Вы все годны лишь сдохнуть

Прошел год, как на землю прилетели инопланетяне. Люди проявили удивительнейшую недееспособность и несостоятельность, и были завоеваны. Я сидел на кухне и пил разбавленный портвейн. За окном падал снег. Разгар зимы и холод, все занесено снегом, и выходя на улицу, приходилось надевать тяжелую куртку. Теплая и потрепанная, из коричневой кожи, она казалась ветераном какой-то войны, порезанная ножом и порванная, неоднократно заштопанная, с вылезшим синтепоном. Небритый и нетрезвый, в ней я походил на какого-нибудь бомжеватого сторожа разрушенного космодрома. Так и топал на работу. Куртка мне нравилась. В ней был уютный карман для фляжки, которую всегда носил с собой.

А эти твари пытались сломить нас. Им нужен был лишь рабочий мусор. Все великие достижения человечества, все эти памятники величья и мощи, предметы гордости, открытия и творения – стали бесполезным хламом. По телевизору показывали уничтожение египетских пирамид. Занимательные картины, как тысячи крошечных человечков в пустыне разбирают по камням эти здоровенные сооружения, под палящим солнцем. Симпатичная телеведущая вещала об этом с большой радостью. У нее были черные волосы до плеч, вздернутый кверху носик, тонкие очки на переносице и длинные золотые сережки. Карие глаза и слегка расстегнутая на груди кофточка. Она была отличной, эта ведущая, с тонким ротиком и томным голосом. От такого случается эрекция. А на заднем фоне сменяли друг друга картины: люди в черных костюмах взрывали здания космопортов; танки и истребители взлетали клубами пламени и взрывов; огромные грузовики свозили книги, сваливали в большие кучи и сжигали; борясь с песчаными бурями, люди разбирали пирамиды; сбрасывались с постаментов памятники, разлетаясь на куски. И весь этот крах человеческого величия – под томный голос из сексуального ротика симпатичной ведущей и рвущие штаны эрекцию, мастурбацию.

Они поимели нас всех.

Армия сопротивления пыталась затеять восстание, но их диверсионная деятельность не давала особых успехов. Нас было семь миллиардов человеческих существ, созданий ебаного Господа Бога, но мы не были едины и ничего не могли сделать – хоть хуй тут посей. Революционеры гибли тысячами ежедневно. Но даже то, что происходило, не могло расшевелить и растормошить человечество.

Мне было на все плевать, пока у меня находилось что выпить. Мы тонули в огромном дерьме, но никакой смелости бороться с этим или что-то менять у людей не находилось. Я топал по заснеженному городу на работу в своей кожаной куртке, вздрагивая от холода и прикладываясь к фляжке.

Лицо города мало изменилось, лишь появилось множество серых заводов, такие высокие широкие металлические конструкции, похожие на ульи, в которых мы трудились, высокие тонкие шпили-башни и патрулирующие небо машины. По улицам бродили роботы-полицейские. Почти на каждом столбе висели громкоговорители. В полдень и полночь они вещал, словно вернулось военное время. Тотальный контроль.

Я отхлебнул из фляжки и влез в подъехавший трамвай. Тесно, в прямой кишке, заснеженные люди наступают друг друга на ноги, изрыгающие ругань рты выдыхают и облака пара. Их лица отягощают какое-то страдание и загнанность, все одинаковые, словно объединенные этим. И та симпатичная блондинка в красной куртке с сумочкой, и этот уродливый толстяк с усыпанным прыщами и бородавками подбородком, и страдальческая старушка, и молоденькая школьница, и очкастая рыжая чертовка – сейчас кажутся одинаковым скопищем отвращения, и вызывают лишь резь в желудке и тяжелые приступы. И все постоянно пугливо оглядываются друг на друга – нет ли здесь скрытых шпионов, что способствуют захватчикам и донесут на тех, кто не одобряет режим. А таких – едва ли не все поголовно.

Я тоже их ненавижу – за то, что они делают с людьми. Но людей я ненавижу не меньше – за то, что позволяют такое делать и делают сами.

Я достал сигарету и подкурил. С удовольствием затянулся и выдохнул дым.

-Что ты делаешь? – подала голос курносая женщина. – Здесь нельзя курить!

Тонная неудовлетворенная стерва. Я окинул ее презрительным взглядом.

-Затуши сигарету, – приказал крепыш в черной шапке.

-И не подумаю.

-Затуши.

-А ну-ка!

Я приготовился. Он не дернулся. Я выдохнул дым ему в глаза. Он легко мог меня уделать. Но он не дернулся.

Растения – прекрасны. Животные естественны и грациозны. Лишь люди – утыканные немощью мясные подделки, но тоже радующиеся солнцу.

-Не будь ублюдком.

-А я – ублюдок. Мать отцу изменила – и вот он я родился.

-ЧТО?!

-Отъебись.

Я бросил бычок на пол, растоптал. Достал фляжку, хлебнул.

Они боялись. Они были рабами, и не заслуживали другой участи. Не пришельцы сломили их – человечество само сломило себя. Задолго, задолго до этого. Вся их судьба, вся история, все это общество было лишь отвратительным сборищем дегенератов. Я ненавидел их. Но себя я ненавидел так же. Какие-то проблемы?

Я успел выкурить ещё одну сигарету, прежде чем трамвай приехал, и мне надо было выходить.

