РОЗА ДЕ МАЛЬВУА

Мэтр Леон де Мальвуа, видный нотариус, душеприказчик и доверенное лицо всего пригорода Сен-Жермен, сидел за своим широким рабочим столом черного дерева в просторной и высокой комнате, служившей, должно быть, гостиной в этом старинном особняке. Комната имела строгий вид, облик же молодого человека не вязался с комнатой.

На столе, на самом виду, перед непомерной горой бумаг лежало раскрытое письмо.

На шелковистом и глянцевом листке дорогой бумаги значилось:

«Граф и графиня Жулу дю Бреу де Клар просят господина и мадемуазель де Мальвуа оказать им честь, пожаловав на бал, который они дают в ближайший вторник 3 января в особняке де Клар.

В вечерних туалетах».

Под этим стояла подпись: «Маргарита» и тонкий росчерк.

Было начало холодного декабрьского вечера, назавтра после того дня, что мы почти целиком провели в окрестностях Сорбонны, в мастерской Каменного Сердца. Единственная лампа освещала мрачноватый кабинет, в камине угли двух сиротливых, одетых седой золою головешек едва хранили остатки огня. На дворе в последних лучах сумерек медленно раскачивались на ветру высокие припорошенные снегом деревья сада.

Мы уже встречались с ним, Леоном де Мальвуа, в том же доме на улице Кассет; тогда этот дом был конторой нотариуса Дебана, мы видели его в карнавальную ночь – красивого, молодого, смелого, веселого и безрассудного, и в ногах его постели лежал женский платок, и он спрашивал: «Который нынче час?», как и все прочие безумцы, что становились потом преступниками. Припомните? Его гордый лоб вовсе не был похож на прочие физиономии канцелярской братии: может, в нем сидел черт, но глаза его светились прямотой и достоинством; он готов был говорить о воинской службе, но без горечи или издевки, и эта мальчишеская удаль так шла к ловко сидящему на нем костюму Буридана.

Теперь, по прошествии десяти лет, он еще хранил свою былую красоту, а может быть, также гордость и отвагу; не сохранил лишь прежней жизнерадостности.

Взгляд его замер на пригласительном письме. Он глубоко и сосредоточенно размышлял. Эти ранние морщины – следы честолюбивых замыслов и скорбей. Без сомнения, Леон де Мальвуа много желал и много страдал. Он сидел, опершись на руку лбом, бледным, как слоновая кость, и окруженным уже поредевшими волосами. Губы застыли в горькой и грустной улыбке.

Не из тех ли вы, кто до сих пор верит, что у каждого ремесла своя физиономия? У нас во Франции, более чем где-либо в другой стране, физиономии сословий вымерли. Я жил в одном доме в Марэ, где привратник избрал себе титул «хранитель». Он был членом «цеха», где его величали майором. Без преувеличения, у него был вид по меньшей мере бывшего конюха из «Олимпийского цирка». Говорю бывшего, ибо нынешние вида не имеют.

Нотариусы долго держали свое лицо, дольше адвокатов, дольше стряпчих; и сдались, лишь когда возникла опасность, что их станут принимать за регистраторов. Я знаком с одним превосходным человеком, похожим на какое-то божество из древнего мифа; его осанка повергает в трепет, шевелюра сияет словно снег: одно слово – друид, только в черном одеянии. Он нотариус. Я знаю человека твердого как железо, разящего как обоюдоострый меч, способного истереть точильный камень; это окровавленный скальпель, который пускает кровь, ампутирует и полосует в интересах клиентов со всем хладнокровием Дюпюитрена или Жобера. Этот человек-нож – тоже нотариус. Я знаю третьего нотариуса, нежного, масляного и даже липкого, который пахнет чуть подсыревшим кульком с конфетами. Четвертый нотариус простодушен и добр до того, что готов поверить своему «коллеге»; пятый, напротив, скептик, опустошенный вдовец собственных иллюзий, вольнодумец от нотариата, сомневающийся в своем галстуке и проклинающий богиню Подлинность. Вот вам пятеро обывателей, которые вполне могли быть такими же майорами, как мой хранитель-привратник.

Мэтр Леон де Мальвуа, шестой нотариус, был джентльмен с головы до ног.

Рядом с приглашением, только что вскрытым, на столе, перед прочими бумагами, покоился большущий портфель, запертый на ключ. Мэтр Мальвуа взял этот портфель и открыл с помощью небольшого ключика, висевшего у него на цепочке с часами. Его рука, лениво и как-то уныло, выгрузила на стол весьма изрядную кучу документов, лежавших в портфеле.

