|
Читайте также: |
СПОСОБОМ 1
ПЕРЕВОД С ЛАТИНСКОГО
ПОД РЕД. В.В. Соколова
RENATI DES CARTES
PRINCIPIORUM
PHILOSOPHIAE
pars I et II
more geometrico demonsratae
per
Benedictum de Spinoza
Amstelodamensem
ПРЕДИСЛОВИЕ
Благосклонного читателя приветствует Людовик Мейер. По единодушному мнению всех, кто в отношении своих знаний хочет стоять выше толпы, математический метод, при помощи которого из определений, постулатов и аксиом выводятся следствия, при исследовании и передаче знаний есть лучший и надежнейший путь для нахождения и сообщения истины. И это вполне справедливо. Поскольку всякое надежное и прочное знание неизвестного предмета может быть почерпнуто и выведено лишь из чего-нибудь уже твердо познанного, последнее необходимо положить в основание таким образом, чтобы не обрушилось и не погибло от малейшего толчка построенное на нем здание человеческих знаний. Именно таковы те основные понятия, которые лица, занимающиеся математикой, обыкновенно обозначают именами определений, постулатов и аксиом. Понятия эти таковы, что они не покажутся сомнительными никому, кто хотя бы бегло ознакомился с благородной наукой — математикой. Ибо определения представляют не что иное, как возможно точные объяснения знаков и имен, которыми обозначаются соответственные предметы; постулаты же и аксиомы, или общие понятия ума, являются такими ясными и точными выражениями,
175
что никто, понимая истинный смысл слов, не может отказать им в своем согласии.
Однако, несмотря на это, за исключением математики, ни одна другая наука не излагается этим методом; здесь применяется другой метод, отличный от математического, как небо от земли, метод, для которого характерно употребление определений и подразделений, постоянно связанных между собой и перемежающихся местами с задачами и объяснениями. Ибо раньше почти все (и теперь еще многие из тех, которые берутся устанавливать и излагать науки) были того мнения, что этот метод представляет особенность математических наук, а другим наукам не соответствует и ими исключается. Отсюда происходит, что такого рода авторы не доказывают своих утверждений никакими прочными доводами, но лишь стараются подкрепить их вероятными и правдоподобными основаниями. Таким образом, они производят множество толстых книг, в которых нельзя найти ничего прочно обоснованного и достоверного и которые, напротив, наполнены спорами и разногласиями. То, что обосновывается одним довольно слабыми доводами, скоро потом опровергается другим и с помощью того же оружия разрушается и выбрасывается. Таким образом, дух (душа — mens), жадно стремящийся к непоколебимой истине, где он мог бы обрести для себя желанное убежище и безопасно и счастливо проехать и достигнуть искомой пристани знаний, видит себя подверженным бесконечным колебаниям в бурном море мнений, окруженным бурями споров и волнами недостоверности, без всякой надежды когда-нибудь избавиться от них.
Конечно, были люди, которые держались другого мнения и из сострадания к несчастной судьбе философии отступили от этого обычного и всеми избитого пути изложения наук и вступили на новый, усеянный трудностями и помехами путь, чтобы наряду с математикой оставить потомству и другие части философии, обоснованные с математической достоверностью. Одни из них излагали таким образом господствующую и преподаваемую в школах философию, другие новую, найденную собственными силами философию и передавали ее ученому миру. В течение длительного времени эта работа многими подвергалась напрасному осмеянию, пока, наконец, явилось самое блестящее светило нашего века, Рене Декарт,
176
который, опираясь на этот метод, сначала в математике извлек из мрака на свет то, чего не могли достигнуть древние, а его современники могли только ожидать; затем заложил непоколебимые основы философии и собственным примером показал, что большую часть истин можно построить на них в математическом порядке и очевидности. Это представляется ясным, как солнце, всем, кто усердно принялся за его сочинения, никогда не находящие достаточной похвалы.
