Два господина

Когда два «господина» вслед за лакеем вошли в мастерскую Господина Сердце, они застали там одного Ролана. Граф и девушки поспешно ретировались. Когда уходили, только Роза сказала несколько слов благодарности и извинения. Нита казалась задумчивой; они с Роланом так и не встретились глазами.

Садясь в коляску, все еще ожидавшую на улице Матю-рэн-Сен-Жак, Нита сказала своему опекуну:

– Друг мой, это владение мне не подходит. Буду рада, если вы расторгнете сделку.

Пришедшие господа имели вид чрезвычайно внушительный. Оба были в черном с ног до головы. На обоих были белые галстуки: на толстом – широкий муслиновый платок, повязанный а-ля Дантон, на тощем – тонкий ошейник из накрахмаленного перкаля.

Плащ толстого был расстегнут и открывал новехонький жилет черного сатина, по которому струились унизанные брелоками цепочки; тощий был наглухо застегнут в свой редингот, и наружу показывался лишь уголок сорочки. Из-под штанин, немного коротковатых, виднелись белые чулки. Его редкие с проседью волосы были расчесаны на пробор и жидкими прядями спадали на плечи. Шляпа была с широкими полями.

Он вошел первым, согнувшись пополам и заранее ухмыляясь. Такие прически людям определенного возраста с острыми костями придают вид совершенно постнический, в особенности когда у них вихляются ноги и достаточно нескладное тело.

За ним выступал толстый, выпятив грудь, надув щеки, с довольной и едва ли не вызывающей улыбкой. Он так и сиял; при виде его золотых очков хотелось зажмуриться.

Учтивым холодным жестом Ролан показал куда сесть. Бывший «король» Комейроль откашлялся и сел; Добряк Жафрэ, оставаясь на ногах, произнес:

– Уважаемый господин сосед, имеем честь засвидетельствовать вам свое горячее почтение и нанести небольшой визит вежливости.

– Так это вы мне написали эту записку? – прервал его Ролан, разворачивая письмо без подписи.

Рука Комейроля, вся в перстнях, изобразила подтверждающий жест, полный откровенности и достоинства. Жафрэ уселся на краешек стула, который со скрипом заерзал по паркету.

– Мы позволили себе эту вольность, – отвечал он, сплетя свои тощие пальцы на коленях, – чтобы быть наверняка уверенными, что застанем вас дома. Речь о столь важном деле…

– Мало сказать важном: о жизненно важном! – вмешался Комейроль.

– О жизненно важном, – повторил Жафрэ. – Мой достопочтенный друг и коллега подобрал верное слово. Сейчас он возьмет на себя труд изложить суть комбинации. Я взял слово с тем, чтобы дать вам возможность составить представление о двух особах, имеющих честь сегодня предстать перед вами с намерениями самыми порядочными и честными. Несмотря на ваши весьма молодые годы, вы достаточно осведомлены о мире и знаете, милостивый государь и добрый сосед, что значит говорить…

Он сделал некоторое ударение на последние слова, и Комейроль улыбнулся в своей необъятный галстук. Ролан молча поклонился.

– У нас, благодаря Господа, нет ни малейшей причины, – продолжал Жафрэ, – скрывать от вас наши имена, занятия и достоинства, но есть обстоятельства… бумаги остаются… Мы предпочли в упомянутой записке сохранить анонимность. В беседе устной это дело иное. Verba volant note 4. Это господин Комейроль де ла Палю, один из членов нашего правления… я имею в виду правление центрального банка недвижимости.

Комейроль и Ролан раскланялись.

– Это вы приобретаете здесь участки? – сказал Ролан.

– Случается, – отвечал Жафрэ, – в том числе от имени наследников покойного герцога де Клар, который имел весьма значительную долю в прибылях нашего замечательного заведения при жизни…

– Этот господин, – вмешался Комейроль несколько нетерпеливо, – господин Жафрэ, владелец дома напротив вашей мастерской и также член того же правления. Теперь, полагаю, мы представлены определенно и всесторонне: позволите ль перейти к делу?

