Равнины Ра

Несмотря на свое жесткое ложе, на едкий дым пламени и запах сгоревшей плоти, несмотря на окружающие со всех сторон могилы, где грудами лежали мертвые, кое-как погребенные, словно сконцентрированная боль, чувствовать которую или утолить могла теперь только земля, несмотря на свою собственную внутреннюю боль, Кавинант спал. В течение остатка ночи оставшиеся в живых члены отряда занимались погребением и сжиганием трупов, но Кавинант спал. Тревожная бессознательность поднималась у него внутри, словно беспрерывно повторяемый процесс самоконтроля, и во сне он никак не мог найти выход из этого замкнутого круга: левая рука — от плеча к запястью — ладонь левой руки — внутренняя и тыльная сторона — каждый палец — правая рука — грудь — левая нога…

Проснулся он уже на рассвете, сделавшем все окружающее похожим на величественную могилу. Поднявшись на ноги и дрожа от озноба, он увидел, что работы по захоронению завершены. Все траншеи были заполнены, забросаны землей и засажены молодыми деревьями, которые где-то нашел Биринайр. Теперь большинство воинов лежали скорчившись на земле, пытаясь хоть немного отдохнуть и набраться сил. Но Протхолл и Морэм занимались приготовлением пищи, а Стражи Крови осматривали и готовили лошадей. Судорога отвращения исказила лицо Кавинанта — отвращения к самому себе, поскольку он не выполнял свою часть работы. Он осмотрел свою одежду: парча стала темной и потеряла гибкость от засохшей крови. «Подходящее одеяние для прокаженного, — подумал он, — гадкий, грязный прокаженный».

Он чувствовал, что теперь уже поздно принимать решение. Ему придется лишь установить, какое место он займет в этой невероятной дилемме. Стоя посреди погребального рассвета, он чувствовал, что достиг предела. Он растерял все свои привычки по самозащите, утратил право выбора прятать свое кольцо, лишился даже своих грубых башмаков — и пролил кровь. Он навлек беду на настволье Парящее. Он был так озабочен своим спасением от сумасшествия, что не заметил, как все его старания привели именно к сумасшествию.

Ему необходимо двигаться — это он знал. Но данная задача выдвигала ту же самую непроницаемую проблему. Принимать участие во всех этих событиях — значит продолжать сходить с ума. Ему необходимо принять решение — раз и навсегда — и придерживаться его. Он не может принять Страну — и не может отрицать ее. Ему нужен ответ. Без него он тоже окажется в западне, как Ллаура. В стремлении избежать потери он может потерять себя, к радости Фаула.

Взглянув на Кавинанта, Морэм увидел отвращение и испуг на его лице и мягко спросил:

— Что тебя тревожит, друг мой?

Мгновение Кавинант смотрел на Морэма. Казалось, за одну ночь Лорд постарел на много лет. Дым и грязь битвы оставили отпечаток на его лице, выделив морщины на лбу и вокруг глаз, словно внезапное обострение усталости. Глаза его потускнели, но губы сохранили доброту, а движения оставались по-прежнему выверенными, несмотря на то, что одежда была изрядно истрепана и покрыта кровью.

Кавинант инстинктивно уклонился от того тона, которым Морэм произнес «друг мой». Он не мог позволить себе быть чьим-то другом. И он уклонился также от внутреннего побуждения спросить, какая причина сделала посох Тамаранты столь могущественным в его руке. Он боялся ответа на этот вопрос. Чтобы скрыть испуг, он быстро повернулся и пошел искать великана. Тот сидел спиной к жалким останкам, которые прежде были наствольем Парящее. Кровь и копоть чернели на его лице. Кожа была цвета древесной коры. Но самым заметным в его облике была рана на лбу. Разорванная плоть свисала над бровями, словно листва боли, и капли свежей крови сочились из раны, словно раскаленные мысли, проникающие сквозь трещину в черепе. Правой рукой он обнимал бурдюк с «глотком алмазов», а его глаза неотрывно следили за Ллаурой, занимавшейся с маленьким Пьеттеном. Кавинант подошел к великану, но прежде чем он успел заговорить, Морестранственник сказал:

— Можешь что-либо сказать о них? Может быть, тебе известно, что с ними сделали?

Этот вопрос отозвался в мозгу Кавинанта черным эхом.

— Я знаю только о ней.

— А Пьеттен?

Кавинант пожал плечами.

— Подумай, Неверящий! — Его голос был полон клокочущего тумана. — Я окончательно потерян. Ты можешь понять это?

Кавинант с усилием ответил:

— Со мной то же самое. Теперь это же было сделано со всеми нами.

Как раньше было сделано с Ллаурой.

Спустя минуту он саркастически добавил:

— А также с пещерниками.

Глаза Морестранственника стали испуганными, а Кавинант продолжал:

— Всем нам суждено разрушать то самое, что мы собираемся сохранить. И в этом суть метода Фаула. Пьеттен — это подарок нам, образец того, что мы сделаем со Страной, если попытаемся спасти ее. И Фаул очень уверен в себе. А пророчества, подобные этому, оправдываются.

Услышав это, великан уставился на Кавинанта, словно Неверящий только что наложил на него проклятие. Кавинант попытался не отвести взгляда от глаз великана, но потом посмотрел на истерзанную траву. Она выгорела странными пятнами. Местами трава почти не была повреждена, а местами она выгорела — видимо, огонь Лордов наносил ей меньше вреда, чем разрушительная сила юр-вайлов. Минуту спустя великан сказал:

— Ты забываешь, что между пророком и предсказателем есть разница. Пророчество не есть предсказание будущего.

Кавинант не хотел думать об этом. Чтобы сменить тему разговора, он сказал:

— Почему бы тебе не воспользоваться целебной грязью, чтобы залечить рану на лбу?

На этот раз великан отвел взгляд, глухо ответив:

— Ее не осталось.

Он беспомощно развел руки.

— Одни умирали. Другим грязь была нужна, чтобы сохранить руку или ногу. И… — его голос на мгновение прервался, — я думал, что крошке Пьеттену она тоже сможет помочь. Он всего лишь ребенок, — настойчиво сказал он, взглянув на Кавинанта с внезапной мольбой, которую тот не мог понять. — Но один из пещерников умирал очень медленно и в таких мучениях…

Новая струйка крови сбежала у него со лба.

— Камень и море! — простонал он. — Я не мог перенести этого. Хатфрол Биринайр отложил для меня горстку грязи, несмотря на то, что ее не хватало. Но я отдал ее пещернику, потому что он очень мучился.

