Дипломатия 3 страница

Как Наполеон применительно к продаже Луизианы, Каннинг имел право хвастаться, что он сделал из Нового Света фактор перемены равновесия сил в Старом, ибо Великобритания подчеркивала, что она поддержит «доктрину Монро» силами Королевского военно-морского флота. Америка, однако, хотела бы„церемены равновесия сил в Европе лишь в той степени, которая позволила бы предотвратить проникновение Священного союза в Западное полушарие. Что же касается всего остального, то европейским державам оставалось поддерживать равновесие сил без участия Америки. До самого конца столетия главным содержанием американской внешней политики станет расширение сферы применения «доктрины Монро». В 1823 году «доктрина Монро» предупредила европейские державы, что им следует держаться подальше от Западного полушария. К столетнему юбилею «доктрины Монро» смысл ее постепенно

Кардинальный вопрос: Теодор Рузвельт или Вудро Вильсон

расширялся, и в итоге она превратилась в оправдание американской гегемонии в Западном полушарии.^ 1845 году президент Полк объяснял включение Техаса в состав Соединенных Штатов стремлением не позволить независимому государству превратиться «в союзника или зависимую территорию какой-либо иностранной нации, более могущественной, чем оно само», а следовательно, избежать угрозы американской безопасности,!^ То есть «доктрина Монро» оправдывала американское вмешательство в дела других государств не только в случае наличия реальной угрозы для страны, но и при одном лишь появлении возможности подобного вызова — точно так же, как это делалось в рамках системы европейского равновесия.

Гражданская война на короткое время приостановила интерес Америки к территориальной экспансии. Главной заботой для внешней политики Вашингтона было предотвращение признания Конфедерации европейскими нациями; иначе на североамериканской почве возникла бы многогосударственная система, а вместе с нею — характерная для европейской дипломатии политика сохранения системы равновесия сил. Но уже к 1868 году президент Эндрю Джексон вернулся на прежний путь и оправдывал экспансию «доктриной Монро»: на этот раз речь шла о покупке Аляски.

«Иностранные владения или иностранный контроль над отдельными поселениями до сих пор сдерживали рост и умеряли влияние Соединенных Штатов. Столь же губительными были бы хроническая революция и анархия»16.

Происходило нечто более фундаментальное, чем просто экспансия на просторах Американского континента, хотя это практически не было замечено так называемыми великими державами: в клуб их вступал новый член, ибо Соединенные Штаты становились самой могущественной нацией мира. К 1885 году Соединенные Штаты превзошли Великобританию, тогда считавшуюся крупнейшей индустриальной державой мира, по объему производимой продукции. К концу века страна потребляла больше энергии, чем Германия, Франция, Австро-Венгрия, Россия, Япония и Италия вместе взятые17. За период между окончанием гражданской войны и началом следующего столетия добыча угля в Америке выросла на 800%, производство рельсового проката на 523%, длина железнодорожной сети на 567%, а производство пшеницы на 256%. Благодаря иммиграции численность американского населения удвоилась. И процесс роста имел'тенденцию к ускорению.

Не было еще такой нации, которая вместе с подобным приращением могущества не попыталась бы приобрести и общемировое влияние. Лидеры Америки оказались перед искушением. Государственный секретарь при президенте Эндрю Джексоне Сьюард мечтал об империи, включающей в себя Канаду и значительную часть Мексики и глубоко вдающуюся в Тихий океан. Администрация Гранта желала аннексировать Доминиканскую республику и примеривалась к приобретению Кубы. Подобного рода инициативы современные европейские лидеры — Дизраэли или Бисмарк — поняли бы и одобрили.

Но американский сенат оставался нацелен на первоочередные внутренние проблемы и похоронил оба экспансионистских проекта. Он сохранял армию немногочисленной (25 тыс. человек), а флот слабым. Вплоть до 1890 года американская армия шла четырнадцатой в мире после Болгарии, а американский флот был меньше итальянского, хотя индустриальная мощь Америки в тринадцать раз превышала итальян-

Дипломатия

скую Америка не участвовала в международных конференциях и трактовалась как второразрядная держава. В 1880 году, когда Турция произвела сокращение дипломатического персонала, она закрыла посольства в Швеции, Бельгии, Нидерландах и Соединенных Штатах. Одновременно один германский дипломат в Мадриде предложил, чтобы ему лучше урезали денежное содержание, чем направили в Вашингтон18.

