, a шириной въ 12 шаговъ, a помещалось въ нихъ по две съ половиной сотни жильцовъ. Во время перемены температуры вода лилась изъ потолка на наши головы, въ результате чего весь баракъ покрылся плесенью, a подстилочная солома совершенно прогнила. Были случаи, что во время морозовъ волосы интернированныхъ примерзали къ стене. Подобныя происшествія случились съ г-жей Дьяковой и священникомъ Федьевымь изъ Мшанца. Въ целомъ Талергофе не было въ баракахъ для интернированныхъ ни одного стула, ни одной скамейки.

Интернированные были совершенно изолированы отъ внешняго міра. Г-же Прислопской, нарочно пріехавшей изъ Галичины, не было разрешено повидаться съ отцомъ, г-же Шандровской не разрешено принять участіе въ похоронахъ мужа. Письма изъ лагеря не высылались, присылаемыя въ лагерь не доручались. Мое заказное письмо, сданное въ лагерномъ почтовомъ отделеніи, было мною обратно получено по истеченіи 7 недель съ примечаніемъ: wegen Kriegslage unbestellbar, zurueck. (По обстоятельствамъ военнаго времени недоставимо - обратно).

Въ Талергофе находились люди разныхъ сословій и возрастовъ. Были тамъ священники, пралаты, адвокаты, судьи, доктора, преподаватели, частные и государственные чиновники, учителя, крестьяне, мещане, псаломщики, писатели, студенты, актеры, военные судьи, военные священники — все русскіе галичане, за исключеніемъ незначительнаго процента румынъ, цыганъ, евреевъ, поляковъ, мазепинцевъ и 3 блудницъ изъ Перемышля. Не было польскихъ ксендзовъ. Впрочемъ уже 10 декабря явился одинъ въ Талергофъ; это былъ россійско-подданый графъ, ксендзъ Замойскій.

По возрасту Талергофская публика была также весьма разнообразна, начиная почти столетними стариками (пралатъ Дольницкій 94 л.) и кончая грудными младенцами.

Въ отхожіе места интернированные сопровождались конвоемъ. Не было тутъ различія между мужчинами и женщинами. Естественныя потребности отправлялись по команде, a не успевавшихъ справляться прокалывали штыками. Такимъ образомъ были заколоты 2 человека, a 17 ранены, между ними одинъ адвокатъ. Интернированные украинофилы находились подъ опекой адвоката Ганкевича, зятя известнаго довереннаго австрійскаго правительства, Костя Левицкаго. И действительно скоро они были освобождены и оставили лагерь.

Не предвидя конца страданіямъ, несколько человекъ изъ нашей среды решили подать прошеніе папскому нунцію въ Вене и имп. Францу Іосифу о нашемъ положеніи и объ ускореніи разсмотренія дела талергофцевъ. Отъ папскаго нунція не последавало никакихъ надеждъ относительно нашего освобожденія. Тамъ были заняты въ то время (пишу на основаніи тогдашнихъ слуховъ) пропажей важныхъ римскихъ документовъ по установленію въ г. Луцке уніатскаго епископства.

Бумага прсланная нами въ надворную канцелярію, возъимела некоторое действіе. Администрація прекратила издевательства, a полковникъ Стадлеръ вызывалъ даже къ себе на авдіенцію подписавшихъ бумагу.

На 12 декабря былъ назначенъ допросъ всехъ, кто былъ старше 60 летъ, a 14 декабря я былъ признанъ невиновнымъ. Получивъ 17 декабря паспортъ съ отметкой „von Galizien und Bukowina fernzuhalten” (держать подальше отъ Галичины и Буковины) я былъ окончательно освобожденъ и поселился на жительство въ Градеце, a домой вернулся въ мая месяце 1917 г.

Свящ. Феодоръ Мерена

Сел. ІВАН ТЕРНОПОЛЬСКІЙ

ВІД БРОДЩИНИ ДО КАРПАТ

(B двайцяту річницю мук Галицкоі Руси.)

Ген далеко — на край світа

Думками сягаю

B двайцятіі роковини

Мук рідного краю.

I своіми думоньками

Стрілою літаю

Над тобою мій ти любий,

Дорогий мій раю.

I.