Он сделал большой глоток из бурдюка, смахнув ладонью кровь со лба.

Кавинант пристально посмотрел на поврежденное лицо великана.

Поскольку ему в голову не приходили слова утешения, он спросил:

— А как твои руки?

— Мои руки? — На мгновение Морестранственник, казалось, растерялся, но потом вспомнил. — Ах, каамора. Друг мой, я — великан, — объяснил он. — Обычный огонь не может принести мне вреда. Но боль — боль учит многому.

Его губы изогнулись в гримасе отвращения к самому себе.

— Говорят, великаны сделаны из гранита, — пробормотал он. — Не беспокойся обо мне.

Под влиянием импульса Кавинант ответил:

— В том мире, из которого я пришел, есть такие места, где маленькие слабые леди целыми днями стучат по гранитным глыбам железными молоточками. Это занимает много времени, но постепенно глыба превращается в мелкие осколки.

Великан немного подумал, прежде чем спросить:

— Это пророчество, Юр-Лорд Кавинант?

— Не спрашивай. Я бы не понял, что это пророчество, если бы оно не сбылось со мной лично.

— Я тоже, — сказал Морестранственник. Смутная улыбка тронула его губы.

Вскоре Лорд Морэм позвал отряд на завтрак, приготовленный им и Протхоллом. Со стонами воины поднялись и подошли к огню. Великан тоже встал. Он и Кавинант пошли следом за Ллаурой, чтобы подкрепиться.

Вид и запах пищи внезапно заставил Кавинанта ощутить необходимость решения с новой силой. От голода он чувствовал себя совершенно пустым, но протянув руку, чтобы взять немного хлеба, увидел, что рука его в крови и пепле. Он убивал… Хлеб выпал из его руки.

— Все это неправильно, — пробормотал он.

Еда была одной из форм подчинения физической реальности Страны.

Ему необходимо было подумать. Пустота внутри выдвигала требования, но Кавинант отказывался их выполнять. Сделав глоток вина, чтобы прочистить горло, он отвернулся от огня с жестом отчаяния. Лорды и великан озадаченно посмотрели на него, но ничего не сказали.

Кавинант чувствовал необходимость подвергнуть себя испытанию, чтобы отыскать ответ, который восстановил бы его способность к выживанию. С гримасой упрямства он решил оставаться голодным до тех пор, пока он не найдет то, что ему нужно. Может быть, в голодном состоянии его ум прояснится настолько, что будет в состоянии решить фундаментальные противоречия его дилеммы.

Все брошенное оружие было убрано с поляны и собрано в кучу.

Кавинант подошел к ней и вытащил оттуда каменный нож Этиаран. Потом, движимый каким-то непонятным импульсом, он подошел к лошадям, чтобы посмотреть, не ранена ли Дьюра. Обнаружив, что она не пострадала, он почувствовал некоторое облегчение. Ни при каких обстоятельствах он не хотел бы садиться на ранихина.

Вскоре воины закончили завтрак и устало двинулись к лошадям, чтобы ехать дальше.

Садясь на Дьюру, Кавинант услышал, как Стражи Крови резким свистом подозвали ранихинов. Этот свист, казалось, повис в воздухе. Потом со всех сторон на поляну галопом примчались огромные лошади — гривы и хвосты развевались, словно охваченные огнем, копыта ударяли по земле в длинных могучих ритмичных прыжках — девять скакунов со звездами на лбу, стремительных и буйных, как жизненный пульс Страны. В их бодром ржании Кавинанту слышалось возбуждение от предстоящего возвращения домой, на Равнины Ра.

Но члены отряда, покидая настволье Парящее этим утром, не отличались ни бодростью, ни радостным возбуждением. Дозор Кеана уменьшился на шесть воинов, а оставшиеся в живых были ослаблены.

Казалось, на их лицах лежала тень, когда они скакали на север, к реке Мифиль. Лошадей, оставшихся без всадников, взяли с собой, чтобы сменять уставших скакунов. Среди отряда трусцой бежал Морестранственник, и казалось, что он несет груз всех мертвых. На сгибе руки он держал Пьеттена, который уснул сразу же, как только солнце исчезло с восточного горизонта. Ллаура ехала позади Лорда Морэма, держась за его одежду. Рядом с ним она казалась сломленной и хрупкой, но у обоих было одинаковое выражение невысказанной боли. Впереди них ехал Протхолл, и плечи его выражали такую же молчаливую властность, как та, которой Этиаран заставляла Кавинанта двигаться от подкаменья Мифиль к реке Соулсиз.

Кавинант рассеянно размышлял над тем, сколько еще времени ему придется подчиняться выбору других людей. Но потом он оставил эту мысль и поглядел на Стражей Крови. Казалось, из всех членов отряда лишь они одни не пострадали морально в битве. Их короткие накидки свисали лохмотьями, они были такими же чумазыми, как и остальные, один из них был убит, несколько ранено. Они защищали Лордов — особенно Вариоля и Тамаранту — до самого последнего момента. Но в них не было заметно ни усталости, ни подавленности, ни уныния. Баннор ехал на ранихине рядом с Кавинантом и осматривался вокруг непроницаемым взором.

Лошади могли двигаться только медленным, спотыкающимся шагом, но даже эта медленная езда позволила добраться до брода через Мифиль еще до полудня.

Отпустив лошадей на водопой и кормежку, все, кроме Стражей Крови, погрузились в реку. Натираясь чудесным песком с речного дна, они смыли кровь, грязь и боль смерти в широком течении реки Мифиль. Чистая кожа и ясный взор проступили из-под пятен битвы. Незалеченные целебной грязью раны открылись и были начисто промыты; обрывки грязной одежды оторвались и уплыли прочь. Кавинант вместе со всеми выстирал одежду, смыл и соскоблил пятна с тела словно в попытке избавиться от влияния совершенного им убийства. И чтобы заполнить душевную пустоту, вызванную голодом, он выпил огромное количество воды.

Потом, когда с этим делом было покончено, воины пошли к лошадям, чтобы достать из мешков новую одежду. Переодевшись и снова взяв в руки оружие, они разошлись по постам в качестве часовых, дав теперь возможность искупаться Тьювору и Стражам Крови.

Стражам Крови удалось войти и выйти из реки без единого всплеска, но купались они очень шумно. Через несколько минут они уже переоделись в новую одежду и сидели верхом на ранихинах. Ранихины успели восстановить силы, повалявшись в траве Анделейна, пока их всадники купались. Теперь отряд был готов продолжать путь. Высокий Лорд Протхолл подал сигнал, и отряд поскакал на восток вдоль южного берега реки.