Но коль скоро страна достигает уровня, соответствующего американскому в период после окончания гражданской войны, она не в состоянии вечно противостоять искушению воспользоваться своей мощью, чтобы обосновать претензии на более важную роль на международной арене. В конце 80-х годов XIX века Америка начала строить флот, который еще в 1880 году был меньше чилийского, бразильского или аргентинского. В 1889 году секретарь по военно-морским делам Бенджамен Трэйси вел кулуарную агитацию за строительство наступательного, ударного флота, а современный военно-морской историк Альфред Тэйер Мэхэн разработал разумное для этого обоснование".

Хотя на деле Британский Королевский военно-морской флот защищал Америку от опустошительных набегов европейских держав, американские лидеры не воспринимали Великобританию как защитницу собственной страны. В течение всего XIX века Великобритания считалась величайшей угрозой американским интересам, а Королевский военно-морской флот — серьезнейшей стратегической опасностью. Неудивительно, что, когда Америка начала напрягать мускулы, она стала стремиться устранить влияние Великобритании в Западном полушарии при помощи той самой «доктрины Монро», проведению в жизнь которой Великобритания способствовала столь усердно. Соединенные Штаты более не деликатничали перед лицом подобной опасности. В 1895 году государственный секретарь Ричард Олни сослался на «доктрину Монро», чтобы сделать предупреждение Великобритании и при этом подчеркнуть изменившееся соотношение сил. «Сегодня, — писал он, — Соединенные Штаты практически суверенны на данном континенте, и любое их установление является законом для всех лиц, на которых наше государство распространяет свое влияние». «Неограниченные ресурсы» Америки «в сочетании с изолированным местоположением делают ее хозяином ситуации и практически неуязвимой для любой или всех вместе взятых прочих держав»20. Отрицание Америкой силовой политики явно не распространялось на Западное полушарие. К 1902 году Великобритания отказалась от претензий на ведущую роль в Центральной Америке.

Став наиболее значительной силой в Западном полушарии, Соединенные Штаты стали в более широком плане выходить на международную политическую арену. Америка превратилась в мировую державу вопреки самой себе. Распространившись вширь по континенту, она закрепила свое преобладание на всех берегах и одновременно настаивала на том, что не имеет ни малейшего желания проводить политику великой державы. И когда этот процесс завершился, Америка обнаружила, что в ее распоряжении находится такая мощь, которая сама по себе превращает ее в важнейший фактор международной политики независимо от собственных предпочтений. Американские лидеры могли продолжать настаивать на том, что основной целью внешней политики является выступление в роли «маяка» для всего остального человечества, но уже невозможно было бы отрицать, что кое-кто из них укрепился в мысли, что ждать,

Кардинальный вопрос: Теодор Рузвельт или Вудро Вильсон

пока все человечество примет демократическую систему, и только после этого войти самим в международную систему — не стоит, могущество Америки дает ей право уже сейчас высказывать собственное суждение по злободневным вопросам.

Никто не высказал этот довод более резко и недвусмысленно, чем Теодор Рузвельт. Он был первым президентом, настаивавшим на том, что долг Америки — распространить свое влияние на весь земной шар и строить отношения с миром на основе концепции национальных интересов. Как и его предшественники, Рузвельт был убежден в том, что задачей Америки является благотворное воздействие на остальной мир. Но, в отличие от них, он утверждал, что истинные американские внешнеполитические интересы выходят далеко за рамки простой заинтересованности в сохранении собственной неприкосновенности. Рузвельт основывался на предположении, что Соединенные Штаты являются такой же державой, как и все прочие, а не уникальным воплощением добродетелей. И если интересы страны сталкиваются с интересами других стран, Америка несет на себе обязательство собственной мощью переломить ситуацию в свою пользу.

