Один триллион долларов 30 страница

– Да.

Он вызвал в памяти соответствующие формулы, которые вечность назад научился понимать в своем офисе. 27 процентов означали, что каждые два с половиной года сумма, подлежащая погашению, удваивалась.

– Как же это можно выплатить?

– Я сам задаю себе этот вопрос. Тогда с морозильником для льда было только четырнадцать процентов, с этим я худо-бедно справился…

– Но 27 процентов! Почему же вы на это соглашаетесь?

Балабаган удивленно отпрянул.

– А что мне делать? Морозильник сломался. Я не могу вести свое дело безо льда.

– Пошли бы в другой банк.

– Другие банки не хотят мне ничего давать.

Джон медленно кивнул. Это выводило на горячий след. Он почувствовал, как его беспокойность уступает место холодной, не знающей снисхождения ярости, и он спросил себя, что бы он сделал, если бы добрался до центра всего этого беспощадного гнета и безоглядного принуждения, если бы выследил паука в его гнезде, нащупал конец этой цепи, босса всех боссов, верховного эксплуататора.

Смог бы он тогда совладать с собой?

* * *

– Итак, – прошептала Урсула Фален. В пыльной тишине библиотеки это прозвучало как нарушение порядка.

Журнал исходящих документов государственного архива попал в самую точку: в 1969 году все документы были переданы историческому институту университета, где они полтора года использовались для написания докторской диссертации, которая так и не была защищена, а затем остались на сохранении в библиотеке института, причем в том отделе, где хранятся исторические оригиналы и куда поэтому требуется особый допуск. Допуск, получить который можно было по одному звонку Альберто Вакки.

Там были собраны неслыханные сокровища – средневековые рукописи, древние Библии, письма и дневники исторических личностей и так далее. Она не смогла удержаться, чтобы не заглянуть в некоторые архивные боксы, в одном из которых наткнулась на письма Муссолини, написанные размашистым почерком. Разумеется, она не могла прочитать ни слова, а может, и перепутала что-то, но это было очень волнующе.

Наконец она вытянула с полки бокс с нужным номером и понесла его к столу, который сам был антикварным предметом, открыла его, затаив дыхание, и на первом же листе, который взяла в руки, узнала знакомый почерк, которым были написаны и заметки на полях счетоводных книг. Это были они, личные записи Джакомо Фонтанелли, купца из Флоренции пятнадцатого века.

Удивительно много записей для человека Средневековья, думала она, перелистывая тонкую стопку. Это были отдельные листы, хорошо сохранившиеся и хорошо читаемые, если бы она была сильна в средневековом итальянском. Почти все записи были датированы, большинство 1521 годом. Некоторые листы отличались по формату и были написаны другим почерком – видимо, письма к Фонтанелли, которые тот сохранил…

Она оторопела при виде одного из них. Чрезвычайно примечательно. Все письмо состояло из колонок цифр, лишь в самом конце были приписаны две строки нормального текста. Она положила листок под лампу и внимательно изучила ряды цифр. Начинались они следующим образом:

1525 300 12

1526 312 12½

1527 324½ 13

Она почувствовала, как в животе у нее растекается тепло, когда она поняла, о чем идет речь. Первая колонка – это годы. Вторая колонка – состояние. Третья колонка выражала разность соседних значений второй колонки, то есть абсолютный прирост состояния. Она все пересчитала в своем блокноте и вышла на годовой прирост в четыре процента.

Взгляд ее дошел до конца колонок, и она еще раз, как и в те дни, когда подобные подсчеты печатались во всех газетах, удивилась, как состояние медленно, незаметно, почти смехотворно робко росло поначалу, чтобы в какой-то момент набрать почти непостижимую скорость увеличения. Больше четверти века, до 1556 года, понадобилось, чтобы сумма из трехсот флоринов доросла до тысячи. В 1732 году она превысила миллион, но уже в 1908-м составила больше миллиарда, чтобы до 1995 года дойти до тридцати миллиардов флоринов – в пересчете как раз триллион долларов.

То, что она нашла, представляло собой расчет роста состояния Фонтанелли за пятьсот лет.

И расчет этот был сделан не Джакомо Фонтанелли.

– Фабиана? – она оглянулась в поисках молодой студентки исторического факультета, которая должна была помогать ей в переводе.

