Нюрнберг - лангвассер

Нюрнберг. Снова офлаг XIII-Д, переведенный сюда из Хаммельбурга. Штрафной блок 7- Ц.
В высохшем больном старике, одетом в изрядно поношенное солдатское обмундирование, даже близкие, наверное, не сразу узнали бы генерал- лейтенанта Карбышева - раньше всегда подтянутого, стройного, с искрящимися карими глазами. Теперь они потухли, слезились в припухших мешочках морщин.
Дмитрия Михайловича привезли в Нюрнберг в середине мая 1943 года и поместили к штрафникам. Но Карбышев заболел, и его перевели в русский блок международного госпиталя Лангвассер - о пребывании Карбышева в нем сообщил автору книги Н. И. Громов, который был там санитаром:
"Хирургический корпус находился в пятистах метрах от лагеря, обслуживали его сербские врачи - военнопленные, вывезенные гитлеровцами из Югославии. Они относились с большой симпатией к советским людям, в особенности главный врач госпиталя Исо Нойман. Он часто скрывал в палатах госпиталя здоровых советских военнопленных, стараясь вырвать их из лап гестапо и спасти им жизнь.
Его помощником был русский эмигрант врач Вячеслав Васильевич Козьмин. Он многие годы жил в Болгарии, имел сербское подданство, в плен попал в самом начале войны. Он очень интересовался жизнью Советского Союза и мечтал после войны вернуться на родину, в Воронеж.
Кроме Ноймана и Козьмина в госпитале работали и другие военнопленные: югославы были переводчиками, советский военнопленный, старший лейтенант П. П. Кошкаров, назвавшийся Нестеровым, - санитаром. Кошкаров руководил антифашистским подпольем в русском блоке госпиталя.
Другие корпуса были гораздо хуже хирургического. Особенно мрачной славой пользовался терапевтический - так называемый "Хяст". В нем находилось свыше трех тысяч советских военнопленных. В переполненных бараках со спертым, гнилостным воздухом изможденные от голода и болезней люди ютились везде: на полу, в коридорах и санитарных узлах.
В барак № 8 для тяжелобольных никто не заглядывал, кроме старшего похоронной команды. Пищу кухонные раздатчики оставляли в бачках у входа в эту своеобразную братскую могилу и уходили быстро, не оглядываясь. Обреченные больные ждали здесь своего рокового часа.
В лагере имелся еще и генеральский барак, огороженный от других колючей проволокой. В нем и находился Д. М. Карбышев.
Появление Карбышева стало важным событием в жизни военнопленных. Многие уже знали о нем по Острув-Мазовецка, Замостью, Хаммельбургу. Своим примером он заставил многих осознать, что они не просто военнопленные, а представители русского народа, советские люди. В него верили...
Мужество Карбышева, его девиз: "Не терять чести даже в бесчестье" - стал правилом поведения для многих военнопленных в фашистской неволе.
И в этом лагере Карбышев так же, как и прежде, стремился чаще общаться с пленными, разъяснял им положение на фронтах, вселял во всех бодрость духа и уверенность в победе.
Узники его спрашивали:
- Скажите, товарищ генерал, как после войны будут обменивать военнопленных?
- Никакого обмена не будет. Красная Армия придет сюда и сама освободит нас,- уверенно отвечал Дмитрий Михайлович".
Международный госпиталь Лангвассер был организующим центром сопротивления фашизму. Признанным главой его стал генерал Карбышев. Дмитрий Михайлович считал, что самое важное - сохранить советских людей для Родины. По его инициативе наладили помощь военнопленным, в особенности тяжело раненным и больным.
Скудные запасы продуктов под видом медикаментов хранились в зубоврачебном кабинете госпиталя у югославского врача Финца. Отсюда "пайки" тайно передавали больным вместе с листовками и военными сводками о положении на фронтах. В составлении их, кроме Карбышева, участвовали генералы П. II. Павлов, Г. В. Зусманович и полковник А, Н. Большаков.
По совету Дмитрия Михайловича была установлена связь с заводами Нюрнберга, на которых работало свыше 200 тысяч военнопленных и рабочих, угнанных из Советского Союза. Связными стали Сергей Рябинин, майоры И. И. Шалаев, В. П. Зоткин и другие.
