ЧАСТЬ II 1 страница

Y Gwir yn erbyn y Byd.
Истина против мира.

Афоризм бардов

Поскольку третий и четвертый тома мистера Хогга так и не появились в
печати, а сэр Перси и леди Шелли сами воспользовались материалами, которые
они в свое время предоставили мистеру Хоггу; поскольку леди Шелли, взяв за
основу те факты биографии поэта, какие сочла нужными, и литературно их
обработав, выпустила книгу собственных воспоминаний {Воспоминания о Шелли.
Из достоверных источников. Издано леди Шелли. Лондон: Смит енд Элдер, 1859.
(Примеч. автора).}, мне кажется, что теперь я располагаю всеми необходимыми
данными для завершения собственных мемуаров, которые явятся своего рода
отправной точкой для последующих авторов, если таковые сочтут возможным
обратиться к моим запискам.
В предисловии к своей книге леди Шелли пишет:
"К сожалению, с мемуарами мистера Хогга мы познакомились, только когда
они уже вышли в свет. Совершенно невозможно было заранее предугадать, что на
основании таких материалов будет написана книга, которая поразит и глубоко
возмутит всех, кто вправе судить о личности Шелли. Однако особое
разочарование мы испытали оттого, что эта чудовищная карикатура на Шелли
увидела свет как бы с моего одобрения, - ведь автор посвятил свое сочинение
мне.
Руководствуясь чувством долга перед памятью поэта, мы были вынуждены
забрать материалы, которые в свое время передали его старинному другу и
которые в его воспоминаниях были, на наш взгляд, самым невиданным образом
извращены. Таким образом, у нас не оставалось иного выхода, как взять на
себя труд самим опубликовать эти материалы, связав их между собой лишь той
повествовательной канвой, какая необходима для удобства читателя".
К глубокому сожалению, должен сразу же заметить, что леди Шелли и я не
сходимся во взглядах на обстоятельства, связанные с разрывом супругов Шелли.
По мнению капитана Медвина, разрыв этот произошел по обоюдному
согласию. Той же точки зрения придерживаются мистер Ли Хант и мистер
Миддлтон, да и во всех известных мне биографиях Шелли эта версия считается
установленным фактом.
Леди Шелли пишет:
"В конце 1813 года постепенно возникшее охлаждение между супругами
привело к окончательному разрыву, после чего миссис Шелли вернулась в дом
отца, где и родила своего второго ребенка - сына, который умер в 1826 году.
О событиях этого мучительного для Шелли времени, равно как и о причинах
разрыва я говорить здесь не стану. Как заметила сама Мэри Шелли: "Не время
еще раскрыть правду, а от домыслов следует воздержаться". На сегодняшний
день еще не существует ни одной биографии, где бы было приведено подробное,
хотя бы отдаленно соответствующее действительности описание этих печальных
событий; не сказано правды ни о нем самом, ни о людях, его окружавших. Не
желая также вдаваться в подробности, позволю себе лишь одно замечание по
этому поводу. Проступки столь благородного и великодушного человека, каким
был Шелли, касайся они его и никого больше, не побоятся признать лишь те,
кто по-настоящему любили его, ибо они твердо убеждены: если дать его ошибкам
беспристрастную оценку, можно составить более верное и яркое представление о
его личности, чем то, что оставили современники.
Все близко знавшие Шелли в те годы совершенно по-разному трактуют это
грустное событие, приукрашивая его в соответствии с собственными взглядами и
личными симпатиями. Никому из них Шелли, по-видимому, не говорил всей
правды. Мы, которые носим его имя и являемся членами его семьи, располагаем
бумагами, написанными его собственной рукой. Бумаги эти когда-нибудь, быть
может, расскажут вел правду о жизни поэта; пока же, за исключением детей
Шелли, мало кто из ныне живущих имел возможность с ними познакомиться.
Между тем уже теперь чувство долга обязывает нас опровергнуть одно
распространенное заблуждение.
Шелли иногда обвиняют в смерти Харриет. Это совершенно неверно. Между