Здесь было с полдюжины похожих друг на друга небольших папок, обложки которых были сделаны прямо из простой писчей бумаги. На каждой было надписано имя и номер; папки были разложены в следующем порядке:

№ 1. Господин герцог де Клар (умер).

№ 2. Мать Франсуаза Ассизская (умерла).

№ 3. Госпожа Марселина, процентщица, улица Святой Маргариты, 10 (переехала).

№ 4. Доктор Абель Ленуар – доктор Самюэль.

№ 5. Госпожа Даво, настоятельница, и дамы из Бон Секур.

№ 6. Разные – Мэтр Дебан – Привратница из дома № 10 – Ланселот, трактирщик – Туро, старьевщик – Летаннер, и прочие.

Леон де Мальвуа долго сидел в неподвижности, уставясь на эту череду номеров и имен. Взор его выражал болезненную усталость. Он не притрагивался ни к одной папке.

– Я искал, – прошептал он наконец, – я знаю все, что только можно извлечь из свидетельств мертвых и живых. Я бился, я доверился, я дал деньги и время этому энергичному человеку, господину Лекоку, который так и не открыл мне своего секрета и в одночасье сгинул. Сообщество Черных Мантий исчезло как по мановению волшебной палочки, не оставив и следа. Это так, или, по меньшей мере, так кажется. Лекок был главой, учителем, отцом! Лекок мертв. Его таинственные солдаты словно в воду канули, будто под землю провалились! И все же, – перебил он себя, положив протянутую руку на приглашение, – удар исходил отсюда.

Его голова безнадежно склонилась на грудь, и он машинально коснулся ручки левого ящика своего стола. Тот наполовину открылся. Он быстро закрыл его, ибо в дверь кабинета тихонько постучали.

– Войдите! – сказал молодой нотариус.

Урбан-Огюст Летаннер, главный письмоводитель конторы Мальвуа, бывший – и еще не вполне ставший газетчиком – газетчик мало переменился с тех пор, как мы видели его в кабаре «Нельская башня» у того самого Ланселота, имя которого значилось на обложке папки № 6. Это был еще молодой человек, и под зрелостью, которая надвигалась на его смешливое лицо, еще проглядывала склонность к кутежу. С одного взгляда можно было понять, что эта голова, немного безрассудная, но правдивая и несомненно умная, не имела ничего общего ни с цепким умом «короля» Комейроля, ни тем более с тем горшком сладкоречивых пакостей, который сидел на тощей шее Добряка Жафрэ.

Летаннер казался открытым, хотя лицо его порой омрачала тень тревоги и раскаяния. Это был труженик, не переставший любить удовольствия. Он переменил свою жизнь в тот день, когда Леон Мальвуа, войдя в контору в роли хозяина, сказал свои прежним сослуживцам:

– Господа, вот вам жалованье за два месяца вперед и отправляйтесь на все четыре стороны.

Летаннер изменил свою жизнь, потому что Мальвуа, задержав его, добавил:

– А ты парень лихой. Оставайся, только не дури!

Летаннер на протяжении долгих лет был главный работник конторы и платил Леону искренней преданностью; тем не менее нельзя было назвать их друзьями в полном смысле слова. У Леона были секреты от главного письмоводителя, да и Летаннер так и не отважился рассказать о себе все.

Боязнь стать доносчиком не давала ему раскрыть рот целых десять лет. Это не удивит тех, кто знаком с парижской щепетильностью в делах чести, а Летаннер происходил из парижских мальчишек.

– Хозяин, – сказал он, входя, – писари ушли. Вы мне еще собирались что-нибудь поручить до закрытия конторы?

– Хотел тебя кое о чем спросить, – отозвался мэтр Мальвуа. – Поди-ка сюда.

Летаннер приблизился на несколько шагов. Леон заговорил снова:

– Ты бы легко узнал того парнишку, с которым нам надо было драться утром пепельной среды note 5, в тысяча восемьсот тридцать втором году?

– Он погиб, – промолвил Летаннер чуть слышно и страшно побледнел.

– А если б был жив, узнал бы?

– Я его только секунду видел, когда тот лежал под фонарем, – отвечал главный письмоводитель. – Но если я кого так увижу, запоминаю надолго. Да, уверен, что узнал бы.