Правда, хотя сочинения этого благородного и несравненного человека следуют способу доказательств и порядку, принятому в математике, однако они не разработаны по методу, принятому в «Элементах» Эвклида и других геометров, в котором предпосылаются определения, постулаты и аксиомы, а затем следуют теоремы с их доказательствами. Метод Декарта скорее весьма отличен от метода Эвклида, который он сам считает истинным и лучшим способом преподавания и называет аналитическим. Ибо в конце своего «Ответа» на «Вторые возражения» Декарт 3 различает два рода убедительных доказательств: один — аналитический, «показывающий истинный путь, которым предмет найден методически и как бы а priori»; другой — синтетический, «который пользуется длинным рядом определений, постулатов, аксиом, теорем и проблем, так что, если оспаривать некоторые следствия, он тотчас может показать, что они содержатся в предыдущем, и этим путем, несмотря на сопротивление и упорство читателя, вынуждает его согласие» и т.д.
Хотя оба эти способа обоснования ведут к достоверности, стоящей вне всякого сомнения, однако они не для всякого равно полезны и удобны. Большинству чужды математические науки, поэтому они не знакомы ни с синтетическим методом, которым они излагаются, ни с аналитическим, которым они открыты. Таким образом, они не могут ни сами понимать, ни передавать другим того, что изложено и убедительно доказано в этих книгах. Отсюда и происходит, что многие, побуждаемые слепым рвением или авторитетом других, держались имени Декарта и заучили его мнения и учения, но, когда возникает о них речь, растекаются в словах и тщетной болтовне, не будучи в состоянии ничего доказать. Это есть то же самое, что было и прежде и еще ныне принято у последователей перипатетической школы 4. Чтобы прийти на
177
помощь этим людям, мне давно хотелось, чтобы человек, сведущий в аналитическом и синтетическом методе, знакомый с сочинениями Декарта и овладевший его философией, взялся за это дело и представил в синтетической форме и обосновал обычным геометрическим способом то, что Декарт изложил в аналитической форме. Я и сам, хотя сознавал свою неподготовленность для столь серьезного дела, имел намерение предпринять эту работу и даже начал ее. Однако другие дела помешали мне продолжить это предприятие.
Поэтому я с большим удовольствием услышал, что наш автор, преподавая философию Декарта одному из своих учеников, диктовал ему в форме геометрических доказательств всю вторую часть и кое-что из третьей части Декартовых «Начал философии», а также некоторые из важнейших и труднейших вопросов метафизики, еще не решенных Декартом, и по настоятельной просьбе своих друзей позволил издать продиктованное со своими исправлениями и дополнениями. Поэтому и я присоединился к ним и охотно предложил свое содействие, поскольку оно было необходимо при издании. Я просил также автора изложить тем же способом и первую часть Декартовых «Начал», чтобы все целое, представленное таким способом, с самого начала могло быть лучше понято и встретило большее одобрение. Видя основательность всех этих доводов, автор не хотел отказать просьбам друзей и ожиданиям читателей и передал мне заботы о печати и издании, потому что сам жил в деревне, далеко от города, и, таким образом, не мог наблюдать за этим изданием.
Вот, благосклонный читатель, что предлагается тебе в этой книге, именно первая, вторая и отрывок третьей части «Начал философии» Декарта, к которым я присоединил в виде Приложения «Метафизические мысли» нашего автора. Однако, когда мы говорим (как сообщается и в заголовке), что перед нами первая часть Декартовых «Начал», то это не значит, что все, изложенное здесь в геометрическом порядке, есть целиком содержание этой части. Скорее содержание этой части относится лишь к наиболее важным вопросам, касающимся метафизики, вопросам, рассматриваемым Декартом в его «Размышлениях» (все же другое, что касается логики или рассказывается и упоминается лишь исторически, здесь выпущено). Чтобы лучше выполнить свою задачу, автор заимствовал до-
178
словно почти все, что сам Декарт в конце своего «Ответа на вторые возражения» изложил в геометрической форме. Таким образом, здесь предпосланы все его определения, а среди его теорем вставлены теоремы автора. Лишь аксиомы не всегда следуют сразу за определениями, а только после теоремы 4, причем ради лучшего обоснования изменен их порядок и выпущено все лишнее. Хотя нашему автору хорошо было известно, что эти аксиомы (как это имеет место у самого Декарта в его 7-м постулате) могли быть доказаны подобно теоремам и могли находиться в их числе и я даже просил его об этом, однако ввиду более важных работ, которыми он был занят, он мог уделить этой главе лишь две недели, в течение которых он должен был окончить этот труд. Поэтому он не мог удовлетворить ни свое, ни мое желание и прибавил лишь краткое объяснение, которое должно заменить место доказательства, и отложил дальнейшую работу, касающуюся всего целого, на более поздний срок. Если после продажи этого издания потребуется новое, то я постараюсь, чтобы автор его продолжил и окончил всю третью часть, трактующую о видимом мире. Из этой части я здесь поместил лишь отрывок, потому что автор должен был остановиться здесь в своем преподавании, а я при всей краткости отрывка не мог лишить его читателей. Чтобы это сделать надлежащим образом, следует прибавить во второй части кое-что о природе и свойствах жидкостей, и я по мере сил позабочусь о том, чтобы автор потом исполнил это.