Остаток дня прошел легко для всадников и лошадей. Под копытами была мягкая трава, сбоку — чистая вода. Сам Анделейн, казалось, пульсировал соком силы и здоровья.

Люди Страны черпали исцеление в окрестностях гор. Но для Кавинанта этот день был тяжелым. Он был голоден, и живительная близость Анделейна лишь усиливала его голод.

Он старался не смотреть туда, отказывая себе в этом зрелище, как отказывал в пище. Его исхудалое лицо застыло в мрачном напряжении, а глаза были пусты от решимости. Он двигался по двойному пути: его плоть тряслась на спине Дьюры, удерживая его среди членов отряда, но мысленно он бродил в глубине пропасти, и ее темная, пустая бездонность причиняла ему боль.

Я не буду…

Он хотел жить.

Я не…

Время от времени прямо на дороге перед ним, как личный призыв Страны, встречалась алианта, но он не поддавался.

«Кавинант, — думал он, — Томас Кавинант Неверящий. Грязный гадкий прокаженный».

Когда все усиливающееся чувство голода заставило его заколебаться, он вспомнил кровавое прикосновение Друла на своем кольце, и его решимость восстановилась.

Время от времени Ллаура смотрела на него глазами, в которых отражалась гибель настволья Парящее, но он только сильнее укреплялся в своей решимости и продолжал путь.

Я больше не буду убивать!

Ему надо было найти какой-то другой ответ.

Этой ночью он обнаружил, что с его кольцом произошла перемена.

Теперь все свидетельства того, что оно сопротивляется красным вкраплениям, исчезли. Под чудовищной луной его обручальное кольцо стало совсем алым, горя холодным светом на пальце, словно в алчном подчинении власти Друла.

На следующее утро он сел на Дьюру человеком, раздираемым двумя противоположными безумиями.

Но в полуденном ветерке чувствовалось предвкушение лета. Воздух стал теплым и благоуханным от цветения земли. Повсюду самонадеянно красовались цветы и беззаботно пели птицы. Постепенно Кавинанта переполнило утомление. Апатия ослабила натянутые струны его воли. Только привычка к езде удерживала его в седле. Он стал нечувствительным к таким поверхностным ощущениям, и едва ли заметил, что река начала поворачивать на север и холмы стали выше. Он слепо отдался теплым течениям дня. Этой ночью он спал глубоким сном, без сновидений, а на следующий день ехал дальше в таком же безразличии.

Все возрастающая дремота не покидала его. Он ехал по степи, сам не зная о том. Ему грозила опасность, которую он не сознавал. Усталость была первым шагом к неумолимой логике закона проказы. Следующим шагом была гангрена, зловоние гниющей заживо плоти, настолько ужасное, что некоторые медики даже не могли его выносить — зловоние, которое окончательно утверждало отвержение прокаженного настолько, что ему не могли противиться ни простая жалость, ни отсутствие предрассудков. Но Кавинант путешествовал по своему сну с разумом, наполненным сновидениями.

Когда он начал приходить в себя — в полдень на третий день после ухода от настволья Парящее и на восемнадцатый со времени отъезда из Ревлстона, — то обнаружил, что перед ним расстилается Мшистый Лес. Отряд стоял на вершине последнего холма, у подножия которого земля пропадала под темной массой деревьев. Мшистый Лес прилегал к подножию холма подобно плещущемуся морю, его края охватывали склоны гор, словно деревья впились в них корнями и отказывались отойти назад. Темная разнообразная зелень леса простиралась до горизонта на севере, юге и востоке. У нее был какой-то угрожающий вид; казалось, она бросала вызов отряду, решившему пройти через нее.

Высокий Лорд Протхолл остановился на гребне холма и долго смотрел на лес, мысленно прикидывая, сколько времени потребуется, чтобы объехать Мшистый Лес вместо того, чтобы бросить вызов этой странной угрозе деревьев. Наконец он спешился. Посмотрев на всадников, он заговорил, и глаза его были полны потенциального гнева.

— Сейчас мы будем отдыхать. Потом войдем в Мшистый Лес и не будем останавливаться до тех пор, пока не доберемся до другого его края. Путешествие займет день и ночь. Во время движения не должно быть видно ни одного клинка и ни одной искры. Понятно? Все оружие убрать в ножны, ножи — в чехлы, наконечники копий обвязать кусками ткани. И не высекать ни единой искры или вспышки огня. Я не намерен повторять. Мшистый Лес отличается еще большей дикостью, чем Зломрачный Лес, и никто еще со спокойным сердцем не въезжал в этот лес. Деревья веками переносили страдания, и они не забыли своего родства с Дремучим Удушителем.

Молитесь, чтобы они не сокрушили всех нас без разбора.

Он сделал паузу, оглядывая отряд, пока не убедился, что все его поняли. Потом, уже мягче, он добавил:

— Возможно, в Мшистом Лесу все же есть Защитник Леса, хотя это знание было утеряно после Осквернения.

Несколько воинов напряглись при словах «Защитник Леса». Но Кавинант, медленно избавляющийся от апатии, не почувствовал того благоговения, которого, видимо, от него ждали. Он спросил, как спрашивал уже когда-то:

— Вы что, поклоняетесь деревьям?

— Поклоняетесь? — Протхолл, казалось, был озадачен. — Это слово мне непонятно.

Кавинант с удивлением уставился на него.

Мгновением позже Высокий Лорд сказал:

— Ты хочешь спросить, почитаем ли мы лес? Конечно. Деревья живы, а сила земли — во всех живых вещах, во всех камнях, земле и деревьях. Конечно, мы полагаем, что мы — слуги этой силы. Мы заботимся о жизни Страны, — он оглянулся на лес на добавил: — Земная сила принимает разные формы, от камня до дерева. Камень служит основой мира, и в оправдание слабости наших познаний — какими неглубокими они ни были бы — эта форма силы не знает сама себя. Но с деревом все иначе.

Когда-то, в глубоком отдаленном прошлом, почти вся Страна представляла собой единый необъятный Всеединый Лес — одно могущественное дерево от Меленкурион Скайвейр до Сарангрейвской Зыби и Прибрежья. И Лес этот был живой. Он знал и приветствовал новую жизнь, которую люди принесли с собой в Страну. Но чувствовал боль, когда простые люди вырубали и выжигали деревья, чтобы расчистить место, где они могли бы выращивать свою растительность. Ах, трудно найти другую такую же глупость в истории человечества.