– Предваряя беседу, – учтиво сказал Жафрэ, – имею сообщить, что данное соседство и является причиной, по которой я позволил себе по ходу моей импровизированной речи обратиться к Господину Сердце «уважаемый господин сосед».

– Уважаемый господин сосед, – сказал Ролан, понизив голос и посмотрев ему в глаза, – в вашем анонимном письме вы употребили также иное обращение ко мне.

– Да, и в этом все дело! – отозвался Комейроль, очень внушительно ткнув пальцем в самую серединку своих золотых очков.

Ролан заговорил снова:

– Итак, господа, перейдем к существу дела. Признаюсь, мне было бы любопытно услышать, каким образом вам стало известно о моем праве на этот герцогский титул.

Сказав это, Ролан уселся со спокойным и невозмутимым видом. Комейроль и Жафрэ переглянулись. У обоих возникла одна и та же мысль: не иначе старый Жулу разболтал!

И Комейроль добавил про себя:

«Этот несчастный бугай мне за это заплатит!»

– Должен незамедлительно предупредить вас, – начал Ролан, – что не далее как нынче утром мне нанес визит некий обходительный господин: виконт Аннибал Джожа из маркизов Палланте.

– Из маркизов самого дьявола! – рыкнул Комейроль, с размаху треснув себя при этом кулаком по ляжке. – Мы знаем его как облупленного, и если дела делаются в такой манере, то меня увольте. Ваш виконт Аннибал проходимец, Господин Сердце!

– У меня сложилось именно такое впечатление, – спокойно отвечал молодой человек, – и я выставил его за дверь.

Челюсть Добряка Жафрэ сама собою отвисла, да и Комейроль удивленно замер.

– Черт! – буркнул он. – Особа, которая дергает за веревочки этого паяца, из тех, с кем лучше не шутить, молодой человек!

– Молодой человек! – улыбаясь, проговорил Ролан. – Герцогу это нипочем, дорогой мой господин де ла Палю. Я шучу, когда этого хочется мне.

– Мы ведем серьезный разговор, не так ли? – резко спросил Комейроль. – Идя к вам, мы запаслись планом кампании, но его можно и изменить, если для этого плацдарма он не годится. Разговор приобретает странный оборот. Сколько можно ходить вокруг да около? Я сам, наконец, скажу. Вы не против, Жафрэ?

– Поаккуратней, – сказал покровитель птичек. – Будьте осмотрительны, дорогой господин коллега!

Комейроль пожал плечами.

– Все чисто, как золото! – продолжал он. – Так мы раскошеливаемся, господин герцог?

– Там видно будет, – отвечал Ролан. – Ваше слово.

– Короче говоря, вы берете? Да или нет?

Ролан сидел безучастно. У Жафрэ начались нервические подергивания. Комейроль откинулся на стуле, секунду выжидал, после чего заговорил снова:

– Вы молодчина, Господин Сердце. Встав на ложную позицию, чтобы, как говорится, выяснить истину, вы почти выбили из седла моего почтенного друга и коллегу, который много чего повидал на своем веку. Я лично люблю молодых людей, которые умеют за себя постоять, и, думаю, мы поймем друг друга… Итак, вы имеете представление, чем пахнет дело?

– Ни малейшего, – отрезал Ролан. – Я вас слушаю.

– Отлично! Просто отлично! Ей-богу, вы вполне сойдете за настоящего герцога, даже мы почти поверили!

– Не собираюсь ни за кого сходить, господин сосед. Я знаю себе цену и готов вас выслушать.

– Вы крепкий малый, черт побери! Да не желтейте вы так, мэтр Жафрэ! Говорю вам, он молодчина! Я б за десять тысяч экю наличными не согласился поменять его на более сговорчивого. Да чтоб меня! Нам нужен настоящий удалец, а не манекен! Дела сами собой не делаются. Нужен первостатейный тенор, чтобы петь партию Джорджа Брауна в «Белой даме»… куплеты о любви и войне… всадники-всадники-всадники из Авенеля! Эх и рулада!