Не только в расположении и объяснении аксиом, но и в доказательстве теорем и других следствий наш автор часто уклоняется от Декарта и пользуется способом доказательств, весьма отличным от способа последнего. Этого не следует понимать так, будто он хотел исправить этого знаменитого человека; скорее это сделано лишь с целью лучше выдержать раз принятый порядок, не умножая слишком числа аксиом. Поэтому он должен был также доказать многое, что было выставлено Декартом без всякого доказательства, и прибавить кое-что, совсем обойденное им.
Однако прежде всего я хотел бы обратить внимание на то, что во всех следующих выводах, а именно в первой и второй частях «Основ» и в отрывке третьей части, равно как и в своих «Метафизических мыслях», автор излагает воззрения самого Декарта, как они изложены в его
179
сочинениях или как они необходимо следуют из заложенных им оснований. Так как он обещал своему ученику преподавать философию Декарта, то для него было вопросом совести не отступать от его воззрений ни на вершок и не продиктовать что-либо, не соответствующее или даже противоречащее его учению. Поэтому не следует предполагать, что он высказывает здесь свои собственные взгляды или лишь те воззрения Декарта, которые он сам одобряет. Хотя некоторые из этих воззрений Декарта он признает истинными, а некоторые положения, как он откровенно заявляет, прибавляет от себя, однако здесь находится многое, что автор отвергает как ложное и в чем он держится другого мнения. Одним из многих примеров этого, между прочим, является то, что сказано о воле в схолии к теореме 15 первой части «Основ» и главе XII второй части «Приложения» (хотя доказательства ведутся здесь с большей тщательностью и подробностью). Ибо, по его собственному мнению, воля не отличается от рассудка и не одарена свободой, которой ее наделяет Декарт. Именно здесь Декарт (как это явствует также из четвертой части его «Рассуждения о методе», из второго «Размышления» и из других мест), не приводя доказательства, допускает, что человеческая душа безусловно мыслящая субстанция. Между тем наш автор, хотя и признает, что в мире существует мыслящая субстанция, однако оспаривает, что она образует сущность человеческой души. Он скорое придерживается того взгляда, что как протяжение не ограничено никакими пределами, так и мышление не имеет никаких границ. Поэтому, как человеческое тело не представляет безусловного протяжения, но ограничено определенным образом по законам протяженной природы движением и покоем, так, заключает он, и дух, или душа человека, не является мышлением безусловным, а известным образом ограниченным идеями по законам мыслящей природы. Существование мысли становится необходимым, как только человеческое тело начинает существовать. На основании этого определения, как он думает, нетрудно доказать, что воля не отличается от разума и далека от того, чтобы обладать свободой, приписанной ей Декартом. Даже ее способность утверждать и отрицать, по его мнению, лишь воображаемая, ибо помимо и вне идей утверждение и отрицание ничего собой не представляют. Что же касается остальных способно-
180
стей, таких, как рассудок, влечение и т.д., то, по его мнению, они должны причисляться к воображаемым сущностям или по крайней мере к понятиям, которые мы образуем путем отвлечения, как, например, понятия человечества, каменистости и другие того же рода.