Рядовой Ю. П. Демьяненко, тоже встречавшийся с Карбышевым в Нюрнбергском лагере, вспоминает:
"Впервые я узнал о Дмитрии Михайловиче в шталаге XIП-В в Нюрнберге, где я находился за первый побег в 1943 году. В карцере все подследственные произносили имя Карбышева с чувством большого уважения, в противовес изменникам, вроде Власова.
Из карцера меня послали на раскопки развалин Нюрнберга, разрушенного американской авиацией. Здесь тоже часто вспоминали о Карбышеве, повторяли его лозунг: "У нас одна дорога, одна забота - не работать на врага".
Общее настроение военнопленных в шталаге XIII-B в мае-июне 1943 года было приподнятое, будто наэлектризованное. Побеги и саботаж рабочих команд стали массовыми".
На нюрнбергских заводах выходили из строя станки, агрегаты, срывался выпуск машин. Лейтенант Батохин вызвал аварию 100- тонного пресса, а сам во время этой диверсии лишился руки. Старший лейтенант Осиикип привел в негодность на заводе в городе Фюрте все электромоторы гальванического цеха. На авиационном заводе "Мессершмитт" и танковом заводе "Манн" в наружных и внутризаводских уборных в середине 1943 года немцы обнаружили целые склады ценных деталей к моторам.
Во время очередной бомбежки Нюрнберга советские девушки подожгли местную "кранкенкассе" - больничную кассу.
Не будучи в состоянии обнаружить виновных в саботаже, диверсиях и вредительстве, фашисты расстреливали первых попавшихся...
Переводчик русского блока госпиталя Лангвассер, военнопленный офицер югославской армии, коммунист, профессор Станислав Степанович Евтиядис записал в своем дневнике, который он вел в Нюрнбергском лагере:
"...Привезли к нам в больницу советского старшего лейтенанта, у которого было девять ранений, одно из огнестрельного оружия и восемь штыковых. Он получил их от солдата-фашиста за отказ работать на военном заводе.
Рабочая команда банщиков карантина, состоявшая из советских военнопленных офицеров-танкистов во главе с коммунистом Е. И. Тыженко, тоже отказалась перейти на минный завод. Ее посадили в штрафной карцер со строгим режимом. Через неделю команду снова привезли на завод. И снова последовал неизменный карбышевский ответ: "Работать на врага не будем!" Команду изолировали от остальных военнопленных. Лишили пищи. Лагерь собирал и тайно передавал им хлеб, и танкисты не сдавались.
Стояла глубокая осень, шли холодные проливные дожди. Однажды рано утром на аппельплаце раздались команды: "Вставай!", "Ложись!", "Вставай!", "Шагом марш!", "Бегом!". Солдаты охраны шли за раздетыми донага людьми следом и кололи их штыками, когда кто-либо недостаточно быстро выполнял команду. Так продолжалось с утра до вечерней поверки семь дней подряд, но команда танкистов по-прежнему не сдавалась.
Весь лагерь был возмущен зверством фашистов. Генерал Карбышев и другие старшие офицеры написали коменданту лагеря протест, но он, как следовало ожидать, остался без ответа. Пытки продолжались с прежней жестокостью.
Тогда весь лагерь объявил голодовку. Команду срочно отправили в тюрьму, а оттуда в другой концентрационный лагерь".
Однажды начальник лагеря полковник Пелит, увидев в бараке Карбышева, подошел к нему и что-то сказал. Карбышев возмущенно, нарочито громким голосом ответил:
- Ваша новость о том, что меня в ближайшие дни снова повезут в Берлин, мне крайне не нравится. Я уже был там два раза, в третий со мной говорить не о чем. Я советский человек и изменником Родины никогда не буду. Если в вашей власти отменить поездку - сделайте это. Общего языка с фашистами у меня не было и быть
не может.
"...Одно время фашистские "пропагандисты" и предатели из РОА, - свидетельствует П. П. Кошкаров, - зачастили к больным и раненым в госпиталь Лангвассер. Они занимались распространением среди военнопленных фашистских газет "Клич", "Заря" и антисоветских листовок. Карбышев повел активную борьбу с фашистскими пропагандистами.