В качестве первого шага Рузвельт придал «доктрине Монро» наиболее интервенционистское толкование, сближающее ее с империалистическими доктринами того времени. В документе, который он назвал «Логическим выводом из доктрины Монро», 6 декабря 1904 года было провозглашено генеральное право на интервенцию для «какой-либо из цивилизованных наций», в Западном полушарии это право могли осуществлять одни' лишь Соединенные Штаты: «...В Западном полушарии приверженность Соединенных Штатов доктрине Монро может вынудить Соединенные Штаты, пусть даже с сожалением, применить международные полицейские силы в вопиющих случаях злодеяний или бессилия какой-либо страны их остановить»21.

Практические деяния Рузвельта опережали теорию. В 1902 году Америка силой принудила Гаити выплатить все свои долги европейским банкам. В 1903 году она превратила брожения в Панаме в крупномасштабное восстание. С американской помощью местное население силой добилось независимости от Колумбии, но не ранее, чем Вашингтон образовал «Зону Канала», находящуюся под суверенитетом Соединенных Штатов по обеим сторонам того, что потом станет Панамским каналом. В 1905 году Соединенные Штаты установили финансовый протекторат над Доминиканской республикой. А в 1906 году американские войска оккупировали Кубу.

.Для Рузвельта мускульная дипломатия в Западном полушарии была частью новой всемирной роли Америки. Два океана более не были достаточно широки, чтобы отъединить Америку от всего остального мира. Соединенные Штаты стали актером на сцене международной политики. Рузвельт даже заявил в послании Конгрессу 1902 года: «Во все большей и большей степени рост взаимозависимости и усложнение международных политических и экономических Отношений делает обязательным для всех цивилизованных держав с упорядоченной системой правления настаивать на надлежащем поддержании полицейского порядка в мире»22.

Рузвельт занимает единственную в своем роде позицию в истории американских международных отношений. Ни один из президентов не определял роли Америки в мировой политике исключительно на базе национальных интересов и. не отождествлял национальные интересы столь всеобъемлюще с достижением равновесия

Дипломатия

сил. Рузвельт же разделял точку зрения своих соотечественников, что Америка является истинной надеждой для всего мира. Но, в отличие от них, он не верил, что она способна сохранить мир или исполнить свое предназначение просто посредством утверждения собственных добродетелей. Его представления о сущности мирового порядка были гораздо ближе к Пальмерстону и Дизраэли, чем к Томасу

Джефферсону. ■

Великий президент должен быть просветителем, перебрасывающим мост через пропасть между будущим своего народа и собственным опытом. Рузвельт преподал особо суровую доктрину народу, взращенному в вере в то, что отсутствие войн есть нормальное состояние отношений между нациями, что не существует разницы между личной и общественной моралью и что Америка, надежно ограждена от пертурбаций, сотрясающих весь остальной мир. Ибо Рузвельт опровергал каждое из этих положений. Для него международная жизнь означала борьбу, и теория Дарвина о выживании наиболее приспособленных представлялась лучшим руководством по истории, чем свод моральных правил, которыми должна руководствоваться личность. По мнению Рузвельта, сирые и убогие унаследуют землю только в том случае, если они будут сильными. Согласно Рузвельту, Америка — не воплощение этических истин, а великая держава, потенциально самая великая из держав. Он надеялся* что будет президентом, которому предназначено вывести свою нацию на мировую арену, с тем чтобы она предопределила облик XX века так- же, как Великобритания доминировала в XIX — как страна необъятного могущества, взявшая на себя труд действовать, проявляя умеренность и мудрость, во имя стабильности, мира и прогресса.

Рузвельт рвался опровергнуть превеликое множество священных истин, предопределявших американское мышление в области внешней политики. Он ни во что не ставил эффективность международного права. Если нация не способна защитить себя собственными силами, то ее ни от чего не оградит международное сообщество. Он отвергал разоружение, которое тогда только что выплыло как тема внешнеполитических рассуждений:, •.