трагической гибелью Харриет и поведением ее мужа не было прямой связи.
Вместе с тем смерть первой жены действительно оставалась для Шелли
неистощимым источником глубочайших страданий; на нежную, ранимую душу поэта
навсегда легла мрачная тень от могилы его первой возлюбленной, которая
рассталась с жизнью по собственной воле" {35}.
Этой фразой заканчивается шестая глава. Седьмая начинается так:
"Годвины заинтересовались Шелли еще тогда, когда он по собственной
инициативе приехал в Кэсвик. Знакомство, которое завязалось у него с
Годвином во время случайных наездов поэта в Лондон, со временем переросло в
близкую дружбу. Только в обществе Годвинов Шелли мог немного отвлечься от
своего тогдашнего горя. Ведь был он тогда еще очень молод. Его переживания,
замкнутость, самобытность, яркая одаренность и пылкий энтузиазм произвели
огромное впечатление на дочь Годвина, Мэри, которой в то время было всего
шестнадцать лет и которая привыкла, что о Шелли отзываются как о человеке
загадочном и в высшей степени незаурядном. Однажды, повстречав девушку у
могилы ее матери на кладбище святого Панкратия, Шелли вдохновенно рассказал
ей историю своего бурного прошлого - как он страдал, как ошибался. Он
заверил ее, что, полюби она его, и он вписал бы свое имя в один ряд с теми
благородными и мудрыми людьми, которые сражались за счастье ближних и в
любых невзгодах превыше всего ставили интересы человечества.
Она не колеблясь протянула ему руку и навечно связала с ним свою
судьбу. Оба они до конца оставались верны своему слову, свидетельством чему
послужат последующие главы этих "Воспоминаний"".
Только неопытностью автора можно объяснить то, что последовательность
изложения в этих двух отрывках не совпадает с последовательностью реальных
событий: у леди Шелли получается, что в то время Шелли был опечален смертью
Харриет. Однако Харриет погибла только спустя два с половиной года после
разрыва, который совпадает по времени с решением ее мужа связать свою судьбу
с Мэри Годвин. Что же касается самого разрыва, то, несмотря на нежелание
Шелли посвящать близких друзей в свою личную жизнь, сохранились все же
кое-какие факты, которые говорят сами за себя и воспринимаются вполне
однозначно.
Брак в Шотландии был заключен в августе 1811 года. В письме, которое
шестнадцать месяцев спустя Шелли писал одной своей знакомой (10 декабря 1812
года), сказано:
"Как вы можете называть Харриет светской дамой?! Тем самым вы ее
оскорбляете, причем, с моей точки зрения, самым незаслуженным образом.
Непринужденность и простота, естественность в обращении, прямодушие всегда
были в моих глазах самыми главными ее достоинствами, ни одно из которых
несовместимо со светской жизнью, ее тщеславным притворством и вульгарной
eclat {зд.: болтовней (фр.).}. Вам будет очень нелегко переубедить меня, ибо
каждый день я имею возможность воочию убеждаться в необоснованности ваших
наблюдений" (Воспоминания, с. 44).
Следовательно, до конца 1812 года ни о каком охлаждении между супругами
не могло быть и речи. Равно как и в 1813 году, если только мне не изменяет
память.
Осенью 1813 года Шелли из Брэкнелла отправился на Камберлендские озера,
а оттуда в Эдинбург. В Эдинбурге он познакомился с молодым бразильцем по
имени Баптиста, приехавшим в Англию изучать медицину по настоянию отца, а
вовсе не из любви к науке, которую он от души ненавидел за умозрительность и
бездоказательность. После отъезда Шелли из Эдинбурга молодые люди
переписывались, а потом возобновили знакомство в Лондоне. Баптиста был
искренним, сердечным и очень воспитанным юношей. Будучи человеком весьма
увлекающимся, он с воодушевлением воспринял все идеи Шелли, вплоть до
вегетарианства. Баптиста переводил на португальский язык "Королеву Маб" и
как-то показал мне сонет, который собирался предпослать своему переводу.
Начинался он так:

Sublime Shelley, cantor de verdade! {*} -
{* О Шелли, дух высокий, ты - истины певец (португ.).}

- а заканчивался:

Surja "Queen Mab" a restaurai о mundo {*}.
{* Для возрождения мира явится "Королева Маб" (португ.).}

Остальные строки сонета я забыл. Умер Баптиста рано, от какой-то
болезни легких. Английский климат был ему вреден, но он этим легкомысленно
пренебрег.
В Лондон Шелли вернулся незадолго до рождества, потом снял на два-три
месяца дом в Виндзоре, а в Лондон наведывался от случая к случаю. В марте он
сочетался повторным браком с Харриет, о чем свидетельствует следующая запись
в церковной книге:

Браки, заключенные в марте 1814 года

164. Перси Биши Шелли и Харриет Шелли (урожденная Вестбрук, девица,
несовершеннолетняя), оба прихожане этого прихода, сочетаются повторным
браком без оглашения (в первый раз бракосочетание происходило по ритуалу
шотландской церкви), дабы устранить всякие сомнения, какие возникали либо
могут возникать в отношении вышеупомянутого брака (с согласия Джона
Вестбрука, родного, законного отца упомянутой несовершеннолетней девицы)
сего дня 24 марта 1814 года.

Обвенчаны мною, Эдвардом Уильямсом, священником.
Браком сочетались: Перси Биши Шелли,
Харриет Шелли, урожденная Вестбрук.
В присутствии: Джона Вестбрука
Джона Стэнли.

Вышеизложенное есть точная выписка из книги регистрации браков прихода
святого Георгия на Ганноверской площади; выписка сделана 11 апреля 1859
года. - Мною, Г. Вейтменом, священником.

Стало быть, утверждение о том, что "постепенно возникшее охлаждение
между супругами привело к окончательному разрыву в конце 1813 года", не
соответствует действительности. Дата прилагаемой выписки - убедительное тому
доказательство. Если бы к этому времени, как утверждает леди Шелли,
отношения между супругами зашли в тупик, повторное венчание вряд ли бы
вообще состоялось. Развод был бы тогда лучшим решением для обеих сторон, тем
более что в Шотландии не составило бы труда добиться расторжения первого
брака.
Ни о каком охлаждении, тем более разрыве не могло быть и речи до тех
пор, пока, вскоре после заключения повторного брака, Шелли не познакомился с
той, которая впоследствии стала его второй женой.
Расстались они вовсе не по обоюдному согласию. Едва ли Шелли мог
представить дело подобным образом. Мне, во всяком случае, он ничего такого
не говорил. Что же касается самой Харриет, то ее рассказ обо всем
случившемся решительно противоречил такому предположению.
После первой же встречи с Мэри Уолстонкрафт Годвин Шелли вполне мог бы
сказать: "Ut vidi! Ut peril!" {"Увидел и погиб" (лат.).} Ни в одной книге,
будь то роман или историческое исследование, мне ни разу не доводилось
встречать более внезапной, бурной, неукротимой страсти, чем та, которой был
охвачен Шелли, когда я, по его просьбе, приехал к нему в Лондон. По тому,
как он выглядел, как говорил и держался, создавалось впечатление, что он
разрывается между былыми чувствами к Харриет, с которой он тогда еще не
порвал, и охватившей его теперь страстью к Мэри; казалось, его рассудок
уподобляется "маленькому государству, где вспыхнуло междоусобье" {36}. Глаза
его были воспалены, волосы и одежда в беспорядке. Он схватил со стола
склянку с морфием и воскликнул: "Теперь я с этим не расстаюсь" {В письме к
мистеру Трелони от 18 июня 1822 года Шелли пишет: "Разумеется, в Ливорно вы
будете вращаться в обществе. Если вам встретится какой-нибудь ученый муж,
умеющий приготовить синильную кислоту либо эфирное масло горького миндаля, и
вам удастся достать мне немного этой настойки, я буду вам очень признателен.
Ее приготовление требует исключительной осторожности, ведь концентрация
должна быть очень сильной. Я готов заплатить за это лекарство любую цену.
Помните, совсем недавно мы с вами говорили об этом средстве, и оба выразили
желание иметь его в своем распоряжении. Во всяком случае, мое желание было
вполне серьезным, оно руководствовалось стремлением избегнуть ненужных
страданий. Надеюсь, вы понимаете, что в настоящий момент я вовсе не
собираюсь кончать жизнь самоубийством, но, откровенно говоря, я с
удовольствием имел бы при себе этот золотой ключ к обители вечного покоя. В
медицине синильная кислота применяется в ничтожных дозах, которых совершенно
недостаточно, чтобы разом покончить со всеми невзгодами. Стоит выпить всего
одну каплю этого снадобья, даже меньше, - и наступает мгновенная смерть"
(Трелони, с. 100-101).}. И добавил: "Я все время повторяю про себя строки
Софокла, которые вы так любите цитировать:

Не родиться совсем - удел
лучший. Если ж родился ты,
В край, откуда явился, вновь
возвратиться скорее {*} {37}

{* Мне кажется, Шелли и раньше никогда не путешествовал без пистолетов
- для самозащиты - и морфия, чтобы справиться с непереносимой болью. Он
часто испытывал тяжелейшие физические страдания, и это письмо, вероятно,
писалось в предчувствии, что со временем они станут неизлечимыми и настолько
мучительными, что он хотел себя от них обезопасить. (Примеч. автора).}