Прежде чем новость медленно распространилась по всему Лесу и каждое дерево узнало, какая опасность ему грозит, сотни лиг жизни были истреблены. По нашим понятиям, на это потребовалось больше тысячелетия. Но деревьям это, должно быть, казалось быстрым уничтожением. К концу этого времени во всей Стране осталось всего лишь четыре места, где все еще влачила свое жалкое существование душа Леса — выжившая и содрогавшаяся в своей благородной боли. И она решила защищать себя. Потом Лес Великанов, Зломрачный Лес, Мшистый Лес и Дремучий Удушитель жили много веков, и их постоянная готовность выражалась в заботе Защитников Леса. Они помнили свою боль, и никто — ни люди, ни вайлы, ни пещерники — из тех, кто отваживался туда зайти, не возвращался.

Теперь те времена уже позади. Мы не знаем, существуют ли сейчас Защитники Леса, хотя лишь глупец может отрицать, что Сиройл Вейлвуд все еще обитает в Дремучем Удушителе. Но память о древних обидах, позволявшая деревьям давать отпор всем чужакам, теперь увядает. Лорды взяли леса под свою защиту с той поры, когда Берек Полурукий впервые стал обладать Посохом Закона, — мы не допускали, чтобы численность деревьев сокращалась. И все-таки, их дух падает. Разбитое на части, совместное сознание лесов умирает. И великолепие мира в связи с этим тускнеет. Протхолл на минуту печально умолк, прежде чем закончить:

— Из уважения к оставшемуся духу и из почтения перед земной силой, мы попросим позволения войти в лес одновременно такому большому количеству людей и животных. А всякий намек на угрозу мы ликвидируем из простой осторожности. Дух леса еще жив. А сила Мшистого Леса может сокрушить тысячу раз по тысяче человек, если случайно пробудить в деревьях память о боли.

— Может там быть какая-нибудь опасность? — спросил Кеан. — Быть ли нам наготове?

— Нет. В прежние времена слуги Лорда Фаула причинили лесам огромный вред. Может быть, Зломрачный Лес и утратил силу, но Мшистый Лес ее помнит. К тому же, сегодня будет затмение луны. Даже Друл Камневый Червь не настолько безумен, чтобы посылать свои силы в Мшистый Лес в такое время. И Презирающий никогда не был таким глупцом.

Воины молча спешились. Часть воинов Дозора принялась кормить лошадей, а остальные наскоро приготовили еду. Вскоре весь отряд, кроме Кавинанта, ужинал. После этого Стражи Крови разошлись по своим постам, а остальные члены отряда легли спать, чтобы отдохнуть перед долгим переходом через лес.

Когда они поднялись и были готовы двинуться в путь, Протхолл широкими шагами взобрался на гребень холма. Здесь ветер дул сильнее. Он развевал его голубую мантию, подвязанную черным поясом, и уносил вдаль его крик:

— Эй, Мшистый Лес! Лес Всеединого Леса, враг наших врагов!

Мшистый Лес!

Бескрайние просторы леса поглотили этот крик, и ему не ответило даже эхо.

— Мы Лорды, враги твоих врагов и последователи учения лиллианрилл. Мы должны пройти через лес!

Слушай, Мшистый Лес! Мы ненавидим топор и пламя, приносящие тебе боль! Твои враги — это наши враги. Мы никогда не приносили с собой топор и пламя, чтобы ранить тебя, и никогда не сделаем этого. Мшистый Лес, слушай! Дай нам пройти!

Его крик исчез в глубине леса. Наконец он опустил руки, повернулся и сошел вниз. Вскочив на коня, он еще раз пристально оглядел всех всадников. По его сигналу они поехали вниз, к границе Мшистого Леса.

Казалось, будто они упали в лес подобно камню. Только что они ехали по склону холма — и вот уже углубились в темную пучину, и солнечный свет угас подобно закрывшейся безвозвратно двери. Во главе отряда двигался Биринайр, положив на шею коня перед собой посох хайербренда. Следом за ним ехал Тьювор на жеребце-ранихине по имени Марни. Ранихинам нечего было опасаться старого гнева Мшистого Леса, и Марни мог бы повести за собой Биринайра, если бы старый хайербренд сбился с дороги. За ними следовали Протхолл и Морэм с Ллаурой, сидевшей у него за спиной, а за ними — Кавинант и Морестранственник. Великан все еще нес спящего мальчика. Затем, замыкая процессию, ехали Кеан со своим Дозором вперемешку со Стражами Крови.

Пробираться через лес было несложно. Деревья с черными как смоль и красновато-коричневыми стволами были хаотично разбросаны во всех направлениях, оставляя между собой пространство для травы, кустарника и животных, и всадники находили путь без труда. Но деревья были невысокими. Их приземистые стволы поднимались на пятнадцать или двадцать футов над землей и там раскидывали узловатые, клонящиеся вниз ветви, отягощенные листвой, так что отряд был полностью погружен во тьму Мшистого Леса. Ветви переплетались так, что каждое дерево, казалось, стоит, тяжело опустив руки на плечи сородичей. А с ветвей свисали огромные полосы мха — темного, густого, влажного — подобно медленно струящейся крови, замерзшей на лету. Мох качался перед всадниками, словно пытаясь повернуть их назад или сбить с дороги. И ни одного звука не раздавалось от земли, тоже покрытой густым глубоким мхом. Всадники ехали так беззвучно, словно по лесу передвигался мираж.

Инстинктивно уклоняясь от прикосновений темного мха, Кавинант всматривался во все сгущающуюся темноту леса. Насколько было видно, его окружало гротескное безумие мха, ветвей и стволов. Но за пределом явных ощущений он мог видеть больше — видеть и обонять, и в тишине леса слышать щемящее сердце лесов. Здесь деревья размышляли над своими мрачными воспоминаниями — широкий, пускающий ростки побег самосознания, когда дух леса величественно царил на сотнях лиг над богатой землей, и тяжелый груз боли, ужаса и неверия, распространяющийся подобно волнам по глади океана, пока даже отдаленные листья в Стране не вздрогнули, когда началось уничтожение деревьев, когда корни, ветви и все остальное вырубалось и калечилось топором и пламенем. И выкорчеванные пни, и суета и мука животных, тоже убитых или лишенных дома, здоровья и надежды, и чистая песня лесничего, чей напев открывал тайное, злобное удовольствие уничтожения, ответного насилия над крошечными людьми, и вкус их крови и внутренностей, и вялая слабость, которой начиналась и кончалась яростная радость, и деревьям не оставалось ничего, кроме закоснелой памяти и отчаяния, когда они видели, как ярость превращается в дремоту.

Кавинант чувствовал, что деревья ничего не знают о Лордах или о дружбе — Лорды были слишком редким явлением в Стране, чтобы о них помнили.