«Поскольку пока что не существует и намека на возможность создания каких-либо международных сил... которые могли бы эффективно пресечь неправедные деяния, то при данных обстоятельствах было бы и глупо, и преступно для великой и свободной нации лишать себя сил защитить собственные права, а в исключительных случаях выступить в защиту прав других. Ничто не может породить большей несправедливости... чем преднамеренное превращение свободных и просвещенных народов... в бессильные, оставляя вооруженными все виды варварства и деспотизма»23.

Рузвельт был еще более саркастичен, когда дело доходило до разговоров о мировом правительстве:

«Отношение Вильсона плюс Бриана к фантастическим мирным договорам, к невозможным обещаниям, ко всем и всяческим листочкам бумаги, не подкрепленным эффективной мощью, у меня вызывает отвращение. Было бы бесконечно лучше как для отдельной нации, так и для всего мира относиться к внешней политике в традициях Фридриха Великого или Бисмарка, а не с доверчивостью Бриана или Бриана плюс Вильсона, превращаемой в качество национального характера... Праведность, сопровождаемая видением молочных рек и кисельных берегов, но не подкрепляемая

Клрдинальный вопрос: Теодор Рузвельт или Вудро Вильсон

силой, столь же зловредна и опасна, и даже более злокозненна, чем сила, отъединенная от праведного дела»24.

В мире, регулируемом посредством силы, естественный порядок вещей, как полагал Рузвельт, должен найти свое отражение в концепции «сфер влияния», когда.господствующее влияние в обширных регионах отводилось бы конкретным великим державам, например Соединенным Штатам — в Западном полушарии, а Великобритании — на Индийском субконтиненте. В 1908 году Рузвельт согласился с японской оккупацией Кореи, поскольку, с его точки зрения, японо-корейские отношения должны были регулироваться соотношением сил каждой из этих стран, а не положен ниями международного договора или нормами международного права:

«Корея безоговорочно японская. Да, верно, согласно договору было торжественно провозглашено, что Корея должна оставаться независимой. Но сама Корея оказалась бессильной обеспечить реальное исполнение договора, и совершенно неуместно предполагать, что любая другая нация... попытается сделать для корейцев то, что они сами абсолютно неспособны сделать для самих себя»25.

Коль скоро Рузвельт придерживался столь европеизированных взглядов, неудивительно, что он трактовал вопрос международного равновесия сил с такой степенью искушенности, какой не было ни у одного из американских президентов, за исключением лишь Ричарда Никсона. Поначалу Рузвельт не видел необходимости для Америки вникать в конкретные детали европейского равновесия сил, поскольку считал его более или менее саморегулирующимся. Но он почти не сомневался в том, что, если это суждение окажется ошибочным, Америка включится в эту систему и врсстановит равновесие., Рузвельт постепенно пришел к выводу, что именно Германия является угрозой европейскому равновесию, и стал отождествлять национальные- интересы Америки с интересами Великобритании и Франции.

Это было продемонстрировано в 1906 году во время конференции в Альхесирасе, целью которой было определить будущее Марокко. Германия, настаивавшая на «политике открытых дверей», чтобы не допустить французского преобладания, добилась включения американского представителя в состав участников конференции, поскольку полагала, что у Америки там имелись значительные торговые- интересы. В этом мероприятии принял участие американский консул в Марокко, но сыгранная им роль разочаровала немцев. Рузвельт подчинил торговые интересы Америки, которые, по сути дела, не так уж были велики, собственным геополитическим воззрениям. Они нашли свое отражение в письме Генри Кебота Лоджа Рузвельту в самый разгар Марокканского кризиса. «Франция, — писал, он, — должна быть с нами и с Англией: в нашей зоне и в нашем сообществе. Это мероприятие является разумным как экономически, так и политически»26.