Немного успокоившись, он сказал:
- Всякий, кто меня знает, должен понимать, что моей подругой жизни
может стать только та, которая чувствует поэзию и разбирается в философии.
Харриет - благородное существо, однако ни того, ни другого ей не дано.
- Но мне всегда казалось, что вы очень привязаны к Харриет, - возразил
я.
- Если бы вы знали, как я ненавижу ее сестру, - сказал он, оставив без
внимания мои слова.
"Благородным существом" он называл свою первую жену и в разговоре с
другим другом, который еще жив, давая тем самым понять, что Харриет из
благородства смирится с тем, что его сердце навсегда отдано другой. Она,
однако, не смирилась, и он разрубил гордиев узел, покинув Англию вместе с
мисс Годвин 28 июля 1814 года.
Вскоре после этого я получил письмо от Харриет, которая хотела меня
видеть. Она жила в доме своего отца на Чэпел-стрит, Гровнор-сквер. Там-то
она и сообщила мне обо всем, что случилось. Ее история, как уже говорилось,
решительно противоречила предположению о том, что разрыв между нею и Шелли
произошел по обоюдному согласию.
Тогда же она описала мне - отнюдь не в самых лестных выражениях -
внешность новой возлюбленной Шелли, которую я еще ни разу не видел.
-. Что же в таком случае он нашел в ней? - спросил я ее.
- Ровным счетом ничего, - ответила она, - если не считать того, что ее
зовут Мэри, и не просто Мэри, а Мэри Уолстонкрафт.
На самом же деле Мэри Годвин была чрезвычайно хороша собой и умна.
Впрочем, нет ничего удивительного в том, что Харриет не смогла оценить ее по
достоинству.
Память о Харриет обязывает меня со всей определенностью заявить, что
она была любящей и верной супругой и что поведение ее было совершенно
безупречным и достойным всяческого уважения.
Мистер Хогг пишет: "Шелли говорил мне, что его друг Роберт Саути как-то
сказал ему: "Мужчина должен уметь ужиться с любой женщиной. Я ведь не
расстаюсь со своей женой. По-моему, в конечном счете семейная жизнь у всех
одинакова. Выбор женщин невелик, да и разницы между ними, признаться, тоже
нет никакой"" (Хогг, т. I, с. 423). "Любая женщина", полагаю, сказано было
не случайно. Тем не менее менять жен, которых каждый из них выбрал, Саути со
своей стороны считал вовсе не обязательным.
Мне Шелли тоже рассказывал об этом разговоре с Саути. Состоялся он
осенью 1814 года после его возвращения из первой поездки по Швейцарии.
Разговор происходил, насколько я помню, в кабинете у Саути, где висел
портрет Мэри Уолстонкрафт {38}. Не могу сказать, был ли сам Саути влюблен в
эту женщину, однако то, что он ей искренне восхищался, видно хотя бы из
"Послания к Амосу Коттлю" {39}, которым открывается "Исландская поэзия"
(1797) последнего; после описания норвежского пейзажа Саути пишет:

Подобные картины как живые встают передо мной.
Когда я вспоминаю строки барда,
Воспевшего изгнанника из Ардебейла {40}.
Запечатлела их и та, которой равных не было средь женщин.
При мысли, что сей светлый ум
До времени угас в могиле,
Душат слезы... {*}
{* Пер. А. Ливерганта.}