Однажды майор РОА предатель Голушко принес в госпиталь свежий выпуск газеты "Клич" и предложил экземпляр Карбышеву. Генерал взял его.
Голушко хотел уже пойти дальше по палатам, но Дмитрий Михайлович остановил его и спросил:
- Прошу извинить, майор, кто вам поручил заниматься распространением этой заразы? Ведь вы советский гражданин, советский народ платил вам деньги за службу в Красной Армии, учил вас, а вы чем занимаетесь?
Голушко заплакал, бросил газеты и ушел. Больше в госпитале он не появлялся. А вскоре стало известно, что он ушел из РОА, за что его отправили в концлагерь уничтожения.
Через некоторое время в госпитале появился уже не майор, а полковник РОА и стал вербовать выздоравливающих к власовцам.
Услышав посулы вербовщика, Карбышев подошел к нему и громко спросил:
- Скажите господин, откуда вы родом?
- Белорус.
- Это куда и против кого вы предлагаете нам идти воевать? Сколько сребренников вам платят хозяева?
Полковник молчал.
- Каким же ничтожеством надо быть, чтобы стараться помогать нашим врагам кровью своих братьев! - воскликнул генерал.
- Подлец, предатель, изменник,- закричали военнопленные со всех сторон.
Полковнику пришлось быстро ретироваться".
Капитан А. С. Бабенко слышал одну из речей Д. М. Карбышева, произнесенную у проволочного ограждения, отделявшего генеральский барак от остальных помещений. Страстные, от самого сердца шедшие слова на всю жизнь остались в памяти капитана. Вот что запомнил Бабенко:
- Дорогие мои братья! Я хорошо знаю, что в абсолютном большинстве в каждом из вас живет чувство подлинного советского патриота. Большинство из вас - ровесники Великого Октября. Я представитель старшего поколения. Я знал царскую Россию, был подполковником старой русской армии, а поэтому мне лучше известно все плохое, что пережила наша Родина, и то хорошее, что она обрела при Советах. Для меня, как и для каждого советского человека, дорога именно Советская Россия, наша Советская страна. Когда я говорю - Советская Россия, то я подразумеваю всю нашу обширную страну, весь наш двухсотмиллионный многонациональный народ. А когда я говорю о плохих сторонах нашей Родины, я имею в виду царскую Россию. И теперь, в дни тяжелых испытаний, когда весь советский народ от мала до велика поднялся на защиту нашей матери Родины против бесчеловечного, кровавого зверя - фашизма, тот, у кого поворачивается язык выступать против нее - злейший наш враг! С гневом, с глубоким презрением и ненавистью гоните прочь фашистских ублюдков, которые осмеливаются приходить в лагерь и вербовать "добровольцев" в предательскую армию РОА. Всех нас не сломил голод, болезни, издевательства, убийства. Теперь, товарищи, мужайтесь, победа не за горами! Конец фашизма близок!
Майор Т. Б. Кублицкий сообщает также о таком факте:
"Чтобы усилить борьбу с фашистскими агитаторами и их пособниками, по совету генерала Карбышева, из состава подпольной организации были подобраны специальные чтецы. Они так научились вслух читать фашистские газетки и листовки даже при немцах, что пропаганда гитлеровцев вызывала только насмешки. Во всех местах, где появлялись власовцы, в противовес им выступали комментаторы и военные обозреватели, которые разоблачали ложь отщепенцев".
После разгрома немецко- фашистской группировки у Сталинграда в настроении военнопленных произошел резкий перелом. Уже не было и речи о поражении Красной Армии. Предатели и фашистские прислужники ходили опустив головы. Даже "хозяева" лагеря пробовали изменить тон в обращении с пленными. В Лангвассер и штрафные команды все больше попадали полицаи, легионеры, лазутчики.
Почти каждый вечер после окончания работы к проволочной ограде у генеральского блока подходили советские военнопленные и сообщали Карбышеву услышанные за день новости о положении на фронтах, победах Красной Армии.