Он расхохотался и протянул Ролану руку, которую тот взял кончиками пальцев.

Тощая физиономия Добряка Жафрэ чуточку просветлела. Комейроль продолжал:

– Это верно, когда человек знает себе цену – значит, у него есть все, что нужно; но закон есть закон, он вечно требует по три справки о любом пустяке, и я нахожу, что у него есть на то причины. А иначе в Париж наехали б одни самозванцы. Потому-то и придется господину герцогу разучить вышеупомянутую песенку, всю целиком, со всеми вариациями. Он припоминает, например, что в нежном возрасте… в совсем-совсем нежном, когда ему еще не стыдно было расхаживать с физиономией, перемазанной вареньем, он жил в большом замке.

– Правда, – серьезно сказал Ролан, – я прекрасно помню: очень большой замок.

– Черт подери! – вскричал Комейроль, гогоча, меж тем как у Добряка Жафрэ рот уже совсем округлился, – вот память у людей! Помнить то, чего не было! Да чтоб меня! Господин Сердце, ах вы сердечко мое! И сколько ж это у вашего очень большого замка было башен?

Можно было и впрямь подумать, что молодой художник старается припомнить нечто из очень отдаленного детства. Комейроль так и зашелся.

– Три, четыре или шесть, валяйте, – сказал он. – Это неважно. Пусть будет восемь для ровного счета. По две на каждом углу. Самая большая была северная башня. И вся заросла плющом – всадники-всадники-всадники из Авенеля! «Белую даму» давали пятьсот раз. И комната, затянутая голубым штофом, где стояла колыбелька…

– Красно-коричневым, – шепнул Ролан. – Как сейчас вижу!

– Оох! – выкрикнул Комейроль, пузатое брюхо которого так и ходило ходуном в такт приступам смеха. – Красно-коричневой с черными цветами, да?

– Красные цветы по коричневому фону, – поправил молодой человек.

– Поделитесь-ка со мною воспоминаниями детства, дорогой сосед! Даю голову на отсечение, в столовой по стенам были развешены военные трофеи, оружие!

– Оленьи рога, – отвечал Ролан, – а вокруг шесть голов ланей.

– Шесть, сынок, точно! Ох! Жафрэ, ну что за прелесть! Шесть! Ни больше ни меньше… и герб де Клар над ними!

– Ведь верно! – порывисто сказал Ролан. – Герб де Клар! Как же я забыл!

Потом потише добавил:

– Герб, вырезанный на одной гробнице, там, на кладбище Монпарнас!

Комейроль перестал смеяться: кровь бросилась ему в лицо. Жафрэ ерзал так, словно сел на кактус.

– Вот черт! Черт! – прорычал Комейроль. – Вы сильный тенор, господин герцог! Смотри ты, чтоб меня! Вы правду сейчас говорите или же мы снова репетируем нашу комедию?

– Не знаю, какие комедии предпочитаете разыгрывать вы, господа, – оборвал Ролан ледяным тоном, – я же безо всяких обиняков говорю, что думаю.

– Вот ведь черт! – повторил Комейроль. – Это высокий класс, господин герцог! Я полнею, и одышка мучит. Здесь можно курить?

Он вытаскивал свой портсигар.

– Иногда я позволяю, – мягко отвечал Ролан.

– А сейчас позволяете?

– Нет; сейчас не стоит: мы почти все обсудили.

Это было сказано таким тоном, что осторожный Жафрэ дернулся было встать; но Комейроль удержал его повелительным жестом и сказал, засовывая портсигар назад к себе в карман:

– Отлично! Просто отлично! Да чтоб меня! Вот те на! А мне-то казалось, мы только-только приступили! Приятель Жафрэ, сидите спокойно; даю вам торжественное слово, что Господин Сердце вас не укусит; бумаги при вас?

– Да, – кротко ответил Жафрэ, – у меня всегда все нужное при мне.

