Интеллигент

Амир – 32-летний иранский парень, из которого десять лет жизни в Швеции высосали жизненную силу и непосредственность. Я познакомился с ним в самолете в Исфахан: он был моим соседом и молчал весь час в воздухе, и лишь прилетев, в аэропорту, вдруг произнес формулу знакомства «вы откуда?». В результате мы провели в разговорах в Исфахане, а потом у него дома в Тегеране 3 дня.

Амир совершенно западный европеец. Лицом у него умное, в очёчках, чернявое как у француза. Он среднего роста, худощавый, говорит негромко и рассудительно. Он безупречный менеджер для своей шведской компании – он спокойно деловит, искренне радуется, как плодотворно проходит инспекция завода, под Исфаханом, куда он мотается днем, пока я делаю свою туристскую работу.

Его родители, сказал он, эмигрировали после революции. Я понимал их эмиграцию, как побег из лап режима, трагический разрыв с родиной. Но, похоже, эмиграция для его родителей означала только то, что они приобрели дом еще и в Швеции и теперь живут на две страны. Папаша в трениках наливал мне чай у них в доме в богатом районе Тегерана.

Амир холостяк, флегматик, немного сентиментален и немного зануда. Интонация усталого лектора слышится даже, когда он оживляется, чтобы обругать власти.

Амир очень не любит нынешнюю власть, считает, что «муллы» лицемерны и вороваты. Они плохие мусульмане, они жадны, жестоки, не постятся – тут он мне попытался рассказать неприличный анекдот про муллу и проститутку, но меня так удивила сама техника иранского секса (тот мулла использовал вяжущие свойства гранатового сока и лёд), что пока Амир разъяснял ее, сатирический подтекст улетучился. Почему-то Амира особенно сильно возмущает в муллах незнание арабского языка (они не могут читать Коран в оригинале!). Его возмущают богатые дома мулл (ислам осуждает роскошь), Амир уверен, что нефтяные деньги прилипают к рукам иранских кэгэбэшников.

То что нравится Амиру – странная смесь. Он хвалит старого шаха (отца последнего шаха), который сильной рукой навел твердый, но светский порядок. «С этими людьми» - задумчиво говорит о соотечественниках Амир – «нужна твердая власть». Еще Амиру очень нравится Америка, в которой он бывал по работе. Это лучшая страна в мире. Несколько противореча себе, он хвалит тамошнюю демократию. Добрее и лучше людей, чем американцы, он не встречал. Неожиданно он стал горячо спорить с будто бы распространенным мнением, что «американцы сидят в барах, прожигают жизнь в клубах». «Ничего подобного! Они работают like hell!» - открывает мне Америку Амир.

К русским он относится нормально – он с ними сталкивался по работе - но только не понимает, почему мы, русские, такие вспыльчивые, чуть что, хватаемся за нож. Вах! Напрасно я распрямлял плечи, от комплимента пришлось откреститься: он работал с «русскими» с Кавказа. Во мне он открыл необычный тип русского, как я догадываюсь, добродушного и наивного.

Кальян

Ходящая туда-сюда граница между дозволенным и запретным, свободой и диктатурой – в нерешительности елозит по праву на публичное курение кальяна. Когда-то это было естественным правом иранцев, потом муллы запретили: якобы, в кальянных зарождаются политические разговорчики. Теперь это вроде бы разрешили, но везде это понимается властями по-разному, в общем, кальянные, это немного злачные заведения.

Гуляю поздним вечером по Тегерану. На задворках уже закрытого базара чувствую сладкий запах кальянной. Заведение – как притон: в темном переулочке светятся пара окон и проем двери. В крохотной комнатке несколько жестяных столов, на них самые простые кальяны, за ними, как в дешевой пивной, тесно сидят, пьют чай и болтают мужики. Я вхожу, наступает, забытая с Индии, минута славы: все смотрят на меня. Страшно. Не пожалею ли я, что пришел сюда в мой второй день в Иране. В тишине заказываю кальян и чай. Говорю по-английски, но можно было и по-русски: никто ни слова не понимает. Но вот напряжение разряжается, хозяин-официант, догадавшись по смыслу, несет кальян, трое соседних пареньков счастливо мне улыбаются, все наблюдают за нашими попытками общаться на не пересекающихся языках. Общение у нас на истерично высоком градусе дружелюбия с обоих сторон, но абсолютно, просто до глупости, безуспешное.