Сводки Советского информбюро и некоторые другие важные новости подпольная организация лагеря получила от югославского коммуниста полковника Крымпотича. Он был связан с немецким коммунистом Рудольфом Сернау, разносившим в Лангвассере медикаменты и перевязочные материалы. С помощью этого санитара Крымпотич прятал в мусорном ведре, а позже в пакете из-под медикаментов маленький радиоприемник.
Карбышев по-прежнему активно пропагандировал организацию побегов, сам участвовал в их подготовке. Так, по инициативе Карбышева подпольщики начали готовить побег Героя Советского Союза Григория Бережко и Игоря Жукова. С ними предполагалось отправить советскому командованию очень важные сведения и документы о лагерях. Но побег сорвался из-за усиленной слежки агентов гестапо и предательства.
Дмитрий Михайлович ни па минуту не прекращал своей деятельности: он составлял обзоры и листовки, старался как можно больше беседовать с узниками, если удавалось, то "по ошибке" заглядывал и в соседние бараки.
Вот характерный факт. Зайдя в один из госпитальных бараков, Дмитрий Михайлович услышал, как кто-то стонет. Он подошел к больному - им оказался советский командир Т. Б. Кублицкий. Тот лежал недвижимо на нарах. Есть он не мог: у него была высокая температура.
У изголовья больного сидели его друзья - младшие лейтенанты Павел Вишнев и Юрий Овчаренко и безуспешно уговаривали Кублицкого съесть хоть ложку мучной баланды.
- Не надо, Павел, ешь сам, дай мне спокойно умереть,- простонал Кублицкий, когда Вишнев поднес к его рту ложку с супом.
Наблюдая все это, Дмитрий Михайлович сказал:
- Умереть, братец, не долго. Каждая наша смерть- радость для врага, так зачем же доставлять ему такое удовольствие? Надо жить, для Родины надо жить! А чтобы жить, надо все есть, за исключением отравы.
Генерал участливо расспрашивал больного, кто он, откуда родом, о его семье.
- У меня тоже сын и две дочки растут... Что поделаешь - война. Но это на время. Недолго осталось терпеть. Дело идет к концу. Гитлер катится по наклонной плоскости к полному краху... Надо жить и бороться всем, чем можно, в любых условиях,
В бараке стало удивительно тихо.
- Так аппетита, говорите, нет? - спросил Дмитрий Михайлович Кублицкого и тут же сам ответил: - Да, меню, конечно, неаппетитное и неудобоваримое. Было бы странно, если бы мы здесь, у врага, имели все, что нам нужно. Единственное, что нам здесь разрешается, это обходиться без аппетита... Вам бы, дружок, неплохо было бы где-нибудь луковицу достать, перебить вкус баланды...
Тотчас откуда-то появилась луковица. Карбышев вынул из кармана своей серой солдатской шинели нож и, подавая его одному из приятелей Кублицкого, посоветовал:
- Разрежьте луковицу на дольки и давайте больному по кусочку. Кормите его, пока не придет аппетит, - добавил он, улыбаясь.
И позже Карбышев наведывался к Кублицкому, который медленно поправлялся.
Между тем пребыванию Карбышева в Лангвассере наступил конец.
"19 июня,- вспоминает П. П. Кошкаров,- немецкий штабарцт гестаповец Метерлинг вместе с главным врачом русского блока Ноймапом производил обход больных. Начали его с палаты генералов. Карбышев, Павлов, Зайцев и Зусманович лежали на койках, а генерал Самохин стоял, облокотившись на нары. Когда в палату вошел гестаповский офицер, наши генералы не обратили на него никакого внимания. Гестаповец пришел в ярость и раскричался на Самохина, почему он не встал по команде "смирно" и не приветствовал его.
Самохин перебил его и по-немецки ответил: - Не забывайте, капитан, что я генерал Красной Армии Советского Союза, и не только я, но и все здесь находящиеся требуем более корректного отношения и вежливого обращения. Кстати, вам не к лицу как штаб-арцту кричать в госпитале, где лежат больные. Извольте соблюдать элементарные правила Красного Креста.
Гестаповец плюнул на пол, что-то прорычал и стремительно выскочил из палаты.