Нет, это была слабость, упадок чувств, печаль, беспомощный сон. То тут, то там можно было услышать деревья, которые все еще не спали и жаждали крови. Но их было слишком мало. Мшистый Лес мог только размышлять, лишенный сил своей стародавней потерей.

Рука из мха ударила Кавинанта, оставив на лице мокрое пятно. Он поспешно вытер влагу рукой, словно это была кислота.

Потом солнце село, и даже этот сумрачный свет угас. Кавинант наклонился вперед, насторожившись и опасаясь, что ведущий их Биринайр собьется с пути или натолкнется на занавес из мха и будет задушен. Но по мере того как тьма просачивалась, словно стекала с окружающих ветвей, с лесом начала происходить перемена. Постепенно на стволах стало появляться серебристое мерцание — появляться и усиливаться по мере того как ночь наполняла лес, пока каждое дерево не засияло, словно потерявшаяся во мраке душа. Серебристый свет был достаточно ярок, чтобы освещать всадникам путь. Сквозь подвижные облака этого свечения полотнища мха свисали словно тени бездны — черные дыры, ведущие в пустоту. Они придавали лесу запятнанный, прокаженный вид. Но отряд теснее сомкнул ряды и продолжал двигаться через ночь, освещенную только отблеском деревьев и красным светом кольца Кавинанта.

Он чувствовал, что может услышать испуганное бормотание деревьев, раздающееся при виде его обручального кольца. Это пульсирующее красное сияние ужасало и его самого.

Пальцы мха скользили по его лицу влажными проверяющими прикосновениями. Он сцепил руки под сердцем, пытаясь сжаться, уменьшиться в размерах и проехать незамеченным, словно бы он затаил под одеждой топор и страшился, как бы деревья этого не обнаружили.

Этот длинный переход был подобен боли от нанесенной раны.

Отдельные световые пятна наконец слились, и отряд вновь очутился среди сумерек дня. Кавинанта передернуло от озноба. Поглядев внутрь себя, он увидел нечто, заставившее его оцепенеть. Он почувствовал, что вместилище его ярости полно тьмой.

Он был пойман в сети безысходности. Тьма была чашей, которую он не мог ни выпить, ни выплеснуть.

И он дрожал от голода.

Он едва мог удержаться от того, чтобы не нанести ответный удар мокрым клочьям мха.

Тем временем отряд все так же продвигался сквозь сумерки Мшистого Леса. Все молчали, задыхаясь в окружении ветвей, и в этом клубящемся безмолвии Кавинант чувствовал себя таким потерянным, словно сбился с дороги в старом лесу, который покрывал когда-то всю Страну. Со смутной яростью он наклонился, избегая прикосновения мха. Время шло, и внутри него все росло желание закричать.

Потом Биринайр наконец взмахнул над головой посохом и тихо крикнул. Лошади поняли и, спотыкаясь, перешли на усталый бег следом за сильным шагом ранихинов. На мгновение деревья, казалось, отступили назад, словно отпрянув от безумия отряда. Потом всадники вырвались на солнечный свет. Они оказались под полуденным небом на склоне, постепенно понижающемся к реке, преградившей им путь. Биринайр и Марни безошибочно вывели их прямо к броду через Камышовый Проток. С хриплым криком облегчения воины ударили пятками по бокам скакунов, и отряд бодрым галопом помчался вниз по склону. Вскоре лошади погрузились в поток, обдавая себя и своих счастливых седоков холодной водой Камышового Протока. На южном берегу Протхолл объявил привал. Переход через Мшистый Лес закончился.

Только остановившись, отряд осознал всю сложность перехода.

Постоянное движение и вынужденный пост ослабили всадников. А лошади были в еще более плохом состоянии, они дрожали от изнеможения. Как только отряд остановился, их шеи и спины поникли, и у них едва хватило сил, чтобы напиться. Несмотря на бодрый призыв ранихинов, два мустанга из Дозора легли на траву, а остальные стояли вокруг на подгибающихся ногах.

— Отдыхать, отдыхать, — напевно и заботливо произнес Протхолл. — Сегодня мы больше не сдвинемся с места.

Он ходил среди лошадей, прикасаясь к ним старческими руками и тихо напевая поддерживающую силы песню. Только в ранихинах и Стражах Крови не было заметно усталости. Великан опустил Пьеттена на руки Ллауры и утомленно лег на спину в жесткую траву. С тех пор как отряд покинул настволье Парящее, он был непривычно молчалив. Он избегал разговоров, словно боялся, что его собственный голос предаст его. Теперь, без поддержки своих рассказов и смеха, он, казалось, ощутил все тяготы этого путешествия. Кавинант с сомнением подумал, доведется ли ему еще хоть раз услышать смех великана.

Протянув руку, чтобы достать с седла Дьюры свой посох, он впервые заметил, что сделал Мшистый Лес с его белой одеждой. Она вся была покрыта темно-зелеными пятнами — следами от прикосновений мха.

Эти пятна оскорбили его. С перекосившей лицо ухмылкой он оглядел других членов отряда. На других всадниках не было никаких пятен. Единственным исключением был Лорд Морэм, на обоих плечах которого виднелись темные полосы, словно знаки отличия.

Кавинант попробовал стереть пятна рукой. Но они впитались в ткань и уже высохли. Тьма бормотала у него в ушах, словно далекий отзвук снежной лавины. Плечи его сгорбились, как у обреченного. Он отвернулся от своих попутчиков и снова вошел в реку. Ожесточенно царапая пальцами ткань, он попытался смыть пятна, оставленные лесом.

Но они стали частью ткани, неотъемлемой ее принадлежностью, они разметили его словно карту неизвестной земли. В приступе ярости обманутого ожидания он ударил кулаком по поверхности воды. Но течение смыло образовавшуюся рябь, точно ее никогда и не было.

Он стоял в потоке, изнуренный и промокший. Сердце бешено стучало в груди. На мгновение он почувствовал, что его ярость либо перельется через край, либо разорвет его сердце.

Но ни того, ни другого не случилось.

Ничего этого нет, это всего лишь сон, мысленно повторял он. Но я не могу это выносить.

Потом он услышал тихий возглас удивления со стороны отряда.

Мгновение спустя Морэм спокойно приказал:

— Кавинант, подойди сюда.

Чертыхаясь и проклиная такое количество вещей сразу, что невозможно было их перечислить, он повернулся. Все члены отряда смотрели в противоположную от него сторону. Их внимание привлекло что-то, чего он не мог увидеть из-за воды, застилавшей глаза.