Я не могу также обойти молчанием, что употребляемое в некоторых местах выражение «то или иное превосходит человеческое понимание» относится сюда же, т.е. оно употребляется лишь в смысле Декарта, и его не следует понимать так, будто автор высказывает это как свое собственное мнение. По мнению автора, не только все это, но и еще более высокое и более тонкое может быть точно и ясно понято и, более того, даже без труда объяснено, если только наш ум для исследования истины и познания вещей пойдет по другому пути, чем тот путь, который был открыт и испытан Декартом. Поэтому, по его мнению, заложенные Декартом основания наук и то, что он на них построил, недостаточны, чтобы распутать и разрешить все затруднительные вопросы, возникающие в метафизике, но необходимы еще другие, для того, чтобы поднять наш разум на вершину познания.
Наконец (чтобы закончить это предисловие), нам хочется напомнить читателям, что они не должны упускать из виду, что все эти исследования публикуются лишь с целью найти и распространить истину и побудить людей к изучению истинной, настоящей философии. Поэтому я прошу всех: прежде чем браться за чтение этой книги, чтобы извлечь из нее все богатые плоды (чего я им желаю от всего сердца), восстановить некоторые пропуски и тщательно исправить вкравшиеся опечатки, которые иногда таковы, что препятствуют пониманию доказательств и подлинных мнений автора, как легко убедиться в этом из их списка.
К КНИГЕ
Сочтем ли мы тебя рожденной высшим духом,
Иль из источника Декарта ты исходишь,
Того, что ты вещаешь, ты одна достойна,
И слава образца тебя не озаряет.
Смотрю ли я на гений твой, иль на ученья,
Я должен твоего творца вознесть до неба.
Ты не имеешь образца до сей поры,
И образец тебе не нужен, дивный труд;
И сколь Декарт Спинозе одному обязан,
Спиноза тем обязан самому себе.
И. Б. М. Д. 5
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
ВВЕДЕНИЕ
Прежде чем обратиться к теоремам и их доказательствам, нужно, мне кажется, кратко изложить, почему Декарт во всем сомневался, каким путем он достиг надежных оснований наук и каким способом он, наконец, освободился от всех сомнений. Я привел бы все это в математическую форму, но необходимые для этого подробности, по моему мнению, здесь скорее помешали бы правильному пониманию, учитывая тем более, что сейчас надо охватить все одним взглядом, как на картине.
Итак, чтобы по возможности предусмотрительно продвигаться в познании вещей, Декарт попытался:
1) оставить все предубеждения,
2) найти основания, на которых можно все построить,
3) открыть причину заблуждений,
4) рассмотреть все ясно и отчетливо.
Чтобы достигнуть первого, второго и третьего, он и начинает во всем сомневаться, но не как скептик, который не имеет другой цели, кроме сомнения, но чтобы таким образом освободить свой ум от всех предрассудков и, наконец, отыскать прочные и непоколебимые основания наук, которые, в случае если они существуют, не могли бы от него ускользнуть. Ибо истинные принципы наук должны быть столь ясны и достоверны, что они не нуждаются в дальнейшем доказательстве, что они совершенно свободны от опасности сомнения и что без них ничего не может быть доказано. Декарт нашел их в результате продолжительных сомнений, после чего ему уже было нетрудно различать истину от лжи и открыть причины
185
заблуждения. Так он предохранил себя от того, чтобы принимать что-либо ложное или сомнительное за истинное и достоверное.
Но, для того чтобы достигнуть четвертого и последнего, т.е. понимать все ясно и отчетливо, он придерживался основного правила: перечислить все простые идеи, из которых слагаются остальные, и испытать каждую из них в отдельности. Ибо, полагал Декарт, если бы он только мог ясно и отчетливо воспринимать простые идеи, то он, без сомнения, столь же ясно и отчетливо понял бы и все другие, которые слагаются из этих простых. Сделав это вступление, я намерен кратко объяснить, как Декарт подверг все сомнению, как нашел истинные начала наук и как он освободился от всех затруднений сомнения.