Из пояснения к тексту следует, что Саути имеет в виду Мэри Уолстонкрафт
и намекает на ее "Письма из Норвегии" {41}.
Шелли давно знал Саути и хотел восстановить их близкие отношения, но
Саути был не расположен дружить с ним. Указав на портрет, он выразил
глубокое сожаление по поводу того, что дочь такой безупречной женщины
оказалась в столь сомнительном положении. В этой связи Саути, весьма
вероятно, и высказал мысль, которую процитировал мистер Хогг; возможно, его
замечание было продиктовано нежными чувствами, которые он сам питал к Мэри
Уолстонкрафт; кроме того, он хорошо знал Харриет и, по-видимому, считал ее
идеальной женой.
Мало кто теперь помнит Харриет Шелли. Мне, однако, она хорошо
запомнилась, и я постараюсь, по возможности подробно, описать ее внешность.
У Харриет была прекрасная фигура: легкая, подвижная, изящная; черты лица
правильные и миловидные; волосы светло-каштановые, причесанные скромно и со
вкусом. Одевалась она, что называется, simplex munditis {с изысканной
простотой (лат.).}. У нее был на редкость красивый цвет лица: сквозь матовую
белизну прозрачной кожи пробивался нежный румянец. Голос у нее был приятный,
манера говорить - самая откровенная и располагающая, настроение - неизменно
бодрое, а смех - простодушный, звонкий и выразительный. К тому же она была
хорошо образована. Читала много, но с выбором. Писала только письма, зато
писала их превосходно. Природные чистосердечие и непосредственность столь
наглядно проявлялись в ее поведении, что достаточно было всего раз оказаться
в ее обществе, чтобы хорошо узнать ее. Она была очень привязана к мужу и
всячески старалась приноровиться к его привычкам. Если они выезжали, она
была украшением общества; если, напротив, жили замкнуто - не хандрила; если
же путешествовали, ее целиком захватывала смена впечатлений.
Разумеется, никто из лично знавших Харриет и Мэри не станет отрицать,
что с интеллектуальной точки зрения вторая жена подходила ему больше первой.
Следует также учитывать, что интеллектуал, человек не от мира сего, больше
нуждается в глубоком взаимопонимании, чем обычные люди. Однако Саути,
который не любил интеллектуальных женщин и довольствовался той женой, какую
имел, вполне мог полагать, что и Шелли не следовало изменять своим
привязанностям.
Уехав из Англии в 1814 году, новобрачные отправились в путешествие по
Европе. Из Швейцарии Шелли написал мне шесть писем, которые впоследствии
были опубликованы вместе с "Шестинедельной поездкой" - своеобразным
дневником, который во время их путешествия вела та, с кем отныне он
неразрывно связал свою судьбу. Когда они вернулись, Шелли нас познакомил.
Остаток 1814 года они провели в основном в Лондоне. Эта зима была,
пожалуй, самой уединенной порой в жизни Шелли. По вечерам я часто бывал у
него и не припоминаю, чтобы встречал в его доме кого-нибудь, кроме мистера
Хогга. Со своими немногочисленными друзьями Шелли теперь совершенно
разошелся. К тому же он был сильно стеснен в средствах и пытался одолжить
денег под будущее наследство у тех, кого лорд Байрон называл "иудеями и их
собратьями христианами". Однажды, когда мы гуляли по берегу Серрейского
канала, беседовали о Вордсворте и цитировали его стихи, Шелли неожиданно
спросил: "Как вы думаете, мог бы Вордсворт писать такие стихи, если бы
когда-нибудь имел дело с ростовщиками?" На своем собственном примере тем не
менее Шелли доказал, что это общение ничуть не повредило его поэтическому
дару.
Серрейский канал был излюбленным местом наших прогулок. От него отходил
Кройдонский канал, протекавший по лесистой местности. Кройдонского канала
теперь больше нет, он уступил место хотя и более полезному, но, безусловно,
менее живописному железнодорожному полотну. Не знаю, существует ли еще
Серрейский канал. Шелли ужасно любил пускать бумажные кораблики и часто
занимался этим на Серпантине {42}. Однако самое лучшее место, которое он
нашел для своего любимого занятия, было под Брэкнеллом: чистая заводь на
вересковой пустоши, с твердым берегом, без водорослей, так что можно было
пустить крохотное суденышко по ветру и, обежав круг, подхватить его с
подветренной стороны. Однако именно на Серпантине он иногда пускал еще более
тщательно сделанные кораблики, груженные медной монеткой. Занимался он этим
в присутствии ребятишек, которые стремглав бежали вокруг заводи навстречу
кораблю, и, когда тот благополучно приставал к берегу и дети с криком
бросались на монетку, Шелли с трудом сдерживался, чтобы не закричать громче
них. Река для такой забавы не годилась, даже Виргинское озеро, на котором он
иногда затевал эти соревнования, подходило не вполне: оно было слишком
велико, и ребята не успевали обежать его. Мне, признаться, тоже нравилось
это занятие, я увлекался им еще до нашего знакомства и, возможно даже, сам
приохотил к нему Шелли, что едва ли могло вызвать энтузиазм у моего друга
мистера Хогга, который отнюдь не разделял нашего увлечения и всякий раз
приходил в ярость, когда мы, гуляя холодным зимним днем по Бэгшот-Хиту,
останавливались у какой-нибудь лужи, от которой Шелли невозможно было
оторвать, пока он не "снаряжал" целую флотилию, воспользовавшись для этой
цели пачкой завалявшихся в кармане писем. Хотя и может показаться странным,
что взрослые люди всерьез предавались детской забаве, развлечение это было,
по крайней мере, совершенно невинным, свидетельствующим о том, что Шелли "не
смешивал утехи и невзгоды" {*}.

{* Давай, пастух, учтем Закон природы:
Скрывая и являя научить.
Не будем смешивать утехи и невзгоды.
От счастья грудь сумеем отличить.
Вордсворт. Источник в Хартлипе (Примеч. автора).
(Пер. А. Ливерганта).}

Дата добавления: 2015-07-21