Послание в Келестину, епископу Римскому

Преподобнейшему и боголюбезнейшему отцу Келестину Кирилл желает о Господе всякого блага.

Если бы мне можно было молчать и не писать к твоему благочестию о всех настоящих смутах, если бы можно было избегнуть жалоб и избавиться от огорчений, особенно при столь важных событиях, когда потрясается некоторыми правая вера, то я сказал бы самому себе: «Хорошо! И нечего опасаться молчаливому — покой лучше тревоги!» Но так как Бог требует от нас бдительности в таких обстоятельствах, а давний обычай Церквей указывает входить в сношение с твоим благочестием, то я необходимо должен писать к тебе и известить, что сатана и ныне приводит все в смятение, свирепствует против Церквей Божиих и везде пытается уклонить от прямого пути веры тех, которые идут по нему. Не утихает этот все лукавый зверь, быстро распространяющий нечестие. До настоящего времени я молчал и ни к твоему благочестию, ни к другому кому–либо из наших сослужителей ничего не писал о нынешнем правителе Церкви Константинопольской, думая, что поспешность в таком деле — заслужить неодобрение; но так как зло достигло уже крайней степени, то я почел за непременную обязанность не молчать больше и сказать все о происшедших смутах.

Тот, о ком я говорю, как скоро вступил на епископию, вместо того чтобы назидательными поучениями делать добро не только постоянным тамошним жителям, но и временным пришельцам, которых там, говорят, из всех городов и селений бывает очень много, поставил себе задачей говорить странное, нелепое — такое, что далеко отступает от апостольской и евангельской веры, которую отцы сохранили в точности и передали нам как многоценную жемчужину. Беседы его, которые говорил он в церкви, и притом очень часто, — и доселе не перестает говорить, — я послал к твоему благочестию как прямое доказательство его учения. Признаюсь, что я соборною грамотою хотел довести до его сведения, что мы не можем входить в общение с тем, кто так говорит и мыслит, но этого я не сделал. Рассудив, что поскользающимся надобно подать руку для поддержания их и упавших надобно поднять, как своих братий, я в своих письмах к нему советовал отстать от такого нечестивого учения, но от этого мы не получили никакой пользы. Как скоро он узнал, что мы не только далеки от того, чтобы одинаково с ним мыслить, но и, не одобряя его, побуждаем отстать от вымыслов — я не хочу назвать их учением, — он всячески стал коварствовать против меня и доселе не перестает производить смуты. Когда мы ждали, что он исцелится от своей болезни, удержится от противохристианского учения, узнаём, что мы ошиблись в своей надежде, по следующему событию. В Константинополе был епископ Дорофей, одинаковых с ним мыслей, человек корыстолюбивый, и льстивый, и дерзкий на словах. Он во время одного общественного богослужения — это было уже в то время, как Несторий занимал престол Церкви Константинопольской, — встал со своего места и громким голосом дерзнул сказать: «Кто говорит, что Мария есть Богородица, тот да будет анафема». Весь народ поднял сильный крик и вышел из храма; он не хотел быть в общении с теми, которые имеют такие мысли; так что и в нынешнее время народ константинопольский не бывает при соборных молитвословиях, кроме немногих людей, легкомысленных и угодников ему. Монастыри же почти все, и их архимандриты, и многие из членов сената, не бывают при богослужениях, боясь, чтобы не сделалась неправою их вера от того превратного учения, которое он и его клевреты, пришедшие с ним из Антиохии, везде разглашают. Его беседы принесены были и в Египет, и я узнал, что некоторые нерассудительные люди увлечены были ими в заблуждение, а некоторые в недоумении спрашивают друг друга: истинны ли слова его или он заблуждается? Опасаясь, чтобы яд этой болезни не проник в сердце простодушных, я написал окружное послание ко всем египетским монастырям, укрепляя их в правоверии. Списки с него некоторыми переданы и в Константинополь; прочитавшие его получили от того великую пользу, так что многие из государственных сановников письменно благодарили меня. Но в нем это только сильнее раздражило досаду на меня: он поднимает брань против меня, как против врага, хотя не находит во мне другой вины, кроме той, что не хочу иметь одинаковых с ним мыслей, что я вопреки ему поддержал во многих веру, которую приняли мы от отцов, убедив многих считать истинным то, чему научились мы из Священного Писания. Не озабочиваясь умыслами его против меня и поручая себя всеведущему и всесильному Богу, я написал к нему и другое послание, в котором, кратко изложив учение правой веры, убеждал и заклинал его Богом сообразно тому и мыслить, и говорить; но и этим я не принес никакой пользы: он и теперь таков же, как и прежде, и не перестает говорить превратное. Считаю нужным известить твое благочестие, что с моими словами согласны и все восточные епископы; они все теперь в огорчении, в печали, а особенно благочестивые епископы в Македонии. А он, зная это, считает себя мудрым больше всех, думает, что только он знает смысл Боговдохновенного Писания и постиг тайну Христову. Не следовало ли бы ему скорее убедиться в том, что, когда все, какие есть по всей Вселенной, православные епископы и миряне исповедуют, что Христос есть Бог и что Дева, родившая Его, есть Богородица, Он один, отвергая это, находится в заблуждении? Но он, ослепленный гордостью, думает, что, действуя на всех властью своего престола, заставит и нас и всех других одинаково с ним мыслить. Так что же остается теперь делать нам, когда не можем ни вразумить его, ни отклонить от таких бесед, когда народ в Константинополе со дня на день сильнее и сильнее заражается зловерием, а некоторые с томлением в душе ждут себе помощи от православных епископов? Рассмотрению нашему подлежит не какое–нибудь обыкновенное дело, и молчание тут нисколько не оправдает нас. Христос подвергается поношению — как же мы будем молчать? Каждый из нас знает слова Павла: Аще убо волею сие творю, мзду имам: аще же неволею, строение ми есть предано (1 Кор.9:17). Поэтому мы, которым вверено служение Слову, которым и поручено охранять незыблемость веры, что скажем в день Суда, если промолчим при настоящих событиях в Церкви?

Но мы не хотим открыто прервать наше сношение с ним, не сделав наперед сношения с твоим благочестием. Поэтому, благоволи письменно изложить свое мнение о том, должно ли нам еще иметь общение с ним или прямо объявить, чтобы никто не входил в общение с ним, когда он остается с таким образом мыслей и так учит. Суждение твоего благочестия об этом деле надобно будет письменно передать также благочестивейшим и боголюбивейшим епископам Македонии и всем прочим пастырям восточных Церквей. Согласно желанию их, мы дадим им опору и оружие, чтобы стоять всем им единодушно и единомысленно и подвизаться за правую веру, против которой открылась брань. А на него самого уже изрекли анафему наши великие, досточтимые и славные отцы, учившие, что Святая Дева есть Богородица, с ними же вместе и мы, ныне живущие. Он не хотел высказать своего учения сам своим языком, а выставил для того другого, Дорофея, о котором я говорил, и настроил его высказать его мысли в то время, когда сам он тут сидел и слушал; сошедши же со своего седалища, он допустил его к совершению Божественных Таин. Для того чтобы твоему благочестию яснее видеть, чему он учит и как он мыслит, а также чему учили блаженные и великие отцы наши, я послал к тебе книги, содержащие основные статьи учения; по моему распоряжению с них сделан перевод, какой можно было сделать в Александрии. Письма, написанные мною, я отдал возлюбленному Посидонию, поручив ему доставить их твоему благочестию.

Дата добавления: 2015-08-10