Мгновение Леон оставался в задумчивости, потом сказал:

– Это хорошо!

И рукой дал понять главному письмоводителю, что тот свободен.

Но Летаннер не двигался. Леон добавил:

– На сегодня довольно. Можешь идти.

– Человек от графини пришел, – проговорил Летаннер, как бы невольно понижая голос, – виконт Аннибал Джожа.

Леон ничего не сказал, но брови его нахмурились. Главный письмоводитель продолжал:

– Графиня – опасный враг.

– Хорошо, – еще раз произнес Леон.

– Еще у нас двое новых писцов и новый лакей.

Мэтр Мальвуа покраснел.

– Тебе есть на что пожаловаться? – сказал он.

– Эти двое не желают работать, а лакей не хочет служить. Они заявляют, что не обязаны исполнять моих приказаний.

В третий раз Леон повторил, на сей раз глухим и совершенно исказившимся голосом:

– Хорошо!

– Хозяин, – заговорил снова главный письмоводитель, заметно колебавшийся, – оказывается, я знаю одно обстоятельство, о котором вы, похоже, не осведомлены. Со времен мэтра Дебена были лица, стремившиеся завладеть кое-какими бумагами из архива семейства де Клар.

– Все бумаги семейства де Клар целы, – сухо прервал его мэтр Мальвуа.

– Тем лучше, хозяин, ибо завтра в одиннадцать утра у вас потребуют о них отчета.

Леон уставился на него. Летаннер взволнованно продолжал:

– Господин де Мальвуа, вы мне только что напомнили о временах, когда вы питали ко мне некие дружеские чувства, ибо выбрали в секунданты одного поединка…

– Что из этого? – нетерпеливо сказал молодой нотариус.

– Послушайте, Леон… – начал главный письмоводитель.

Он овладел собой и сказал:

– Послушайте, господин де Мальвуа! Не может быть, чтобы в наступивших обстоятельствах вам не нужна была помощь!

Леон выпрямился и по-прежнему молчал.

– Господин де Мальвуа, – продолжал Летаннер почти умоляющим тоном, – вы были добры ко мне. Вы же знаете о моих связях с теми, кого вы прогнали, а меня оставили при себе. Я был человек замешанный, но не пропащий; вы это поняли, хотя были еще так молоды… и с той поры я ваш телом и душой, господин де Мальвуа!

– Вы не дали мне повода пожалеть о моем поступке, – отвечал молодой нотариус, отведя взгляд.

– А на деле выходит, что вы не так уж в этом убеждены, – горько произнес Летаннер. – Вы мне не доверяете.

Он сделал шаг к Леону и добавил:

– Я служил вам верой и правдой, клянусь! Никакой заслуги в этом не было… но опасность была.

Въедливый глаз Мальвуа впился в него.

– Будь у вас ко мне доверие, – продолжал главный письмоводитель, – расспроси вы меня по-хорошему, я б вам уже давно признался, что меня гнетет. В моей жизни есть две недели, от силы два месяца, которые я хотел бы переписать ценой всей моей крови…

Устало улыбаясь, Леон протянул ему руку.

– Тебя преследовали, – сказал он, – может, даже угрожали после того…

– Осаждали, нападали, дважды ранили! – пробормотал Летаннер.

– А… – сказал молодой нотариус.

Слово, которое он намеревался произнести, застыло у него на губах.

– Ты не жаловался в полицию, – сказал он. – Значит, что-то тебя останавливает и ты не можешь ничего поделать.

– Я не могу, это правда, – совсем тихо проговорил Летаннер, – но вы…

Леон убрал руку.

– Ты любишь мою сестру, – прошептал он. – Ты не в своем уме!

И, поскольку краска бросилась Летаннеру в лицо, Леон закончил ласковым и прочувствованным голосом:

– Не один ты страдаешь. Все, что ты можешь мне сказать, я и так знаю. Оставь меня и не держи на меня зла.

Главный письмоводитель удалился, не проронив больше ни слова. Лишь только закрылась дверь, Мальвуа обхватил голову руками.

– Да, – подумал он вслух после долгого молчания, – я все знаю, или, по крайней мере, мне кажется, что все – и никакого проку мне от этого нет! И даже если еще что-то узнаю, проку все равно не будет! Час наступает. Чувствую, как он близится. Эти люди смыкают кольцо вокруг меня, и выбраться из него нельзя. Бежать не годится: у меня нет оружия, чтобы сражаться…

– Нет оружия! – повторил он со странным отсутствующим выражением в глазах.