У Фабианы были роскошные черные волосы длиной до попы, немного рыхлые черты лица, но все выпуклости были на нужных местах, и Урсула нашла ее сидящей у ящиков картотеки и самозабвенно лакирующей ногти.

– Чао, Урсула, – блаженно улыбнулась она. – Вы что-то нашли?

Урсула положила перед ней последнюю страницу письма и показала на текст под вычислениями.

– Что здесь написано?

Фабиана склонилась над документом пятисотлетней давности, равномерно дуя на свои ногти.

– Здесь написано, хм-м… – Она напрягла лоб и перестала дуть на ногти. – Я бы перевела это так: «Ты видишь, как по законам математики мое творение достигнет бессмертия». Странная фраза, да? – Она перечитала ее еще раз. – Да, все именно так. Подписано: Якопо.

– Что? – Урсула вздрогнула, как от электрического разряда. Присмотрелась. С самого начала подпись показалась ей неразборчивыми каракулями, но теперь, когда имя было произнесено…

– Якопо?

– Так написано, – невозмутимо сказала девушка.

– Я думаю, – слабо произнесла Урсула Фален, – мне надо вначале сесть.

* * *

Джон увидел, как вспыхнули глаза банковского служащего, когда он представился. Без сомнения, его имя не было пустым звуком для этого человека, да и лицо его он видел не впервые, но изо всех сил старался не выказать своего потрясения.

– Очень приятно, – сказал он и назвал свое имя, которое значилось и на бейджике на лацкане его пиджака. – Лабарьентос. – Он указал на два стула перед своим письменным столом. – Прошу садиться. Чем могу быть полезен?

Банк был маленький, помещение было приятно кондиционировано, народ не толпился. Джону, привыкшему к тому, что банки любят роскошествовать в обстановке, этот банк показался очень скромным, если не сказать дешевым. Балабаган не смел шевельнуться, приниженно скрючившись на краешке своего стула.

Джон не знал, как лучше приступить к делу, чтобы распутать его и раскрыть первопричины. По дороге сюда он раздумывал, не купить ли просто этот банк, чтобы без проблем заглянуть в его учетные книги, но потом сказал себе, что эта возможность от него не уйдет и, может, лучше сначала зайти, а там будет видно.

Он развалился на стуле, закинул ногу на ногу, руки расслабленно уронил на колени, применяя все те приемы, которые внушил ему Маккейн, чтобы в переговорах показать себя важным и независимым, и сказал:

– Я хотел бы знать, каким образом вы пришли к тому, чтобы насчитать мистеру Балабагану за его кредиты 27 процентов годовых.

Тут господин Лабарьентос нервно заморгал.

– Не в наших традициях, – ответил он, помедлив, – обсуждать условия кредита клиента с посторонними лицами.

Джон кивнул.

– Охотно верю, что при таких ростовщических процентах вы предпочитаете договариваться с клиентами с глазу на глаз. Но господин Балабаган здесь – пожалуйста, вы можете спросить его, согласен ли он с такими условиями.

Скупщик рыбы так горячо закивал, как будто хотел избежать вопросов, обращенных к нему.

– Ну, хорошо, – сказал банковский служащий и повернулся к своему компьютеру, нажал на несколько клавиш, выждал, когда на экране появятся цифры. – Десять лет назад мы предоставили господину Балабагану ссуду, это верно. Она тогда пошла на погашение нескольких других, подлежащих возврату кредитов. Вас интересуют точные суммы или что-то еще?

– Меня интересуют проценты. 27 процентов, это верно?

– Это корректно.

Джон подался вперед.

– Я хочу знать: сколько господин Балабаган за это время уже погасил? Приблизительно?

Лабарьентос бросил неуверенный взгляд в сторону скупщика рыбы, постучал по клавишам, придвинул бумаги.

– Господин Балабаган многократно просил об отсрочке платежей, а восемь лет назад ходатайствовал о сокращении размера выплат. Мы удовлетворили ходатайство, но это, естественно, замедлило погашение.

Джон почувствовал, как в нем закипает ярость.

– Так сколько он выплатил на сегодняшний день? Два процента? Один процент? Совсем ничего?

Теперь, несмотря на кондиционер, над верхней губой банковского служащего выступили мелкие капельки пота.

– Фактически, – признался он, – последнее из того, что вы сказали.

– Что это значит? – подозрительно спросил Балабаган.

