Апология Агамемнона

Потаенные уголки чувства, темные, незримые слои
человеческой души — вот единственные места в мире,
где мы можем реально уловить события в их становлении.
Уильям Джеймс

Когда я несколько лет назад рассматривал в Британском музее скульптуры из Парфенона, ко мне подошел один молодой человек и промолвил с озабоченным видом: «Знаю, что это скверно, но этот греческий истукан вызывает у меня одну зевоту». Я сказал, что это весьма интересно, и спросил, не мог бы он как-нибудь объяснить мне подобное отношение. Юноша размышлял минуту-две, затем ответил: «Наверное, это потому, что он страшно рационален, если вы понимаете, о чем я говорю». Я подумал, что понял его. Молодой человек высказал то, что в более отчетливой форме было выражено Роджером Фраем 1 и другими. Поколению, воспитанному на искусстве Африки или ацтеков, на произведениях таких мастеров, как Модильяни

и Генри Мур, искусство греков, да и вся греческая культура в целом, должны были казаться лишенными ощущения тайны, лишенными способности проникнуть в глубинные, слабо освещенные уровни человеческого опыта.
Этот случай засел в моей голове и дал пищу для размышлений. Действительно ли греки настолько не понимали важной роли нерациональных факторов в жизни человека, как это обычно утверждают и их защитники, и их критики? Из этого вопроса и выросла данная книга. Чтобы ответить на него в полной мере, пришлось бы дать обзор всех культурных достижений античной Греции. Мои намерения гораздо скромнее: попытаться пролить свет на проблему переинтерпретации некоторых важных аспектов религиозного опыта греков. Надеюсь, что результаты, к которым я пришел, могут иметь определенный интерес не только для исследователей античности, но и для антропологов и социальных психологов, как и вообще для всех, кто желает понять движущие силы человеческого поведения. Поэтому я по мере возможности постарался изложить материал в терминах, понятных неспециалисту.
Начну с рассмотрения некоторых моментов гомеровской религии. Многие классические ученые полагают, что в поэмах Гомера невозможно найти ничего похожего на религиозные переживания. «Поистине, — пишет профессор Мэзон, — никогда не было поэмы менее религиозной, чем "Илиада"».2 В этом суждении видна некоторая поспешность, однако оно отражает мнение, которое, вероятно,

широко распространено. Профессор Мюррей считает, что так называемая гомеровская религия «в реальности вовсе не являлась религией», ибо, на его взгляд, «вплоть до IV столетия греческие народные культы не соединялись с блистательным пантеоном Олимпа».3 Подобно ему, д-р Баура замечает, что «эта целиком антропоморфная система, разумеется, не имеет отношения к реальной религии или правилам морали. Эти боги суть блестящее, гениальное изобретение поэтов».4
«Разумеется» — если понятие «реальная религия» означает то, что признают в качестве религии просвещенные европейцы или американцы наших дней. Но, ограничив значение этого слова подобным образом, не окажемся ли мы в опасности недооценить, а то и совсем проглядеть некоторые аспекты опыта, которые отказываемся истолковать в религиозном смысле, но которые могли быть в свое время основательно насыщены религиозным значением? В данной главе я не ставлю своей целью вступать в терминологические споры с выдающимися учеными, чьи высказывания цитировались выше, но стремлюсь обратить внимание на те моменты у Гомера, которые prima facie * являются религиозными, и исследовать их с психологической точки зрения.
Уместно начать с описания того божьего искушения, или, точнее, слепой страсти (ате), которая побудила Агамемнона возместить похищение

* первым делом, прежде всего (лат.)

у него наложницы похищением наложницы у Ахилла. «Не я, о ахейцы, — заявил он впоследствии, — виновен; Зевс Эгиох и Судьба, и бродящая в мраках Эриннис: // Боги мой ум на совете наполнили мрачною смутой //В день злополучный, как я у Пелида похитил награду. // Что ж бы я сделал? Богиня могучая все совершила, // Дщерь громовержца, Обида, которая всех ослепляет, // Страшная..».5,* Нетерпеливые современные читатели могут легко счесть эти слова Агамемнона неуклюжей попыткой оправдать собственную безответственность. Однако при внимательном чтении текста интерпретация окажется иной. В юридическом смысле уклонения от ответственности, конечно, нет, ибо в конце своей речи Агамемнон предлагает компенсацию за свой безумный поступок: «Сам не мог позабыть я Обиды, меня ослепившей. // Но, как уже погрешил я и Зевс мой разум похитил, // Сам то загладить хочу и воздать многоценною мздою».6 Если бы он действовал по своей воле, он не смог бы так легко признать собственную неправоту; признав же ее, он собирается заплатить за свои действия. Юридически его позиция была бы безупречной в любом случае, ибо древнегреческое право совершенно не заботилось о мотивах действия — его интересовало само действие. Он также не выдумывает себе нечестным путем моральное алиби: ведь Ахилл, жертва его поступка, принимает тот же взгляд, что и он. «Зевс! Беды жестокие ты

Дата добавления: 2015-07-20