Его рука снова как бы невольно тронула ручку ящика под крышкою его рабочего стола, потом нырнула в ящик и вернулась с парой дорогих карманных пистолетов, отделанных слоновой костью с эмалью и инкрустацией.

– В сражении это не оружие, – прошептал он, рассматривая новенькие капсюли, сверкавшие на затравочном стержне пистолетов, – но это освобождает.

Его окаменевшие глаза широко раскрылись, как это случается, говорят, с теми, кого головокружение манит и тянет в бездну.

Он содрогнулся и отпрянул. Он и впрямь видел перед собой настоящую пропасть. Мучительная судорога передернула его лицо, меж тем как он бормотал в ответ на мрачные поползновения своей мысли:

– Нет! Только не это! Роза останется одна!

Губы коснулись его лба и нежный голосок сказал на ухо:

– Спасибо, братец мой.

Леон повернулся, не удивившись. На его смятенном лице улыбка боролась с тревогой.

Роза де Мальвуа стояла за его спиной, улыбаясь с глубокой грустью.

— Какие мы с тобой, оказывается, несчастные! – медленно проговорила она, беря брата за обе руки.

Ее ласковые и бесстрашные темно-синие глаза, казавшиеся черными в тени длинных ресниц, пристально смотрели в глаза брата. В полутьме, заполнившей большую комнату, ее стройное, но слишком хрупкое тело, казалось еще выше и тоньше. В ней было нечто, что является в минуты высшего напряжения, когда сама судьба простирает свою руку, чтобы поддержать человека или нанести свой удар.

Леон привлек сестру к себе, и руки девушки обвились вокруг его шеи.

– Ты сейчас из дома де Клар, – сказал он.

На Розе был бархатный плащ и меховая накидка.

– Я обещала, что мы будем, – сказала она вместо ответа, указав пальчиком на пригласительное письмо, все еще открыто лежавшее на столе.

Леон опустил голову и тихо спросил:

– Это для чего же?

Она сбросила плащ легким грациозным движением, сняла шляпу и прошлась ладонью по растрепавшимся волосам. Леон с нежностью смотрел на нее. Она уселась к нему на колени, словно дитя.

– Сегодня мне исполнится девятнадцать лет, – сказала она. – Почему ты не дал говорить господину Летаннеру?

– Ты была здесь? – спросил Леон. – И все слышала?

– Я вошла, когда ты говорил: «Ты любишь мою сестру». Ты правда уверен, что он меня любит?

Леон перебирал ее черные волосы, завивавшиеся роскошными локонами.

– Госпожа Летаннер! – продолжала она. – Госпожа Урбан-Огюст Летаннер!

Леон невольно улыбнулся.

– По-моему, ничего смешного. За последние сутки я стала намного старше. Я думала о монастыре точно так же, как ты подумывал о своих пистолетах, братец. Уйти в монастырь, не имея к тому призвания, – то же самоубийство. Да к тому же ты остался бы один!

– И правда, – подумал вслух Леон, – со вчерашнего дня ты, сестричка, здорово изменилась!

Она серьезно взглянула на него.

– Я очень долго была ребенком, – снова начала она. – Может быть, я жила как в прекрасном сне. Я не приняла руки человека, предложением которого могла гордиться, человека такого ума и такой широкой души…

— Доктор Абель Ленуар… – прошептал Леон.

– Да, – медленно проговорила молодая девушка. – Сама удивляюсь, как это я отважилась сказать нет доктору Ленуару. Никого не следует отвергать.

Она подняла руку брата к самым своим губам, и, несмотря на его сопротивление, начала целовать ее, приговаривая:

– Теперь я женщина. Всем, что у меня есть, я обязана тебе. Ты спросил, зачем нам идти в особняк де Клар на бал, когда и твое и мое сердце в скорби. Я тебе сейчас объясню. Но прежде мне надо знать…

– Мне надо! – несколько раздраженно повторил Леон. – Ты имела в виду «мне хочется»!

– Я имела в виду «хочется», – в свою очередь повторила девушка. – Мне хочется знать!

И, глядя брату в глаза, добавила:

– Ты сказал Летаннеру: «Я все знаю». Мне нужно знать все, что ты знаешь. За этим стоит женщина; мужчины не могут сражаться с женщинами.