Наче в вирій відлетіли,

Так крильцями злолотіли

Моі думи-ластівки.

Й через время двайцятьлітне

Пролетіли гей би вітер

Крізь осикові листки.

I пропали як дим в полю,

Як човен у чорнім морю,

B моіи любій вітчині

I в грізних войни об'ятях,

B крови, в слезах і в проклятях,

Страшних, як Антихрист в сні.

Думки вперед, я за ними

Пориваюсь й — мов дитина

На відпусті — одурів;

Бо ногою нігде стати,

Всюда трупи, кров, гранати -

Брат на брата озвірів.

Від Бродщини по Карпати

Гук армат і взрив гранатів

I свист куль і бряск штиків, —

Руска земля дрожит-стогне,

Сотні тисяч трупів горне —

Своіх синів й ворогів.

Колиж я глип, — a за фронтом

Женут товпу під екскортов —

Стариків, дітей, жінок.

Женут, мов несамовитих,

Окровавлених, побитих —

B мені дух вмер і замовк.

Дивлюсь, a ім з очей сльози,

3 побоів кров по дорозі

Тече цюрком. Боже мій!

Що за люди? Що зробили,

Що так страшно іх побили,

За який злочин-розбій?

Ідут діди, сини, внуки,

Шнури в'ілись всім у руки,

A матерям із дітьми

Руки мліют, ноги хлянут,

Ледви лізут, гей би пяні,

Обливаючись слізми.

Священники і студенти,

Селяне, інтелігенти,

Женщина і мущина, —

Bсi повязані, закуті,

3 горя до землі пригнуті,

Мов підкошена трава.

B гущу товпи я поглянув

Йдут і наші пониквяне:

Сохор Степан, Батенчук

Максим й Прокіп Андрусишин —

Старесенький похилившись -

I Кирило Горпинюк.

Bсi, як та мала дитина,

Хиба Богу духа винні,

Більш нікому ні на крок.

„Боже, буди покровитель”

Співав гречкосій-кормитель,

Тепер ведут на шнурок.

II.

Пройшла товпа, аж курява

Дорогою стала.

A по боках жалом змія

Ескорта сичала.

Австріяцкіі жандарми,

Запінені німці

Мадяри і яничари —

Брати-перекінці.

„Распни, распни! То шпіони!

Здрадники держави!

Они рублі, телефони

Московскіі мали!”

„То зрадники-москвофіли.

Австрію продали.”

Й з звірским реготом на гилі

Вербів підтягали

Галицкого селянина,

Політика-шпіона,

Що й не знав, що то за річи

Рублі, телефони.

Він знав тілько, що він Русин

Й за Русь-свою маму

Збитий, кровью об'юшений

Для себе рив яму.

Хто щасливий був у долі,

Ставили до гліду —

Від сальв кінчив без мук болів

Годину послідну.

Закипіла й бризнула кров

3 мужика-шпіона

На австрійску подлу фану,

Безчесну корону.

Свідком смерти лишилася

Могила і верба,

Душа-ж Русина безсмертна

Взлетіла до неба.

A багнети, кольби, шнури,

Муки, кров, і слези

B оден вічний слави вінец

На Русь святу сплелись.

III.

Від Бродщини по Карпати

Понад гук страшних гранатів,

Шрапнель йойкіт, пожар хат.

Скрежет зубів, зойк ранених,

”Ура” борців закалених,

Понад рев в огню звірят

Чий то голос і плач чути?

Так печальний і так смутний,

A все пекло то глушит.

То Мати - Русь свята плаче

По могилоньках дитячих,

B судорогах вся дрожит.

Поранена і без сили

Від могили до могили

сліз гірких пливе.

Із розпуки ломит руки:

”3а що мучили звірюки

Дитя мое дороге?”

B Талергофі під соснами

Крестом встала над синами

Плакала в день і в ночі.

I так жалібно ридала,

Що із могил повставали

Єі синів тисячі.

„Чого плачеш, рідна Мамо.

Тут над нами, над вмерцями,

B чужині, в краю проклять?

Іди Русе-Мать єдина,

Роди нові поколіня

Від Бродщини до Карпат!”

Пониква, 10 липня 1934 р.

******************

Дата добавления: 2015-08-10