Сомнение во всем. Прежде всего он внимательно рассматривает все, полученное посредством чувств, как-то: небо, землю и т.п., а также собственное тело, т.е. все, что он до сих пор считал действительным. Он сомневается в достоверности этих предметов, потому что замечал, что чувства его иногда обманывали, а во время снов он часто бывал убежден, что вне его действительно находилось многое такое, что потом оказывалось обманом; и, наконец, он сам слышал даже от бодрствующих, как они жаловались на боли в давно отсутствующих членах. Поэтому он не без основания мог сомневаться даже в существовании своего тела и из всего этого основательно заключить, что чувства не представляют такого прочного основания, на котором можно построить всю науку (поскольку они подлежат сомнению), и что достоверность зависит от других, более надежных принципов. Чтобы продолжить поиски этих принципов, он, во-вторых, подвергает внимательному рассмотрению все общие понятия (univer-salia), каковы: телесная природа вообще, ее протяжение, форма, величина и т.д., а также и все математические истины. Хотя эти понятия казались ему более достоверными, чем те, которые он получил посредством чувств, однако он и здесь нашел основание усомниться в них, потому что случилось, что эти понятия вводили в заблуждение других, а главным же образом потому, что в его уме запечатлелось старое воззрение, согласно которому существует всемогущий бог, который сотворил его таким, каков он есть, и который поэтому, может быть, устроил так, что он заблуждается даже в том, что ему представ -
186
ляется яснее всего. Таким образом, все было подвергнуто Декартом сомнению.
Открытие основы всякого знания. Чтобы найти истинные принципы наук, Декарт исследовал дальше, можно ли все, что способно стать объектом его мысли, подвергнуть сомнению, чтобы таким образом открыть, не останется ли, наконец, чего-нибудь, в чем он никогда еще не сомневался. Если бы он в процессе этих сомнений нашел что-нибудь такое, что не может быть уже подвергнуто сомнению ни согласно вышеизложенному, ни каким-либо иным образом, то он с основанием мог бы заключить, что это могло служить ему фундаментом, на котором он мог бы построить все свое познание. Хотя, казалось, он сомневался уже во всем, поскольку подверг сомнению как почерпнутое из чувств, так и познанное только разумом, однако оставалось рассмотреть еще один объект, а именно: личность самого сомневающегося. Не в том смысле, что эта личность обладает головой, руками и прочими членами, в чем он уже усомнился, но поскольку она именно сомневалась, мыслила и пр. После внимательного рассмотрения он заметил, что в этом он не может уже сомневаться ни по одному из прежних оснований. Ибо, мыслит ли он во сне или наяву, во всяком случае он мыслит и существует; и, если бы даже другие и он сам заблуждались в других вещах, тем не менее они, заблуждаясь, существовали бы. Он не мог уже предположить творца своей природы столь коварным, чтобы он мог обманывать его и в этом; ибо мы должны допускать существование мыслящего, даже когда он заблуждается. Наконец, каково бы ни было основание для сомнения, оно в то же время не может не дать уверенности в существовании сомневающегося. Более того: чем больше приводится оснований для сомнения, тем больше аргументов, убеждающих его в своем существовании. Итак, куда бы Декарт ни обратился со своими сомнениями, он видел себя, наконец, вынужденным воскликнуть: «Я сомневаюсь, я мыслю, следовательно, я существую».
Открытием этой истины Декарт нашел одновременно и основание всех наук, меру и правило для всех других истин, именно: все, что представляется столь же ясно и отчетливо, как это первое положение, истинно.
Из предыдущего вполне очевидно, что не может быть никакого другого основания для наук, кроме этого, так
187
как во всем прочем можно легко сомневаться, в этом же — ни в коем случае. Относительно этого основного положения, однако, следует заметить, что утверждение: «я сомневаюсь, я мыслю, следовательно, существую», не представляет собой умозаключения с опущенной верхней посылкой. Ибо, если бы это было умозаключение, его посылки должны были бы быть яснее и очевиднее самого заключения: «я существую», и, следовательно, это «я существую» не было бы первым основанием всякого познания. Равным образом оно не могло бы быть достоверным заключением, так как его истинность зависела бы от предыдущих общих понятий, которые автор уже подверг сомнению. Таким образом, это «я мыслю, следовательно существую» есть единственное в своем роде суждение (unica propositio), равнозначное следующему: «я есть мыслящий».