– Это значит, что все десять лет вы платили только проценты, что ни на один песо не уменьшило сумму вашего долга, – грозно произнес Джон. Он ощущал в себе неведомую прежде брутальность. Ему хотелось вытряхнуть этого приземистого человека, сидящего по другую сторону стола, из его красивого синего костюма.

– Что? – взвился рыботорговец. – Да, но как же так? Ведь я почти всегда платил, и так много…

– Недостаточно, – помотал головой Джон.

– И что теперь будет? Я что, должен теперь платить всю мою жизнь или как?

Лабарьентос сделал каменное лицо.

– Нет, – сказал он. – Кредит выдан на двадцать пять лет. По истечении срока он должен быть либо погашен, либо мы его взыщем по исполнительному листу.

– Это значит, – перевел Джон, – если через пятнадцать лет все деньги, какие еще не выплачены, то есть саму ссуду плюс еще не выплаченные проценты, вы не вернете им за один раз, то банк заберет ваш дом или что там у вас заложено в качестве гарантии.

– Но как же я смогу это сделать? – в ужасе воскликнул Балабаган. – Откуда я возьму деньги? Мой дом? И дом, и магазин должен унаследовать мой сын. А что банк будет делать с рыбным магазином?

– Они могут сдавать его в аренду вашему сыну, – сказал Джон. Постепенно он начал понимать условия игры. Он нагнулся, посмотрел на банковского клерка, с трудом сдерживая гнев. – Мистер Лабарьентос, как ваш банк пришел к тому, чтобы требовать за ссуду такие проценты? Скажите мне. Скажите мне, обычная ли это практика?

Тип-тип-тип на компьютере. Казалось, он делает это, чтобы выиграть время, чтобы заставить их нервничать.

– Это была ссуда, – неторопливо объяснил Лабарьентос, – выданная в момент высоких ссудных процентов, по фиксированной ставке. Ссуда выдана под слабую гарантию, это означает для банка высокую степень риска. В таких случаях ставка повышается, это абсолютно обычная практика.

– Это все? – спросил Джон, вспомнил про рыбаков с динамитом, про их оторванные руки и ноги, вспомнил мужчину, который сидел в мешке, подвешенном к потолку, о дочери, которая уехала в Гонконг, чтобы обменивать свое тело на деньги для семьи. – Это все, что играет роль – банковский риск?

Лабарьентос посмотрел на Джона, облизнул губы и положил ладони на стол.

– Как банк, – сказал он, ничуть не оробев, – мы в первую очередь выполняем обязательства перед нашими вкладчиками. Перед вами, например, мистер Фонтанелли. У вас в нашем банке один из самых крупных счетов, какие мы ведем. Вы доверили нам много миллионов песо. И вы, конечно, не хотите, чтобы мы эти деньги потеряли, и вы, конечно, хотите получить проценты на свой вклад, не так ли? Вот этим мы здесь и занимаемся. Мы зарабатываем ваши проценты.

* * *

Лицо Джона горело от стыда, когда они ехали назад. Он мог бы стать первым человеком, получившим ожоги кожи от краски стыда. Он криво отвалился на спинку заднего сиденья, закрыл лицо локтем, и ему было дурно от ужаса.

Все это ему следовало бы знать все время. Все это было так очевидно, так просто, так ясно. Лежало на поверхности.

Вопрос: как умножаются деньги? Ответ: вообще никак.

Каким надо быть идиотом, чтобы думать иначе.

И все же – с раннего детства человеку внушают, непрерывно повторяют как благочестивую мантру, более страстную, чем «Отче наш»: деньги умножаются в сберкассе. Это перетирают в своих заповедях мельничные жернова рекламы, родители, учителя, друзья, все лепечут одно и то же: отнеси деньги в банк, чтобы их стало больше. Даже Пол Зигель, который закончил Гарвард с summa cum laude и был умен, как никто другой, напоминал ему: твои деньги должны работать на тебя.

Но деньги не работают. Работают только люди.

Если бы было иначе: что мешало бы напечатать достаточно денег, чтобы каждый стал миллионером? Ничто. Только некому было бы печь булочки для завтраков миллионеров, некому было бы выращивать зерно для булочек, жать его и молоть в муку.

Деньги не работают. Работать всегда приходится людям.

И деньги не умножаются. Каждый доллар, каждый отдельный цент, на который подрастает твой счет, кто-то когда-то заработал своим трудом. Кто-то, имеющий долги, должен отдавать заработанные деньги своему кредитору.