– Я уже не думаю сражаться, – пробормотал молодой нотариус.

– Так именно потому я и здесь, – проговорила Роза глухим и столь решительным голосом, что у Леона прыгнуло сердце. – Сражаться за тебя, братец, стану я.

– Бедная моя сестричка, – сказал он, – мне бы твоей смелости. Я больше ни на что не надеюсь, ибо все пропало.

Мадемуазель де Мальвуа устремила на него свои большие глаза, светившиеся каким-то странным спокойствием.

– Ты не виноват, – сказала она, – я готова поклясться своим вечным спасением!

– Завтра, – сказал в ответ Леон, – виновным окажусь я.

– До завтра еще так далеко… а если грамоты найдутся нынче ночью?

– Грамоты, – с удивлением повторил Леон. – Да кто тебе сказал?

– Я не суеверна, – вместо ответа заговорила Роза, – но некоторые воспоминания минувших дней живут во мне смутными верованиями. Я воспитывалась в Морване, где привидения бродят по земле, вокруг уснувшей воды. Моя бедная старая кормилица нередко встречала их вдоль широких пустошей, спускавшихся с самых вершин гряды Кот-д'Ор к темным водам Арру. Она всегда говорила: «есть заколдованные места», и рассказывала историю креста в Малу, возле которого каждый находит свое счастье или беду. У меня в Париже тоже есть заколдованное место, потому что я дважды находила там свою судьбу. Она умолкла. Леон ни о чем не спросил.

– Нынче днем, – неторопливо заговорила она снова, – я вернулась на кладбище Монпарнас.

– Одна?

– Одна.

– Он там был?

– Да… сидел на сей раз уже не у бедной могилы, а в ограде, окружающей большой склеп семейства де Клар. Он любит принцессу Ниту Эпстейн.

– Так кто этот человек? – вдруг вскричал Леон. – Ты мне так и не сказала!

Огонь вновь запылал в его погасших очах. Роза поцеловала его.

– Вот именно, – сказала она. – Пусть хотя бы ненависть разбудит тебя, братец мой!

– Кто этот человек? – повторил Мальвуа. – Я тоже хочу знать!

Девушка не отвечала.

– Мой дорогой брат, – сказала она после молчания спокойным и решительным тоном, который вызвал у Леона страх и вместе с тем смутную надежду, – ты знаешь то, что желала бы знать я, а я знаю то, чего, может быть, не знаешь ты. Ты сам сказал: со вчерашнего дня я сильно переменилась. За день можно повзрослеть на десять лет. Не смотри на меня отныне как на ребенка, о котором надо думать и за которого надо все делать. Я сама позабочусь о себе и хочу действовать сама. Я полюблю в своей жизни всего раз, и где же еще сыщет он нежность, подобную моей? У меня есть право сражаться. Если я одолею, то, может статься, завоюю вместе со своим и твое счастье – и его тоже, ибо всю себя положу я на то, чтобы сделать его счастливым.

– Мое счастье! Счастье для меня! – прошептал Леон и грустно покачал головой.

Роза поднялась и пересела к брату со словами:

– Пока ты не объяснишь мне откровенно и до конца все, что у тебя происходит, наши слова так и будут ударяться друг о друга, не находя ответа. После тебя расскажу все и я. А теперь я слушаю.

Взгляд молодого человека с тенью испуга остановился на разложенных перед ним бумагах.

– Это долгая история, – сказал он как бы самому себе.

Девушка холодно отрезала:

– Вся ночь в нашем распоряжении.

Леон подвинул к ней папку, на которой стояло: «№ 2. Мать Франсуаза Ассизская (умерла)», и раскрыл ее – не без заметных колебаний.

– Сестра моя, – произнес он сурово, – у меня нет никого родней тебя. Это семейная тайна, а мы, нотариусы, должны свято хранить доверенные нам тайны. Ты соперница принцессы Эпстейн, и сможешь ли ты утром под присягой подтвердить, что не станешь ей врагом?

– Под присягой! – сказала в ответ Роза. – Подтверждаю! Я люблю Ниту, как если б она была мне сестрой. И клянусь, что не перестану любить никогда!

– Тогда слушай, – продолжал Мальвуа торжественно, почти угрожающим тоном. – Если из несчастного сына твоего отца, а он и впрямь несчастный, некоторые люди сделают преступника, ты, по крайней мере, поймешь, за что он умирает или за что мстит!

Дата добавления: 2015-07-20