– Не желаете ль разъяснить скоренько нашему юному другу причины того интереса, который мы к нему проявляем? Нет? Предпочитаете, чтобы эту обязанность взял на себя я? Превосходно, дайте-ка маленькую бумажку… Дорогой мой Господин Сердце, – прервался он, беря из рук Жафрэ сложенный листок, – перед вами воспитанный человек, который всегда робеет перед особами, которых видит впервые. Но это отнюдь не тряпка, уж будьте в этом уверены! Он вас притянет к суду, не моргнув глазом и не сказав дурного слова.

– О! Господин Комейроль! – с укоризной произнес друг пернатых.

– Такой уж у него характер! – закончил бывший старший письмоводитель. – Со временем он все-таки освоится, и я рекомендую вам его как весьма одаренного христианина. Но будем говорить меньше да лучше, раз уж вы торопитесь. Мы с моим коллегой принадлежим к одной категории: оба занимаемся делами с самых младых ногтей, скопили капиталец и птицы довольно солидные, но ноги крепко держим в стременах, соображаете? Нет, не о полиции речь, разумеется, фу! Как ни крути, а лучше… И не стесняйтесь, коли понадобится что-то разузнать, мы всегда к услугам!

– Мне ничего не нужно, – прервал его Ролан.

– Как знать! Нам-то грешным все бывает нужно. Вот так, в один прекрасный день, когда дождь помешал пойти погулять, наш друг и коллега Жафрэ с любопытством узнал кусочек вашей истории.

– Я! – вскрикнул Жафрэ. – Оказывается, я!

– Он не любит выпячиваться, – продолжал Комейроль. – Может, это был я или другой кто; это ничего не меняет; у нас таких друзей-коллег много. Я сказал себе: «Что же за такой жуткий фортель он выкинул, этот добрый молодец, в минуту помрачения или опьянения, чтобы пойти пасти это стадо оборванцев чумазых, пачкунов из мастерской Каменного Сердца?»

Ролан пристально смотрел на него: Комейроль покраснел и заговорил снова, прикидываясь, что балагурит:

– Ах беда какая! Похоже, у вас пистолеты всегда заряжены, господин герцог! Хорошо, я этого не говорил, молчу. Все ваши пачкуны – сущие херувимы. На вкус и цвет товарища нет… Так вот, задавшись тем вопросом, я как-то утречком отправился на базар прикупить сведений, нет, не в полицию, честное слово! Принес полную корзину знаний – и совсем задешево! Всю вашу историю, начиная с человека, переодетого в женскую одежду, которого нашли валяющимся под фонарем, здесь рядом, на улице Сорбонны, и до безымянной могилки на кладбище Монпарнас, включая красавчика, что скачет за экипажем дам де Клар в лесу.

Жафрэ чуть-чуть потер руки. Ролан опустил глаза. Но стоило бывшему «королю» Комейролю замолкнуть, Ролан поднял глаза и зевнул по весь рот.

– Это все? – спросил он скучающим голосом.

– Вы не поверите, милостивый государь, – отвечал Комейроль, – но, прежде чем продолжить, позвольте в двух словах осветить наше собственное положение, мое и моего приятеля Жафрэ, ибо, по совести, мы как с луны свалились. Есть в Париже одна юная княжна, у которой огромное состояние, каковое состояние ей не принадлежит. А, вот вы и насторожились; отрадно видеть для вас и для нас. И есть в Париже один молодой человек, нищий, как Иов, которому его родители забыли дать имя…

– Короче, – сказал Ролан.

– Охотно: я хотел только добавить, что сей молодой человек обожает юную княжну; больше ни слова. И есть в Париже один дом… торговый, если угодно, которому достались… в наследство, смею предположить, грамоты, передающие другой голове право собственности на неисчислимые блага, которыми обладает юная княжна. Надеюсь, вы понимаете?

– Вполне. У вас нет под рукой другой головы, господа?

Добряк Жафрэ выразительно посмотрел на Ролана.

– Э! Э! – сказал «король» Комейроль. – Голова-то… сыщется. Но, в конце концов, неважно, вы нам подходите!..