Кроме того, чтобы предупредить возможную путаницу, надо знать (ибо это также должно быть познано ясно и отчетливо), чем мы являемся. Если это познано ясно и отчетливо, то мы не будем уже смешивать нашего существования с другим. Итак, чтобы вывести все это из предыдущего, наш автор продолжает следующим образом.
Он припоминает все, что он раньше думал о себе: что его душа есть нечто тонкое, распространенное подобно ветру, огню или эфиру в более грубых частях его тела; что его тело ему более известно, чем душа, и воспринимается отчетливее и яснее. Теперь он находит, что все это, очевидно, противоречит тому, что он только что познал с достоверностью: ибо он мог сомневаться в своем теле, но не в своей сущности, поскольку он мыслил. Более того, поскольку он не воспринимал тела ни ясно, ни отчетливо, то согласно предписанию своего метода он должен был отвергнуть его как ложное. Затем, принимая во внимание то, что он уже установил относительно себя, он не мог считать все телесное принадлежащим его. сущности, и он продолжал исследовать, что же именно относится к его сущности таким образом, чтобы в этом уже нельзя было сомневаться и должно было вывести отсюда свое существование. И он установил следующее: он хотел обеспечить себя от обмана; он желал понять многое; он сомневался во всем, чего не мог ясно понять; до сих пор он утверждал, что существует только одна истина; все остальное он отрицал и отвергал, как ложное; многое
188
он — представлял в воображении даже против своей воли; наконец, многое он воспринимал так, будто это исходит от чувств. Из каждого из этих положений он мог вывести свое существование с равной убедительностью, ни в одном из них нельзя было сомневаться, и, наконец, все эти истины могли быть мыслимы под одним атрибутом. Отсюда следовало, что все они верны и относятся к его природе. Поэтому, говоря: «я мыслю», он имел в виду все модусы мышления, а именно: сомнение, понимание, утверждение и отрицание, хотение и нехотение, воображение и восприятие,как виды мышления.
Здесь прежде всего надо заметить то, что особенно полезно для последующего, когда речь будет идти о различии между телом и душой, а именно: 1) что эти модусы мышления могут быть познаны ясно и отчетливо независимо от всего остального, еще сомнительного; 2) что ясное и отчетливое понятие, которое мы имеем о них, становится темным и спутанным, если к этим состояниям прибавить нечто еще сомнительное.
Освобождение от всех сомнений. Чтобы достигнуть достоверности во всем, что он подверг сомнению, и устранить всякое сомнение, Декарт продолжает исследовать природу совершеннейшего существа, чтобы убедиться в его существовании. Ибо, если бы удалось установить, что это совершеннейшее существо существует, что его мощью все создано и поддерживается и что его природе противен обман, тогда будет устранено основание сомнения, возникшее из того, что автор не знал причины своего собственного бытия. Именно тогда он узнает, что способность различать истину от заблуждения дана ему всеблагим и всеправедным богом не для того, чтобы его обмалывать. Таким образом, математические истины и все, что ему кажется вполне очевидным, не сможет уже вызвать в нем подозрения. Затем он идет далее и, чтобы устранить также остальные причины сомнения, вопрошает себя: откуда происходит то, что мы иногда заблуждаемся? Когда же он нашел, что это происходит оттого, что мы пользуемся свободной волей и поэтому соглашаемся даже с тем, что мы восприняли лишь смутно, он был уже вправе заключить, что он сможет в будущем остерегаться ошибки, если будет соглашаться лишь с тем, что познано ясно и отчетливо. Каждый может легко достигнуть этого, потому что имеет власть удерживать свою волю и принуждать ее оставаться
189
внутри границ разума. Но, поскольку в раннем возрасте мы воспринимаем много предрассудков, от которых нелегко освободиться, необходимо избавиться от них и соглашаться лишь с воспринятым ясно и отчетливо. Для этого он продолжает перечислять все понятия и простые идеи, из которых слагаются все наши мысли, и исследует каждое из них в отдельности, чтобы убедиться, что ясно и что темно в каждом из них. Таким образом, он получает возможность легко отличить ясное от темного и образовать мысли ясные и четкие; тем самым он легко найдет действительное различие между душой и телом, как и то, что в воспринятом нашими чувствами ясно и что темно, и, наконец, чем отличается сон от бодрствования. После всего этого он не мог уже сомневаться ни в своем бодрствовании, ни подвергаться обману чувств и, таким образом, освободился от всех вышеперечисленных сомнений.