Морэм повторил:

— Подойди!

Кавинант вытер глаза, выбрался на берег и пошел мимо воинов к Морэму и Протхоллу.

Перед ними стояла странная женщина. Она была изящной и хрупкой не выше плеча Кавинанта — и одета в темно-коричневое легкое платье без рукавов. Кожа ее была покрыта таким темным загаром, что он почти сравнялся по цвету с землей. Темные длинные волосы были стянуты на затылке крепким шнурком. Весь ее облик был достаточно суровым, но смягчался маленьким ожерельем из желтых цветов. Несмотря на свой рост, она стояла в гордой позе, скрестив руки и слегка расставив ноги, словно могла запретить отряду ступить на Равнины Ра, если вдруг ей это вздумается. На приближающегося Кавинанта она смотрела так, словно ждала его давно.

Когда он остановился рядом с Морэмом и Протхоллом, она подняла руку и каким-то неловким жестом отдала ему приветственный салют, так, будто это было для нее непривычно.

— Приветствую тебя, Кольценосец, — произнесла она чистым звонким голосом. — Белое Золото известно нам. Мы почитаем его и служим ему. Добро пожаловать.

Он тряхнул головой, рассыпая вокруг брызги воды, и уставился на нее.

Она приветствовала остальных.

— Приветствую тебя, Высокий Лорд Протхолл, и тебя, Лорд Морэм.

Привет, Сердцепенисто-солежаждущий Морестранственник. Привет, первый знак Тьювор. Привет, вохафт Кеан.

В свою очередь они отдали ей мрачный салют, словно узнали в ней властителя.

Потом она сказала:

— Я — гривомудрая Гибкая. Мы видели вас. Говорите, с чем вы пришли. Равнины Ра открыты не для всех.

Протхолл выступил вперед. Подняв посох, он обеими руками приблизил его ко лбу, и в таком положении низко поклонился. Увидев это, женщина слегка улыбнулась. Подняв ладони к голове, она поклонилась в ответ. На этот раз ее движение было естественным и привычным.

— Вы знаете нас, — сказала она. — Вы пришли издалека, но вы знаете.

Протхолл ответил:

— Мы знаем, что гривомудрые — лучшие друзья и первые хранители ранихинов. Среди ранихийцев вы пользуетесь особым уважением. И вы знаете нас.

Теперь он стоял вплотную к ней и его сутулая от старости фигура нависала над ней. Ее смуглая кожа и его голубая мантия оттеняли друг друга, словно земля и небо. Но все же она сохраняла свою неприветливость.

— Нет, — ответила она. — Не знаем. Вы пришли издалека. Неизвестные.

— Тем не менее вы назвали наши имена.

Она пожала плечами.

— Мы осторожны. Мы следили за вами с тех пор, как вы покинули Мшистый Лес. Мы слушали, как вы разговариваете.

— Мы? — Кавинант почувствовал смутное удивление.

Ее глаза медленно обвели всех членов отряда.

— Мы знаем бессонных — Стражей Крови. — Казалось, ей не очень приятно было видеть их. — Они часто подвергают ранихинов опасности. Но мы служим. Мы приветствуем их. — Потом ее взгляд остановился на двух мустангах, лежащих на траве, и ее ноздри затрепетали.

— Вы спешите? — требовательно спросила она, но ее тон подразумевал, что вряд ли она сможет считать это уважительной причиной для такого состояния лошадей. При этом Кавинант понял, почему она помедлила приветствовать Лордов, хотя они были известны ей, по крайней мере, по слухам или легендам. Она не хотела, чтобы кто-либо, плохо обращавшийся с лошадьми, вступал на Равнины Ра.

Высокий Лорд авторитетно ответил: — Да. Ядовитый Клык-Терзатель жив. На мгновение самообладание изменило Гибкой. Когда ее глаза обратились к Кавинанту, он увидел в них искры затаенного страха. — Ядовитый Клык, — взволнованно проговорила она. — Враг Страны и ранихинов. Да. Белое Золото говорит о том же. Клык-Терзатель снова здесь. Внезапно ее голос стал твердым.

— Надо спасти ранихинов от гибели!

Она посмотрела на Кавинанта, словно требуя от него обещания.

Ему нечего было ей сказать. Он стоял, злобно истекая водой, слишком уставший от голода, чтобы ответить положительно или отрицательно. Вскоре она отступила и спросила у Протхолла:

— Кто он? Что это за человек?

Улыбнувшись, он ответил:

— Это Юр-Лорд Томас Кавинант Неверящий и Носящий Белое Золото.

Он чужак в Стране. Не сомневайся в нем. Он повернул ход битвы в нашу сторону, когда нас осаждали слуги Терзателя — пещерники и юр-вайлы, а также грифон, исчадие какой-то неизвестной нам бездны зла.

Гривомудрая Гибкая уклончиво кивнула, словно не поняла всех его слов. Но потом она сказала:

— Это — неотложное дело. Нападение на Терзателя должно быть ускорено. Были уже и другие знаки. Хищные звери пытались пересечь Равнины Ра. Высокий Лорд Протхолл, добро пожаловать на Равнины Ра. Торопитесь в Обитель, нам надо созвать Совет.

— Ваше радушие делает нам честь, — ответил Протхолл. — Мы же в ответ окажем вам честь, приняв приглашение. Мы будем в Обители на второй день после сегодняшнего — если лошади останутся живы.

Его осторожная речь вызвала у Гибкой легкий смех.

— Вы будете отдыхать у гостеприимных ранихийцев прежде, чем солнце зайдет во второй раз с этого момента. Мы с самого начала не были невежественны в служении ранихинам. Шнуроносящие! Сюда! Вот вам испытание для посвящения в гривомудрые.

Тотчас же появились четыре человека. Они неожиданно поднялись прямо из травы, образовав вокруг отряда свободный полукруг, словно вышли из самой земли. Эти четверо — трое мужчин и одна женщина — были такими же миниатюрными, как и гривомудрая Гибкая, и одеты подобно ей в коричневое платье поверх загорелой кожи. На них не было цветов, зато талии были подпоясаны короткими шнурками.

— Подойдите ближе, шнуроносящие, — сказала Гибкая. — Не нужно больше следить за этими всадниками. Вы слышали, как я приветствовала их. Теперь займитесь их лошадьми и их безопасностью. Они должны добраться до Обители прежде, чем наступит ночь следующего дня.

Четверо ранихийцев шагнули вперед, и Гибкая сказала Протхоллу:

— Это мои шнуроносящие — Фью, Хон, Грейс и Руста. Они охотники.