Обход закончился. Все с волнением стали ждать последствий. На следующий день пришел приказ о выписке Самохина из госпиталя в общелагерный генеральский барак 7-Ц. Карбышев сразу потребовал, чтобы приказ был отменен, а штабарцт Метерлинг принес извинение, в противном случае он, генерал Карбышев, также настаивает на выписке из этого госпиталя.
Узнав об этом, штабарцт запретил выписывать из госпиталя тяжело больного Карбышева, полагая, что генерал сам откажется от своего протеста. Но Дмитрий Михайлович твердо стоял на своем.
Друзья и товарищи пытались уговорить генерала остаться в госпитале, еще хоть немного подлечиться, но Карбышев не хотел ничего слышать. Тогда начали собирать его в общелагерный блок 7- Ц.
Крымпотич, Евтиядис и Нойман нашли для Карбышева теплые вещи, белье, продукты. В тот же день после обеда комендант лагеря и начальник гестапо прислали конвой, чтобы сопроводить генерала в общий лагерь.
Больные госпиталя - все, кто мог ходить, - вышли из бараков проститься с Карбышевым, проводить его. У ворот общелагерного блока 7-Ц Карбышева встретил гестаповский офицер и приказал солдатам обыскать генерала. Ничего запретного у него не нашли, но отобрали теплые вещи и продукты. В этот момент к воротам подошли генералы Самохин и Мельников. Они возмутились произволом гестаповского офицера и потребовали, чтобы немедленно вызвали коменданта лагеря Пелита. Ретивый гестаповец струсил и поторопился вернуть отобранное.
Карбышев вместе с Самохиным и Мельниковым направился в генеральский барак".
Тем временем гестапо, проверяя "личное дело" генерала Карбышева, присовокупило к нему дополнительные материалы. Особое внимание было обращено на отметку, сделанную еще в Берлине: "Направить в концлагерь уничтожения, никаких скидок на чин и возраст".
Над Карбышевым нависла реальная угроза перевода в лагерь смерти.
Друзья и товарищи по бараку не раз предупреждали генерала:
- Дмитрий Михайлович, будьте осторожны, за вами следят, вами слишком часто интересуется комендант лагеря Пелит.
Но Карбышева это не пугало. Он продолжал организовывать саботаж, побеги. Его огромный авторитет среди военнопленных стал известен и все более страшил гестапо.
Вскоре Дмитрия Михайловича вызвали в комендатуру.
Гестаповцы обвинили Карбышева "в возбуждении военнопленных против германского рейха, в активной пропаганде большевизма в лагерях военнопленных; в организации саботажа, вредительства и диверсий на предприятиях немецкой военной промышленности; в организации побегов из лагерей".
Даже побег генерала Огурцова, дерзкий и смелый, ошеломивший гитлеровцев, они приписали влиянию и подстрекательству Карбышева.
Советскому генералу зачитали приказ, подписанный Кальтенбруннером:
"Мы должны всячески противопоставить идеи фюрера тлетворному влиянию большевизма, бороться с носителями коммунистической идеологии, вредным духом которой заражены и которую распространяют советские военнопленные. Для этого нам нужно создать нормальную обстановку для лиц иностранного происхождения, добросовестно сотрудничающих с великой Германией в установлении "нового порядка", и с другой стороны, надо создавать самые невыносимые условия для неисправимых, для противодействующих мероприятиям германской администрации..."
В том же приказе следовало указание о необходимости практиковать частую переброску сомнительных заключенных в лагеря с более жестким режимом.
- Понятно? - спросил полковник Пелит.
- Вполне понятно, - ответил Дмитрий Михайлович. - Вы у пропасти. Эти ваши приказы продиктованы смертельным страхом. Что ж! Вам есть чего бояться. Вы ответите за свои преступления и перед нашим, и перед своим народом.
Фашисты бросили генерала Карбышева в одиночку Нюрнбергской тюрьмы гестапо. Вслед за ним было арестовано и отправлено туда основное ядро подпольной организации сопротивления центрального Нюрнбергского лагеря и госпиталя Лангвассер. Часть советских военнопленных-подпольщиков была направлена в штрафные команды, а остальных вместе с генералом Карбышевым ждала более жестокая участь.

Дата добавления: 2015-07-25