– Прошу подытожить.

– Извольте! Тут все одно за одно цепляется, как в часах, и теперь нам нужно не более двух минут. Хорошо бы, просто необходимо, чтобы вы дали нам ответ с полным сознанием дела, ибо мы продвигаемся чуть-чуть, как считаешь, Жафрэ?

– Весьма, – отвечал тот. – Мы очень даже сильно продвигаемся!

– А те, кто будут не на нашей стороне, – продолжал бывший главный письмоводитель угрожающе-серьезным тоном, – будут против нас. Это ясно, как считаешь, Жафрэ?

– Боже меня сохрани, – пробормотал друг пернатых, – если я хоть раз хоть муху обидел!

– Я о мухах и не говорю, – заговорил снова Комейроль. – И есть еще один старый граф, вообразите себе: из тыщи прохожих выберите первого попавшегося и скажите на ушко: мне все известно! И он вам отдаст кошелек, часы, носовой платок, только чтобы не отвели его в участок. А у нас и получше есть. Это было в средопостную ночь, в тысяча восемьсот тридцать втором году, часов эдак в четыре-пять утра, когда вас нашли-то под фонарем, Господин Сердце, тут рядом, под окнами Добряка Жафрэ…

– В шесть, – поправил Ролан.

– Той же ночью было совершено убийство на улице Нотр-Дам-де-Шан.

Лицо молодого человека невольно оживилось.

– Убили бедного парня, – продолжал Комейроль, отчеканивая каждое слово, – которому, по правде говоря, просто не повезло. Его уже пытались прирезать за три недели до того, на бульваре Монпарнас, в ночь карнавального вторника на среду.

– А, – сказал Ролан, отчасти успокоившись, отчасти захваченный врасплох. – И на второй раз он, полагаю, скончался?

– Так точно! В тот вечер, я имею в виду в карнавальный вторник, один молодой человек заявился в контору нотариуса Дебана на улице Кассет, и там был один писарь, который знал, что господин Дебан пообещал, бедолага, выдать, за двадцать тысяч франков, доверенные ему грамоты. С той поры он низко пал, бедный Дебан. Ничего-то он не умел толком делать. Титулы стоили почти четыреста тысяч ливров ренты. Славный кусок, скажи, Жафрэ?

– Сколько добра можно сделать… – пробормотал тот с серьезной миной.

– Птичкам! – закончил за него Комейроль. – Ну вот! Пока все, Господин Сердце. Убитый с улицы Нотр-Дам-де-Шан был из монастыря Бон Секур, откуда он смылся в платье собственной сиделки. Убийца бросил его переодетым кое-как в костюм Буридана. Все эти подробности отмечены в протоколах следствия, которое было прервано, но которое прокуратура с радостью возобновит, лишь бы ей дали ниточку – хоть с волосок толщиной. У нас ниточка есть, да еще какая: Даво – так звали сиделку – еще жива. Вы бережно хранили, как память, одежду женщины, в которой вас обнаружили без чувств у дверей мастерской Каменного Сердца. Это было отчаянно с вашей стороны и отводило подозрения; но и опасно. Скажите-ка, давно вы не смотрели на ваши реликвии?

Ролан не ответил. Он заметно покраснел, и взгляд его выражал глубокое удивление.

– Если вы соизволите потрудиться и открыть шкаф, вот этот, слева, – продолжал Комейроль с торжествующим видом, – вы убедитесь, что вышеозначенные женские одежды отныне не находятся в вашем распоряжении… И, может быть, вам будет небезынтересно узнать, что Даво их сразу же опознала. Учитывая столь исключительные обстоятельства, милостивый государь, мы полагаем, что вам лучше было бы вести себя с нами более покладисто.

Добряк Жафрэ вздохнул и добавил:

– Когда можно договориться полюбовно, к чему доставлять друг другу хлопоты и неприятности, дорогой Господин Сердце. Разве я не прав?

Дата добавления: 2015-07-20