В то время как в Европе Рузвельт считал главной угрозой Германию, в Азии его тревожили надежды и чаяния России, и потому он благоволил основному сопернику России — Японии. «В мире не существует нации, которая бы в большей степени, чем Россия, держала в руках судьбы грядущих лет», — заявлял Рузвельт27. В 1904 году Япония, защищенная альянсом с Великобританией, напала на Россию. Хотя Рузвельт и заявил об американском нейтралитете, склонялся он в сторону Японии. Победа России, доказывал он, явится «ударом по цивилизации»28. А когда Япония разгромила

Дипломатия

русский флот, он ликовал: «Я был до предела рад японской победе, ибо Япония участвует в нашей игре»29.

Он, однако, хотел лишь ослабления России, а не полного ее исключения из системы равновесия сил — ибо, согласно максимам дипломатии равновесия сил, чрезмерное ослабление России лишь заменило бы российскую угрозу японской. Рузвельт полагал, что наилучшим для Америки исходом была бы ситуация, при которой Россия «оказалась бы лицом к лицу с Японией, с тем чтобы каждая из этих стран воздействовала бы на другую с точки зрения умеренности»30.

И вот, опираясь скорее на принципы геополитического реализма, чем интеллектуального альтруизма, Рузвельт обратился к обеим воюющим сторонам с предложением — направить своих представителей в его резиденцию в Ойстер-Бэй, чтобы разработать мирный договор, который ограничивал бы японскую победу и сохранял бы равновесие сил на Дальнем Востоке. В результате Рузвельт стал первым американцем, получившим Нобелевскую премию мира фактически за то, что ему удалось организовать урегулирование конфликта на базе таких прописных истин, как равновесие сил и раздел сфер влияния, что после появления на политической арене его преемника Вильсона стало считаться совершенно антиамериканским.

В 1914 году Рузвельт поначалу отнесся довольно хладнокровно к вторжению Германии в Бельгию и Люксембург, хотя это беззастенчиво нарушало договоры, провозглашавшие нейтралитет обеих стран:

«Что касается нарушения этих договоров или пренебрежения ими, я не становлюсь на точку зрения ни одной из сторон. Когда гиганты сходятся в смертельной схватке и вольно перемещаются во все стороны, они, безусловно, наступят на любого, кто попадется под ноги тому или иному великану, если это не окажется опасным»^.

Через несколько месяцев после того, как в Европе разразилась война, Рузвельт пересмотрит свое первоначальное заявление по поводу нарушения бельгийского нейтралитета, хотя, однако, характерно то, что его беспокоит не незаконность германского вторжения, но угроза, проистекающая из этого для равновесия сил: «...Неужели вы не верите, что если Германия победит в войне, разобьет английский флот и разгромит Британскую империю, она через год-два не будет настаивать на обретении господствующего положения в Южной и Центральной Америке?..»32

Он требовал проведения обширных мероприятий в области вооружения, с тем чтобы Америка своей мощью поддержала бы страны Тройственного согласия. Он рассматривал победу Германии как возможную и опасную для Соединенных Штатов. Победа Центральных держав сделала бы невозможной защиту со стороны британского военно-морского флота и позволила бы германскому империализму прочно укорениться в Западном полушарии.

Рузвельт, должно быть, считал британский военно-морской контроль над Атлантическим океаном безопаснее, чем германскую гегемонию, в силу таких неизменных, не имеющих отношения к проблемам равновесия факторов, как культурная общность и исторический опыт. Действительно, между Англией и Америкой имелись прочные культурные связи, не имевшие аналогов в отношениях между США и Германией. Более того, Соединенные Штаты привыкли к той мысли, что Великобритания правит морями, и им было комфортно с этим представлением, ибо они более не подозревали

Кардинальный вопрос: Теодор Рузвельт или Вудро Вильсон

Великобританию в наличии у нее каких-либо экспансионистских планов как в Северной, так и в Южной Америке. На Германию, однако, смотрели настороженно. 3 октября 1914 года Рузвельт пишет британскому послу в Вашингтоне (удобно позабыв свое прежнее суждение о неизбежности германского невнимания к нейтралитету Бельгии):,»

«Если бы я был президентом,, я бы выступил (против Германии) тридцатого или тридцать первого июля»33.