Изучая дороги ранихинов и знания гривомудрых, они защищают равнины от опасных зверей. Я провела с ними много часов — они смогут позаботиться о ваших скакунах.

Учтиво поприветствовав членов отряда, шнуроносящие направились прямо к лошадям и стали их осматривать.

— Теперь, — продолжила Гибкая, — я должна уйти. Новость о вашем появлении должна облететь все равнины. Обитель должна приготовиться к встрече. Следуйте за Рустой. Он ближе всех стоит к своему посвящению в гривомудрые. Эй, Лорды! Вечером нового дня мы будем ужинать вместе!

Не дожидаясь ответа, гривомудрая повернулась на юг и умчалась. Она бежала с поразительной скоростью. Через несколько секунд она уже достигла гребня холма и скрылась из виду.

Глядя ей вслед, Морэм сказал Кавинанту:

— Говорят, гривомудрые могут бегать со скоростью ранихинов — в течение короткого времени.

Позади них шнуроносящий Хон сказал:

— Так говорят — и это правда.

Морэм посмотрел на шнуроносящего. Тот стоял словно в ожидании когда можно будет заговорить. Внешностью он очень походил на Гибкую, хотя волосы были короче, а черты лица — более мужественными. Обращаясь к Морэму, он сказал:

— Я должен оставить вас, чтобы найти траву, которая вылечит лошадей.

Лорд осторожно ответил:

— Вам лучше знать. Делайте то, что считаете нужным.

Глаза Хона расширились, словно он не ожидал таких мягких слов от людей, плохо обращавшихся с лошадьми. Потом в некотором замешательстве он отсалютовал Морэму в манере Лордов. Морэм в ответ поклонился, как это делали ранихийцы. Хон улыбнулся и готов был уже умчаться, когда Кавинант коротко спросил:

— Почему вы передвигаетесь на своих ногах? У вас ведь есть ранихины.

Морэм сделал быстрое движение, пытаясь удержать Кавинанта. Но вред уже был нанесен. Хон посмотрел на него так, словно услышал богохульство, и его сильные пальцы схватились за шнурок, подпоясывающий одежду, зажав его в кулаке.

— Мы не ездим верхом.

— Осторожнее, Хон, — мягко сказал шнуроносящий Руста. — Гривомудрая приветствовала их.

Хон посмотрел на своего товарища, потом быстро обвязал шнурок вокруг талии. Бросившись прочь от людей, он вскоре исчез из виду, словно провалился сквозь землю.

Стиснув руку Кавинанта, Морэм сурово сказал:

— Ранихийцы служат ранихинам. В этом для них — цель всей жизни.

Не оскорбляй их, Неверящий. Они очень быстро вспыхивают. И при этом они — лучшие охотники в Стране. В пределах досягаемости моего голоса их может быть не меньше сотни, но мы этого так и не заметим. Если они решат убить тебя, то ты даже не заметишь, как станешь мертвецом.

Кавинант почувствовал всю силу этого предупреждения. Окружающая трава как будто наполнилась глазами, которые с гибельным вниманием смотрели на него. Он почувствовал себя незащищенным, словно его одежда в зеленых пятнах была путеводителем для смертоносных намерений, спрятанных в земле.

Пока Хон отсутствовал, остальные шнуроносящие занимались лошадьми — ласкали, заманивали их в воду и уговаривали поесть. Изнеможенные мустанги крепли на глазах под их добрыми руками. Удовлетворенные тем, что их скакуны находятся в хороших руках, Лорды с Кеаном и Тьювором удалились посовещаться. Воины тем временем занялись приготовлением пищи.

Кавинант проклинал исходящий от еды аромат. Он лег на жесткую траву и попытался успокоить сосущую пустоту внутри, глядя в небо. Усталость овладела им, и он некоторое время дремал. Но вскоре был разбужен новым запахом, который с новой силой всколыхнул терзающий внутренности голод.

Он исходил от пучков роскошных, похожих на папоротник цветов, которые жевали лошади, — лечебной травы, собранной для них шнуроносящим Хоном. Теперь все лошади были уже на ногах, и сила, казалось, прямо на глазах вливалась в них, пока они ели траву. Пикантный аромат цветов заставил Кавинанта на мгновение представить, как он стоит на четвереньках и жует, подобно лошадям. С трудом подавив ярость, он сказал:

— Однако пища лошадей пахнет гораздо приятнее, чем людская.

Шнуроносящий Руста улыбнулся странной улыбкой и сказал:

— Это растение для людей ядовито. Это аманибхавам, цветок здоровья и безумия. Лошадей он лечит, но мужчин и женщин… Ах, они для него чересчур мелки.

Кавинант ответил ему пристальным взглядом и попытался подавить в себе стон голода. Он чувствовал упрямое желание попробовать траву, все его чувства говорили ему, что это деликатес. И все же мысль о том, что он пал так низко, была горька, и вместо пищи он смаковал эту горечь.

Растения эти сотворили с лошадьми настоящие чудеса. Вскоре они нормально ели и пили — и выглядели достаточно окрепшими, чтобы продолжать путь. Отряд покончил с едой, и воины убрали остатки пищи в мешки. Шнуроносящие объявили, что лошади готовы отправиться в путь. Вскоре всадники уже ехали на юг через невысокие холмы Ра, сопровождаемые ранихийцами, легко бежавшими трусцой рядом с лошадьми.

Под копытами лошадей травянистые поля переливались словно мягкие волны, создавая для отряда впечатление скорости. Они ехали по густой траве вверх и вниз, по невысоким пологим склонам, вдоль неглубоких долин, между рощицами и небольшими лесами, мимо узких потоков, через широкие поля.

Это была довольно суровая земля. Кроме вездесущей алианты пейзаж не оживлялся ни фруктовыми деревьями, ни культурными насаждениями, ни цветами, за исключением аманибхавам. И все же равнины казались полными стихийной жизни, словно низкие, пологие холмы были образованы пульсацией почвы, а жесткая трава была достаточно питательна, чтобы прокормить любого, чей желудок окажется достаточно крепок, чтобы переносить такую пищу. Когда солнце начало клониться к закату, вереск на склонах холмов стал красным. Стадо антилоп вышло из леса, чтобы напиться из источников, а вороны крикливо начали слетаться на широкие ветви каштанов, усеянные их гнездами.