Долги – это означает: платить арендную плату за использование денег. Долги и проценты были тем гигантским, рафинированным механизмом, транспортирующим деньги от тех, у кого их мало, к тем, у кого их много. Этот транспорт действует в гомеопатических дозах, которые для большинства безболезненны, и действует с математической, просчитанной точностью.

Так возникло его состояние. Вплоть до капитала, с которого все началось, с тех смешных десяти тысяч долларов, каждый отдельный доллар из тысячи миллиардов был взят у какого-то другого человека.

Джон окинул своим внутренним взором чудовищное сплетение, систему кровеносных сосудов, большие вены которой разветвляются на меньшие вены, а те на более тонкие вены и затем на волосяные капилляры, которые опутывают весь земной шар, проникая в каждую страну, в каждый город, в каждую деревню, в жизнь каждого отдельного человека, который живет на Земле, только по этим сосудам текла не кровь, а деньги, центы и сотые доли центов, по капиллярам, откуда они стекаются в четвертаки в более крупных сосудах и в доллары в еще более крупных, в сотни, тысячи и миллионы и, наконец, объединяются в этот чудовищный поток денег, который постоянно и с нарастающей силой течет на его счета, сорок миллиардов долларов в год, свыше ста миллионов долларов каждый день.

Он следовал по паутине в поисках паука, и вот: он сам и был тем пауком. Он исследовал цепочку питания и установил: он сам стоял на ее конце. Он был босс всех боссов. Он был последним эксплуататором. Он был наследником состояния Фонтанелли и верил, что решит проблемы мира. На самом деле он был причиной этих проблем.

– Остановите, – прохрипел он. Машина затормозила. Он выбрался наружу, и его вырвало так, будто он должен был освободиться от всего, что съел за последние два года.

Наконец они доставили его назад, на борт яхты. Как-то он продержался ночь и утро, а потом снова пожелал сойти на берег, потому что у него остались там дела. Они отвезли его на мотоботе в Туай, где все еще стоял джип, и спросили, не понадобится ли он еще. Нет, отрицательно покачал он головой, можете снова погрузить его на яхту. Они заикнулись о том, что «Прорицание» слишком большое судно, чтобы причалить сюда, на что он лишь кивнул, у него все болело внутри, да, яхта действительно слишком велика для одного человека. И пока они буксировали машину на мотобот, он тяжелыми шагами побрел вверх по дороге, которая представляла собой просто утрамбованную землю с втоптанными в нее камешками и вела к рыночной площади, хотя бы заасфальтированной, посмотрел на высокую церковь, постоял перед нею с таким ощущением в горле, будто там застрял крик, который не может вырваться, и в конце концов направился к дому скупщика рыбы.

Джозеф Балабаган сидел на ящике и смотрел на мальчика, который разбирал мотор мопеда. Заметив Джона, он вскочил и пошел ему навстречу. Он сказал, что звонил в больницу, у его жены все хорошо, и сегодня вечером он туда снова поедет, в крайнем случае на автобусе, если не удастся починить мопед, и он еще раз поблагодарил его за все, что он для него сделал.

Джон подошел с ним вместе, кивнул мальчику, который ему вежливо улыбнулся, пальцы перепачканы в мазуте. Рыботорговец послал одну из дочерей принести стаканы и достал из ящика со льдом две бутылки кока-колы. Джон сел на стул, который ему предложили, достал чековую книжку и шариковую ручку, которая, хоть с виду и не скажешь, стоила больше, чем все имущество Балабагана.

– Сколько у вас долгов? – спросил он.

Балабаган выпучил глаза.

– О нет, – выдавил он из себя. – Это… это я не могу…

Джон только смотрел на него, чувствуя себя глухим и раненным изнутри, и сказал:

– Мистер Балабаган, я самый богатый человек на земле. Вы мне помогли, теперь я хочу вам помочь. А вам нужна помощь, потому что своими силами вам никогда не расплатиться за этот кредит. Итак?

Рыботорговец смотрел перед собой, на лице его читалась борьба, пока одна сторона в конце концов не одержала победу – видимо, инстинкт выживания. Он тихо назвал сумму, и Джон, без усилий пересчитав ее в доллары, написал вдвое большее число, вырвал чек и отдал ему.

– Было бы хорошо, если бы вы больше не продавали динамит, – сказал он.

– Но… – начал Балабаган.