Месяцем позже, в письме к Редьярду Киплингу, Рузвельт признался, до какой степени трудно вовлечь американскую мощь в европейскую войну на базе его убеждений. Американский народ не проявил бы желания следовать курсу, столь явно основанному на принципах силовой политики:

«Если бы я попытался пропагандировать то, во что верю сам, для нашего народа это оказалось бы бессмысленным, ибо он бы за мной не пошел. Наш народ близорук и не понимает международных проблем. Ваш народ тоже был близорук, но не до такой степени, как наш, и не в этих вопросах... Вследствие ширины океана наш народ верит, что ему нечего бояться в связи с нынешней схваткой и что на нем не лежит никакой ответственности за происходящее»34.

Если бы американское внешнеполитическое мышление остановилось на Теодоре Рузвельте, то оно определялось бы как эволюция в сторону усвоения традиционных принципов европейского государственного управления и применения их в американских условиях. На Рузвельта смотрели бы как на президента, обеспечившего господствующее положение Соединенных Штатов на всем Американском континенте, с чего и началось восприятие их как мировой державы. Но американское внешнеполитическое мышление не кончилось на Рузвельте, да и не могло на нем кончиться. Лидер, подгоняющий свою политику под уже имеющийся у народа опыт, обрекает себя на застой; лидер, который опережает накопившийся у народа опыт, рискует быть непонятым. Но ни накопленный Америкой опыт, ни ее моральные ценности не готовили ее к той роли, которую отводил ей Рузвельт.

По иронии судьбы Америка в конце концов приняла на себя ту самую ведущую роль, которую предсказывал ей Рузвельт, причем еще при его жизни, но произошло это на основе тех самых принципов, которые Рузвельт отвергал, и под руководством президента, которого Рузвельт презирал/. Вудро Вильсон был живым воплощением традиций американской исключительности и основателем того, что потом превратилось в господствующую интеллектуальную школу американской внешней политики — школу, основополагающие принципы которой Рузвельт в лучшем случае счел бы беспочвенными, а в худшем — вредными, нарушающими долгосрочные интересы Америки.

С точки зрения укоренившихся принципов государственного управления, в споре между двумя величайшими американскими президентами аргументация Рузвельта выглядела гораздо убедительнее. Тем не менее победу одержал Вильсон: в следующем столетии Рузвельта будут помнить благодаря его конкретным достижениям, но американское мышление сформировал Вильсон. Рузвельт понимал, как именно принципы международной политики находили свое отражение в конкретных действиях наций, определявших положение дел в мире, — ни у одного из американских президентов тогда еще не было столь острого и проницательного видения того, как функциониру-

2 Г. Киссинджер 33

ДИПЛОМАТИЯ

ют различные системы международных отношений. И все же именно Вильсон нащупал пружины американской мотиваций своей позиции в международных делах, а возможно, главную из них: Америка просто-напросто не видела себя нацией, похожей на другие. У нее не было ни теоретического, ни практического фундамента, чтобы вести дипломатическую деятельность в европейском стиле и постоянно приспосабливаться к нюансам перемен в соотношении сил, стоя на позиции морального нейтралитета, причем только для того, чтобы это зыбкое равновесие все время сохранялось. Независимо от реальной ситуации и уроков применения силы, преобладающим убеждением американского народа была уверенность в том, что исключительный характер их страны требует утверждать свободу собственным примером и одновременно распространять ее.

Американцев можно было подвигнуть на великие дела, лишь показав перспективы, соответствующие их представлению о собственной стране как исключительной по своему характеру. Несмотря на всю близость к дипломатии великих держав, Рузвельту с его интеллектуальным походом не удалось, убедить соотечественников, что нации необходимо вступить в первую мировую войну. А вот Вильсон смог воздействовать на тех же «недоверчивых» людей при помощи аргументов, которые были морально возвышенны и в то же время, в основном, непонятны иностранным лидерам.