Кальянов очень много, их постоянно приносят, уносят, подправляют уголь, они жестяные, без украшений, стыки трубок обмотаны тряпочками – эти тряпочки убеждают, что курятся они хорошо: кальяны здесь, чтобы их курили, а не для красоты. «Официант» - усатый мужичёк в грязной белой рубахе, когда не занят, закусывает у стола кассира – у входа. Там своя тусовка друзей хозяина, что-то мясное режут, жарят, разговаривают.

О жизни в Иране нового удается узнать вот что: Самого дружелюбного и самый непонятливого паренька зовут Мамма (оказалось, Мухаммед). Чай в Иране пьют в прикуску. Мамма работает на ковровом базаре, он мне его покажет в мой следующий приезд. Последнее удается выяснить, когда в углу вдруг обнаруживается отлично англо-говорящий, чисто одетый парень. Он тренер по шейпингу в спортивном клубе для туристов. И по теннису. Он что-то задумчив, когда переводит. Кажется, ему неприятно, что я интересуюсь Маммой и прочими. При прощании он довольно неприветливо говорит, что я сильно рисковал – это опасный район.

Коран

Тяжелый том Корана на трех языках лежит в каждом номере рядом с кроватью. Тяжелый, хоть напечатан на тончайшей бумаге и мелкими буковками – не думаю, что кто-то это читает. Но на заборе строящейся мечети – их много строится – как реклама на еще не построенном ресторане, на ярких желтых досках висят цитаты их Корана, все начинающиеся с торжественного «и», типа: «И вы должны обращаться с женщинами уважительно». Неожиданно обнаруживаю, что не всё банальности, известные из других религий и детского сада. Хожу, читаю:

«И не ссорьтесь друг с другом, ведь тогда вы не ослабнете сердцем и ваша духовная сила не исчезнет»

Вот еще (без «и» и в укороченном виде):

«Все мусульмане братья», ну это не очень интересно, но вдруг, как будто кто-то другой сказал: «О человечество! Все-то твои восстания только против самого себя». Потом: «Разговаривайте с людьми любезно», потом про то, что бог милостив. И вдруг желчное: «Жизнь в этом мире лишь игра, развлечение, примеривание нарядов и показывание себя среди других, и алчность к умножению количества детей и количества богатства».

Певец

Трудно впустить в себя иранскую музыку. Часами может длиться это бесконечное негромкое треньканье на нелепой гитарке с длинным грифом, звучащей плоско и кисло, как детская музыкальная шкатулка. На европейский слух в этой музыке нет мелодии, кажется, это медитативные импровизации. Правда, мой приятель Амир, когда я ему это сказал, легко и точно напел то, что звучало – но и в его пении не было ни капли мелодии. Иногда приятно под эту музыку, смешанную с журчанием фонтанчика, забыть о времени: сидеть с утра в прохладе, наблюдая, как на улице неотвратимо разгорается отупляющая жара.

Так же нет приятности и заунывном мурлыканье иранских певцов. Это пение иногда слышно на улице из громкоговорителей – это транслируют регулярные молитвы.

Я изменил свое мнение в мой последний вечер в Иране. В чайхоне в интуристской гостинице, как бы в небольшое дополнение к божественному супу кюфта бозбашу и айрану, уселись пиликать-мурлыкать двое ресторанных музыкантов. Поначалу все шло обычно, но в какой-то момент из кальянных раздумий о конце путешествия меня вывел голос певца. С удивлением я услышал, что он уже не мурлыкал, а пел, громко и страстно пел, кричал, отчаянно умолял, всхлипывал на очень высоких нотах. Не понятно, что было делать, как к этому относиться – это было неприлично искренне: человек звал на помощь, а все спокойно закусывали. Поздно я схватился записывать его голос, кульминация прошла и на камеру записалось обычное треньканье и завывание.

Дата добавления: 2015-08-10