– Прощайте, – сказал Джон и встал. – Передайте привет вашей жене. И спасибо за кока-колу.

И он ушел. Снова пахло дымом, небо на западе было затянуто серой пеленой, потому что в Индонезии жгли леса, потому что они там работали на него, его подданные, сами не зная того, что платят ему дань. Повсюду в мире было так, повсюду мужчины и женщины вкалывали, потели, напрягались, выполняя опасную, тяжелую или просто скучную работу, и, даже не догадываясь об этом, изрядную часть времени работали на него, вносили свой вклад в рост его состояния, делали его все богаче и богаче, хотя он их не заставлял.

Ибо, как стало ему плачевно ясно сегодня утром, это были не только те его подданные, его крепостные, его рабы, которые сами имели долги. Машинерия денег работала гораздо тоньше, рафинированнее. Они с Марвином когда-то платили за квартиру мисс Пирсон, владелице дома, но в действительности она не оставляла эти деньги себе, она должна была отнести их в банк, чтобы расплатиться за ссуду, с помощью которой купила этот дом. «Капитальные затраты» – выражение, которое он видел во множестве калькуляций, совершенно не задумываясь о его смысле. Покупая что бы то ни было, каждый человек оплачивал и кредиты производителя. Гигантскую долю налогов, взыскиваемых с человека, поглощали проценты за долги государства. И все эти деньги в итоге, пройдя извилистый путь, оседали на его счетах. Ну, не все, но все большая и большая их часть. Самое большое состояние обладало в этой системе самой большой силой притяжения, было как магнит, который увеличивает свою силу за счет притянутых предметов. Как сказал когда-то Маккейн: однажды ему будет принадлежать весь мир.

Джон остановился, посмотрел на бухту и на ландшафт, такой райский на вид, но с запахом гари и отбросов. Не он ли сам, не его ли деньги, в конечном счете, виноваты в этом кризисе? Все было бы по-другому, если бы столетиями не накапливалось это гигантское состояние с его ненасытным голодом на проценты, не давило бы на все, как кошмар? Как Молох, которому весь мир должен был приносить жертвы, так что на удовлетворение потребностей людей и природы оставалось слишком мало?

И если все было так – а он должен был перепроверить, пересчитать, должен был как следует обдумать все это, пока не убедится, – то единственное, что он должен был сделать во исполнение пророчества – уничтожить это состояние?

Что за мысль?! Настолько парадоксальная, что звучала чуть ли не подкупающе убедительно.

Ничего удивительного, что Вакки так и дошли до такого решения. Уничтожить состояние означало бы снять с мира груз жадного до наживы, скаредного к процентам триллиона долларов. Так ли это? Таков ли был ответ?

Он представил себе обширную площадь, просторную равнину, в одной из пустынь на Западе США, скажем. Надо, чтобы туда была дорога. Наверняка соберутся ротозеи поглазеть. Триллион долларов в купюрах, сколько это будет грузовиков? Наверняка не один. Какое зрелище. Оно войдет в историю, как грузовики один за другим выгружают деньги, пачки долларовых банкнот, их сложат в костер, какого мир еще не видывал. Потребуется вооруженная охрана, конечно же. Он скажет короткую речь, объяснит то, что он узнал и почему деньги надо уничтожить, потом возьмет в руки факел и засунет его в изображения Бенджамина Франклина и Джорджа Вашингтона, а потом вместе со зрителями будет с жутким облегчением следить, как самое огромное в мире состояние превращается в дым и золу – пепел, который ветер еще долго будет разносить на мили вокруг…

Джон поморгал, потер лоб, снова вернулся в действительность, на главную улицу Туая. Люди странно посматривали на него.

Что-то в этом представлении было не так. Каким бы волнующим оно ни было. Он критически обследовал его, как ощупывают языком зубы, предполагая, что в одном из них появилось дупло.

Ему припомнилось посещение одного центрального банка, теперь он уже забыл, в какой стране. Они с Маккейном стояли за бронированным стеклом и смотрели, как работают люди, сортируя старые, изношенные купюры, бросая их в измельчитель и заменяя свежеотпечатанными купюрами.

Что такое денежная купюра, идентична ли она деньгам? Сможет ли он уничтожить свое состояние тем, что снимет со всех счетов деньги наличными и сожжет их? Во многих странах уничтожение купюр наказуемо, вспомнил он. Во многих местах запрещено причинять купюрам вред, потому что на них зачастую печатают портреты королей или национальных героев. Но помимо этого что помешает центральному банку заменить уничтоженные деньги на новые купюры? Ведь это всего лишь бумага.