Прежде чем окончить это введение, надо, кажется, еще удовлетворить тех, которые рассуждают следующим образом: так как существование бога само по себе нам неизвестно, то, по-видимому, мы не можем удостовериться ни в одной вещи. Ибо мы никогда не будем в состоянии доказать существование бога, потому что из недостоверных посылок (поскольку мы объявили все сомнительным, пока не узнали нашего собственного происхождения) нельзя вывести ничего достоверного.
Чтобы устранить это затруднение, Декарт отвечает следующим образом: из того, что нам еще неизвестно, не создал ли нас творец нашего бытия такими, что мы подвержены обману даже в вещах, представляющихся нам наиболее очевидными, еще не следует, что мы можем сомневаться в том, что мы познаем ясно и отчетливо само по себе или даже путем рассуждения, пока мы обращаем на него внимание. Мы можем сомневаться лишь в том, что мы раньше доказали как истинное и что может опять прийти на память в случае, если мы не обратим внимания на основания, из которых оно выведено и которые мы забыли. Вот почему, хотя существование бога может быть познано не само по себе, а посредством другого, можно, однако, достигнуть твердого знания существования бога, если отдавать себе полный отчет во всех посылках, из которых оно выведено (см. § 13, ч. I «Начал», «Ответ на вторые возражения» № 3 и конец пятого «Размышления»).
190
Однако, если этот ответ покажется кому-либо недостаточным, то я дам еще другой. Выше, где речь шла о достоверности и очевидности нашего бытия, мы видели, что мы вывели его из того, что, куда бы мы ни обращали наш умственный взор, мы не встречали никакого повода к сомнению, который не убеждал бы нас тем самым в этом бытии. При этом мы могли обращать внимание на нашу собственную природу или принять, что творец нашей природы хитрый обманщик, или же, наконец, допустить какой-либо иной лежащий вне нас повод для сомнения, например случай, какого мы не встречали до сих пор ни в одном предмете. Ибо, имея в виду природу треугольника, мы во всяком случае вынуждены к заключению, что три его угла равны двум прямым; этого заключения, однако, нельзя вывести из того, что мы можем быть обмануты творцом нашей природы, хотя мы из этого же с полной очевидностью вывели наше собственное бытие. Поэтому, куда бы мы ни обратили наш умственный взор, мы вовсе не вынуждаемся к заключению, что три угла треугольника равны двум прямым, а, напротив, находим здесь повод к сомнению; и это потому, что мы не имеем такой идеи о боге, которая воздействовала бы на нас таким образом, что исключала бы возможность считать бога обманщиком. Ибо человеку, не имеющему истинной идеи о боге (как это мы предположили о самих себе), так же легко думать, что его творец обманщик, как и то, что сам он не таков. Точно так же, кто не имеет никакой идеи о треугольнике, с одинаковой легкостью может думать, что его три угла равны двум прямым, как и то, что они не равны им. Поэтому я допускаю, что, к каким бы доказательствам мы ни прибегали, за исключением нашего существования, ни в чем нельзя иметь безусловной уверенности, пока мы не имеем ясного и точного понятия о боге, заставляющего нас утверждать, что бог в высшей степени правдив, подобно тому как идея, которую мы имеем о треугольнике, заставляет нас заключать, что три его угла равны двум прямым; но я оспариваю, что вследствие этого нельзя достичь никакого познания. Ибо, как видно из всего сказанного, основной смысл всего вопроса состоит в следующем: можем ли мы составить себе такое понятие о боге, которое не позволило бы нам с одинаковой легкостью думать и то, что бог обманщик, и то, что он не обманщик, а принуждало бы нас утверждать, что бог
Дата добавления: 2015-08-10; просмотров: 52 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШЕ | | | ГЕОМЕТРИЧЕСКИМ 2 страница |