Вильсону удалось добиться потрясающего успеха. Отвергая силовую политику, он знал, как затронуть чувствительные струны американского народа. Ученый, сравнительно поздно пришедший в политику, он оказался в председательском кресле вследствие раскола в республиканской партии между Тафтом и Рузвельтом. До Вильсона дошло, что инстинктивный американский изоляционизм может быть преодолен только призывом к вере в исключительный характер американских идеалов. Шаг за шагом он вовлекал изоляционистскую страну в войну, после чего первым продемонстрировал приверженность его администрации миру, выступая в качестве страстного защитника политики нейтралитета. Делая это, он отмежевывался от каких бы то ни было эгоистичных национальных интересов и утверждал, что Америка не ищет никаких выгод, кроме торжества собственных принципов.

В своем первом послании «О положении в стране» от 2 декабря 1913 года он положил начало тому, что потом стало определяться термином «вильсонианство». Веет общность права, а не равновесие сил, доверие наций друг к другу, а не национальное самоутверждение любой ценой, были, с точки зрения Вильсона, опорой международного порядка. Рекомендуя ратификацию ряда договоров об арбитраже, Вильсон доказывал, что обязательный арбитраж, а не применение силы, должен стать методом разрешения международных споров:

«Существует лишь одна-единственная мерка, применимая к определению разногласий между Соединенными Штатами и другими нациями, и она двуедина: это наша собственная честь и наши обязательства по поддержанию мира во всем мире. И такого рода проверка может быть с легкостью применена как к вступлению в новые договорные обязательства, так и к толкованию уже на себя принятых»35.

Ничто так не выводило Рузвельта из себя, как громко провозглашаемые принципы, не подкрепленные ни силой, ни волей реализовывать их на практике. Он как-то писал другу: «Если бы мне потребовалось выбирать между политикой крови и железа и поли-

Клрдинальный вопрос: Теодор Рузвельт или Вудро Вильсон

такой молочка и водицы... что ж, я был бы приверженцем политики крови и железа. Она лучше не только для нации, но, в долгосрочном плане, и для всего мира»36..

Но для Вильсона предложение Рузвельта ответить на войну в Европе увеличением оборонных расходов было полнейшей бессмыслицей. Во втором своем послании «О положении в стране» от 8 декабря 1914 года, когда в Европе уже четыре месяца бушевала война, Вильсон отвергал крупные затраты на вооружение, говоря, что мир воспримет это как признак того, что «мы потеряли уверенность в себе» в результате войны, «цели которой нас не затрагивают, а само ее наличие предоставляет нам возможности оказания дружеских и беспристрастных услуг...»37

Влияние Америки, согласно взглядам Вильсона, находилось в зависимости от ее незаинтересованности; оно должно было сохраняться, с тем чтобы в конце концов Америка смогла выступить как арбитр, которому бы доверяли воюющие стороны. Рузвельт утверждал, что война в Европе, а особенно победа Германии, в конечном счете угрожает безопасности Америки. Вильсон же настаивал на том, что Америка, по сути, не заинтересована в исходе войны и потому сможет выступить в роли посредника. А поскольку Америка верит в ценности более высокие, чем равновесие сил, война в Европе предоставляет невиданную возможность пропагандировать новый и лучший подход к международным делам.

Рузвельт высмеивал подобные идеи и обвинял Вильсона в том, что он будто бы подыгрывает изоляционистским настроениям, чтобы обеспечить себе избрание на второй срок в 1916 году. На самом же деле сущность политики Вильсона была полной противоположностью изоляционизму. Вильсон провозглашал не уход Америки от мировых дел и событий, но универсальность применения ее ценностей и обязанность Америки обеспечивать их распространение, когда наступит время. Вильсон вновь подчеркивал то, что являлось общеизвестным и общепринятым в Америке со времен Джефферсона, но поставил эти мудрые истины на службу миссионерской идеологии.

Они таковы:

«Особая миссия Америки стоит превыше повседневной дипломатии и обязывает ее служить маяком свободы для остального человечества.

Внешняя политика демократических стран морально выше политики других государств, ибо народы этих стран от природы миролюбивы.

Дата добавления: 2015-08-10