Но больше всего внимание всадников привлекали встречавшиеся на пути ранихины. Мчались ли они галопом, словно триумфальные знамена, или резвились вместе на вечерних играх — огромные лошади были окружены каким-то ореолом величественности, словно сама земля, по которой они гордо ступали, гордилась их созданием. В буйной радости они звали к себе скакунов Стражей Крови, и те исполняли танец копытами, словно не в состоянии были сдерживать радостное возбуждение от того, что снова дома. Потом свободные ранихины уносились прочь, полные веселой крови и неукротимой энергии, извещая всех о своем приближении веселым ржанием. Эти звуки заставляли воздух звенеть от перенасыщенности жизнью.

Вскоре солнце зашло, попрощавшись с равнинами оранжевым пламенем. Кавинант смотрел на закат с каким-то странным удовлетворением.

Он устал от лошадей, устал от ранихинов, и от ранихийцев, и от Стражей Крови, и от Лордов, и от Дозора, устал от этой бесконечной круговерти. Ему хотелось темноты и сна, несмотря на кровавый свет от его кольца, приближение луны и крыльев ужаса, похожих на крылья стервятников. Но когда солнце исчезло, Руста сказал Протхоллу, что отряду лучше не останавливаться.

— Есть опасность, — сказал он. — Другими ранихийцами в траве были оставлены предупредительные знаки.

Отряду следовало двигаться до тех пор, пока он не окажется в безопасности — еще несколько лиг. Поэтому они продолжили движение. Позже взошла луна, и ее оскверненный серп превратил ночной мрак в кровь, вызвав мрачный отсвет у кольца Кавинанта и его голодной души.

Потом Руста сделал всадникам знак придержать лошадей и соблюдать тишину. Они осторожно поднялись по южной стороне холма и остановились неподалеку от гребня. Всадники спешились, оставили несколько Стражей Крови присматривать за лошадьми и следом за шнуроносящими поднялись на вершину холма.

Низкая плоская земля лежала к северу от холма. Шнуроносящие некоторое время всматривались, потом указали на какую-то точку. Кавинант поборол сонливость, застилавшую глаза, и сквозь красную тьму увидел темное пятно, двигающееся по равнинам на юг. — Креш, — прошептал Хон. — Желтые волки — порождение Терзателя.

Они пересекли Камышовый Проток.

— Ждите нас здесь, — сказал Руста. — Опасность вам не грозит.

Он и все шнуроносящие растворились во тьме.

Члены отряда инстинктивно придвинулись ближе друг к другу и до боли в глазах начали всматриваться в жидкий красный свет, который, казалось, сочился, подобно поту, из клубящейся тьмы равнин. В беспокойном ожидании они стояли молча, едва дыша.

Пьеттен сидел на руках у Ллауры, совсем проснувшись с наступлением темноты.

Позже Кавинант узнал, что стая насчитывала пятнадцать огромных желтых волков. Их плечи были на уровне пояса человека, у них были массивные челюсти с кривыми острыми клыками и желтые голодные глаза. Они шли по следу ранихина-жеребенка, единственной защитой которого была его мать. В легендах ранихийцев говорилось, что дыхание крешей было достаточно горячим, чтобы опалять землю, и везде, где они прошли, оставались следы страдающей травы. Но единственное, что видел Кавинант сейчас, — приближающаяся темнота, которая с каждой минутой становилась все гуще.

Потом ему показалось, что в хвосте стаи произошло короткое замешательство, а после того, как волки двинулись дальше, на земле как будто осталось что-то едва различимое — две или три неподвижные точки.

Стая снова завертелась. На этот раз тишину нарушило несколько коротких завываний удивления и страха. Раздавшееся затем резкое рычание внезапно замолкло. В следующий миг стая ринулась прямо в сторону отряда, оставив позади еще пять точек. Но теперь Кавинант был уверен, что эти точки — мертвые волки.

Еще три креша упали на землю. Теперь он уже мог рассмотреть три фигуры, отскочившие от мертвых и бросившиеся вдогонку остальным.

Они исчезли в тени у подножия холма. Из тьмы донеслись звуки борьбы — яростное рычание, лязг челюстей, упустивших добычу, и треск костей.

Потом вновь наступила тишина. Из тьмы не раздавалось ни звука.

Чувства людей обострились, поскольку они ничего не видели — тень достигала почти до самого гребня холма, на котором они стояли.

Внезапно они услышали звук неистового бега. Он приближался прямо к ним.

Протхолл прыгнул вперед. Он поднял посох и голубое пламя рванулось из его наконечника. Внезапный свет озарил одинокого волка, бросившегося на него с ненавистью в глазах.

Тьювор очутился рядом с Протхоллом на миг раньше, чем великан. Но Морестранственник вышел вперед, чтобы ответить на вызов волка.

Потом, неожиданно для всех, шнуроносящая Грейс выросла прямо перед мордой креша. Ее движения были такими точными, словно она исполняла танец. Быстрым рывком она сняла с талии шнурок, не двигаясь с места. Когда креш прыгнул на нее, она захлестнула петлю вокруг его шеи и аккуратно отошла в сторону, развернувшись, чтобы тверже стоять на ногах. Сила волчьего прыжка, затянувшая петлю, сломала ему шею. Рывок сбил Грейс с ног, но она легко перекатилась на бок, удерживая натяжение шнурка, и встала в такую позу, чтобы сразу прикончить креша, если тот проявит признаки жизни.

Дозор встретил ее действия низким гулом восхищенных голосов. Она посмотрела на них и робко улыбнулась. Потом она повернулась, чтобы приветствовать других шнуроносящих, выскочивших из тени холма. Они были целы и невредимы. Все волки были мертвы.

Опустив посох, Протхолл отвесил шнуроносящим поклон на манер ранихийцев. — Неплохо сработано, — сказал он.

Они поклонились в ответ.

Когда он погасил пламя посоха, вершина холма вновь погрузилась в красную тьму. В кровавом свете всадники начали возвращаться к лошадям. Но Баннор подошел к мертвому волку и снял с его шеи шнурок Грейс. Взяв за концы и натянув его своими сильными руками, он сказал:

— Хорошее оружие.

Голос его был как всегда до странного бесстрастным.

— С его помощью ранихийцы совершали великие дела в те дни, когда Высокий Лорд Кевин в открытую боролся с Порчей.

Что-то в голосе напомнило Кавинанту, что Стражи Крови были живыми людьми, которые более чем два тысячелетия не знали женщин.

Затем, под влиянием странного порыва, Баннор напряг мышцы, и шнурок порвался. Слегка пожав плечами, он бросил обрывки на мертвого креша. Его движение несло в себе законченность порицания. Не взглянув на шнуроносящую Грейс, он сошел с гребня холма, чтобы сесть верхом на ранихина, избравшего его.

Дата добавления: 2015-08-10