И если подумать: зачем все эти хлопоты и расходы с грузовиками, груженными деньгами? Он ведь мог просто попросить Федеральный резервный банк, в виде исключения, напечатать для него одну купюру номиналом в один триллион долларов. Эту бумажку можно было бы сжечь в пепельнице, удобно и несенсационно. Боже мой, да просто выписать чек! Но даже это – зачем? Дело, в конце концов, упирается в то, чтобы обнулить все его счета. Это можно сделать, если ему вручат наличные деньги или чек, – ведь и то, и другое в принципе всего лишь ордер на получение денег. В этом случае были бы сделаны бухгалтерские проводки, и все свелось бы к нулю. Но точно так же он мог перевести все свое состояние в собственный банк, потом просто отправился бы в расчетный центр и сказал программисту или оператору: «Вот это место в памяти компьютера, на котором стоит триллион – или два триллиона, или сколько там еще, – сотрите и забейте туда нуль». И тогда состояние можно считать уничтоженным. Или нет?

Джон помотал головой, убрал волосы со лба. Как все это было запутано. Если деньги можно было так легко уничтожить, то что мешает кому-нибудь так же просто создать их? Вбить в это место компьютерной памяти сто миллионов или сто триллионов – но будут ли это деньги? И если нет, то почему? Что, собственно, такое – деньги?

Ноги несли его дальше, в жаркую тень под деревом. Он сел, не сводя глаз с моря и яхты, но не видя их.

Деньги. Допустим, будет уничтожено не только его проклятое состояние, но вообще все деньги, какие существуют на земле. Что тогда будет? Люди окажутся в беспомощном положении, они будут вынуждены развивать новую экономику без денег, вернувшись к натуральному обмену? Неправдоподобно. Его отец получал бы ордер за ремонт пары башмаков и шел бы с этим ордером к булочнику и получал бы за этот ордер буханку хлеба и еще несколько ордеров на несколько следующих буханок хлеба. И так люди постепенно снова создали бы деньги в том или ином виде.

Да, деньги были человеческим изобретением. И их уже нельзя было уничтожить, как и атомную бомбу.

* * *

– Хэлло? Мистер Фонтанелли?

Джон вздрогнул, поднял голову. Перед ним стоял мальчик лет шестнадцати или семнадцати и с любопытством разглядывал его своими живыми глазами. Во взгляде его читалась некоторая озабоченность.

– Что случилось? – Он огляделся. Он сидел на грязном пластиковом ящике, в каких возят овощи. – Это твой ящик? Извини, надеюсь, я его не сломал…

– Нет, сэр, мистер Фонтанелли, – мальчик отрицательно помахал рукой. – Это не мой ящик. Просто я увидел, что вы тут сидите, и хотел с вами поговорить. – Он протянул ему руку и ослепительно улыбнулся: – Меня зовут Мануэль Мельгар, сэр. Большая честь для меня.

– Ну, что ж… – Джон пожал ему руку и разглядел его получше. Мануэль Мельгар был тонкий черноволосый юноша в чистеньких джинсах, которые он носил так, будто это была его единственная гордость, и в синей майке с надписью Bon Jovi и Keep The Faith. Джон улыбнулся, прочтя надписи; от этой улыбки ему стало больно в груди. – Хэлло, Мануэль. Как дела?

– Спасибо, хорошо, сэр, – гордо ответил тот. Даже стоя спокойно, он производил впечатление проворной белки.

– Рад слышать, – сказал Джон.

Мануэль раздумывал, с чего начать.

– Сэр, может быть, у вас сейчас найдется время? Я хотел бы с вами посоветоваться. – Тут он все же начал нервно покачиваться из стороны в сторону. – Извините, если я помешал вам размышлять. Но я подумал, раз уж вы здесь…

– Ничего, – кивнул Джон. Keep The Faith. – Время у меня есть.

Мануэль улыбнулся, немного напряженно, но радостно.

– Итак, я обратил внимание, что у рыбаков пропадает довольно много рыбы до того, как они успеют ее продать. Наверняка четверть, если не вся треть. Это оттого, что далеко ехать до рыботорговца; большинство едут к нему утром, вернувшись с рыбалки, но к этому времени рыба уже целую ночь пролежала в лодке. Неудивительно, что пропадает так много.

Джон кивнул.

– Понимаю.

– И если бы кто-то купил трицикл…

– Извини, – перебил его Джон, – что такое трицикл?

– Трехколесный мотоцикл с коляской. Вы же были вчера в Ломиао; там их много разъезжает в качестве такси.

Джон мимолетно удивился, откуда парень знает, что он вчера был в Ломиао, и кивнул. Да, он помнит, видел несколько таких транспортных средств, разукрашенных, со множеством наклеек и прибамбасов.

– Это и есть трициклы? Я и не знал.

– У нас их так называют; не знаю, может, в других местах по-другому.

– Боюсь, что в других местах их вообще нет.

Мануэль запнулся, потеряв нить, но быстро вернулся в русло.

– Я мог бы купить трицикл. Подержанный, по сходной цене. И я бы так переоборудовал коляску, чтобы ее можно было заполнить льдом. Один друг у меня работает в мастерской в Ломиао, он мне поможет. И я бы объезжал рыбацкие деревни и забирал рыбу, пока она еще свежая. Это, правда, требует бензина, но окупится, поскольку рыба не будет пропадать; я все просчитал. – Он с ожиданием посмотрел на него. – Как вы находите эту бизнес-идею, мистер Фонтанелли?

Джон озадаченно оглядел юношу.

– Звучит хорошо. А где ты будешь брать лед?

– У мистера Балабагана. Он бы хотел, чтобы я собирал рыбу для него, а он бы мне за это бесплатно давал лед, но на это я не пойду.

– Почему?

Мануэль хитро улыбнулся.

– Надо оставаться самостоятельным, если хочешь к чему-то прийти. Если я буду ездить для него, то я и через десять лет все еще буду ездить для него, а прибыль будет получать он. Нет, я буду скупать рыбу у рыбаков и продавать ее мистеру Балабагану. И буду покупать у него лед, а как только смогу, куплю морозильный агрегат для коляски.

– Но так больше риска.

– Другие теряют деньги, играя в кости; лучше уж я сделаю что-то разумное. Кроме того, на побережье есть и другие скупщики рыбы, и я хочу иметь возможность продавать тому, кто больше платит. Если к скупщику должны приехать за рыбой, а у него полупустые ящики, то ему лучше заплатить дороже, потому что чем больше рыбы он погрузит в фуру, тем лучшую цену получит.

– Правильно рассуждаешь, – одобрил Джон.

– И я могу, раз уж я все равно еду по деревням, сделать дополнительный бизнес, – гордо продолжал Мануэль. – Я прихвачу рис, масло и тому подобное и буду продавать их по тем же ценам, что на рынке. Но закупать продукты буду на оптовом рынке в Ломиао, там гораздо дешевле. Это будет дополнительная прибыль. – Он распрямил ладони и выжидающе смотрел на Джона. – Как вы это находите?

Джон даже позавидовал деловому подходу юноши. Он живо представлял его за рулем разукрашенного трехколесного ледомобиля тарахтящим по окрестным деревням.

– Это очень хороший план, – сказал он.

– Правда? От этого все только выиграют. Если сейчас пропадает треть рыбы, а потом потери исчезнут, улучшение может быть до 50 % без увеличения цен. – Он сиял и добавил с хитроватой улыбкой: – А скажите, мистер Фонтанелли, сэр, Вы бы не поддержали этот проект кредитом?

Джон отпрянул. Он непроизвольно схватился за грудь, так его пронзило это слово.

– Кредит? – прохрипел он. – Я больше не даю кредитов. Я не хочу высасывать человечество, как вампир.

– Видите ли, сэр, – перешел Мануэль к жалобам и мольбам. – Никакой банк не даст мне кредит. У меня ничего нет, родители мои тоже бедны, мне нечего заложить под гарантию. У меня есть только эта идея. Вы богаты. Я могу представить себе, что вы могли бы на некоторое время оторвать от себя даже несколько сотен долларов… Вы получите их назад, с процентами и процентами на проценты. Честное слово.

Он смотрел на юношу, все еще чувствуя себя больным и несчастным, но да, он должен был признать, идея была хорошая. Это было именно то, что здесь давно следовало сделать, и этот юноша готов был это сделать и был достаточно сметлив, чтобы сделать это хорошо. Он достал чековую книжку.

Дата добавления: 2015-07-21