На улице холодно, падает приятный снег. Белые хлопья кружатся, у меня подкосились ноги. При подходе к жестяной коробке ноги охватила дрожь. Они отказывались идти, колени мотало как в шторме. Что за дерьмо! Я стоял, заносимый снегом, время истекало, а дрожь охватила уже весь организм, сердце трепетало, как ранняя пташка. Словно припадок эпилепсии, слабость охватила все тело. Страх сжал в тиски мозг, что кишечник едва не опорожнился. Мне не хотелось идти туда.

Трясущимися руками я достал фляжку. Пальцы не слушались, но кое-как удалось скрутить крышку, вставить в зубы и сделать глоток. Огонь прошелся по горлу, растекся по телу уже теплом. После третьего глотка полегчало.

Я выдохнул, возвращаясь в привычный ритм. Закрутил пробку, спрятал фляжку и уже твердым шагом двинулся на работу. Закурил.

В тени железной коробки было тихо и неприятно. Запах стоял отвратительный, смесь какого-то желатина, костей и хрящей, перемалываемых в ступе. Но я уже оклемался и готов драться за свое существование в этом обществе и мире.

Двери разъехались в стороны, в проходной уже тепло, а из цехов просто пышет жалом, словно из жерла ада. Я предъявил роботу-охраннику пропуск, но он остановил меня механической рукой. Алые глазки-сканеры уставились мне внутрь, словно рентген, лучи просвечивают твои внутренности, осматривая порядок организма и количество дерьма в кишечнике.

-Ты пил? – спросила металлическая башка.

-Пил, – согласился я.

-Ты пьян, – обвинил робот.

-Нет, – отказался я.

-Но ты ведь пил.

-Я всегда пью.

-Значит, ты пьян.

-Ни в коем разе.

-Но ты пил.

-Пил. Но я трезв.

Он не понимал. Он был тупым механическим уродом, каким его создали. И ему не дали шанса исправиться. В то время как у людей – всегда есть такой шанс. Их я мог ненавидеть. А это всего лишь тупой металлолом, его действия – как меняющиеся сигнальные огни на светофоре.

-Слушай, приятель. Я могу работать. И я сейчас пойду – и буду работать. Потому что я в состоянии это делать. Если бы я пришел сюда без ноги и руки или без головы, и ты сказал: придурок, тебе здесь делать нечего – я бы тихо свалил. Но сейчас – просто пропусти меня и расстанемся друзьями. Не трать наше время.

Его глазки все так же бессмысленно смотрели на меня. Он не двигался даже когда я забрал пропуск и пришел дальше. Надеюсь, он оправится, и мне не пришлют счет за его поломку.

У входа я остановился и закурил. Соберись, самое тяжелое только начинается. Тебе не один год тут горбатить. Если не повезет – то и всю жизнь.

Раздевалка до ужаса тесная и стерильная, воздух словно пропитался хлоркой. Я разделся до трусов, натянул противную серую униформу из резины или чего похуже, обтягивающую словно костюм подводника, только без этих глупых очков и ласт. Вытянув замыканную в шкафчике бутылку, приложился, спрятал вместе с одеждой. Собрался с мыслями – и зашагал прямо в цех, откуда дышало жаром и горячим воздухом, словно пекло. Как обычно, я пришел последним.

Это огромное помещение без окон, с жужжащими под потолком лампами и ревущими машинами, множеством механизмов и людей. Ездили погрузчики, жужжали конвектора, люди обливались потом. Здесь собралось человек пятьсот, если не больше. И все держались за свои места, словно за собственные яйца. Отсюда был лишь один выход – на контейнер, под разделочную машину. Обычные люди и понятия не имели, чем мы тут занимаемся. Ведь мы резали людей для пришельцев.

Я подошел к своему рабочему месту. Мой напарник-здоровяк был уже там.

-Привет, Рэдклиф.

-Здорово, Элтон. Что, еботня ещё не началась? – я кивнул на вхолостую жужжащий контейнер.

-У них там какая-то задержка. Надеюсь, надолго, – кивнул тот. Высокий, здоровенный, с козлиной бородкой и длинными гладкими локонами, он походил на какого-то скандинавского война. Бас у него был как у перебравшего пива Тора. Выпить малыш-викинг был не дурак, о чем свидетельствовало огромное выпирающее пузо. Под этим пузырем был ещё один пузырек, значительно меньше, Рэдклифа он не смущал, мне же тесный комбинезон всегда натирал шары. – Вот бы у них вообще вся система наебнулась. Целый день бы смотрел на эти вставшие машины.

-Даруют они нам такое счастье, как же.

-Покурим? – предложил Рэдкиф.

-Всегда за.

Малыш-викинг извлек из-за загривка сигарету, у него там специальный контейнер, спрятанный в копне волос, прикурил от болтающейся на шее зажигалки в форме здоровенного креста. Затянулся, передал мне. Дым весело вошел в легкие.

Алкоголь, секс и сигареты. Ах, да, есть же ещё рок-н-ролл. Но добрая бутылочка всегда с тобой, женщины же непостоянны.

-Я вот понять не могу, – говорит Рэдклиф, затягиваясь. Губы жирно обтягивали фильтр, промачивая слюной. Немного противно, но с такими вещами быстро миришься. – Как так вообще вышло?

-Может, это бог?

-Я не верю в бога, – он кривит лицо. – Хуйня этот Господь. Сказки для страдальцев.

-Ты слишком часто напоминал ему об этом, вот он и обиделся.

-В библии вообще про инопланетян – ни слухом ни духом.

-Библия вообще – огромное сборище корч и приколов. И стоит двадцать баксов. У меня арендная плата в месяц и то меньше.

-Вот и я говорю – сплошная наебка. А они ведутся, как лохи.

-Люди хотят быть обманутыми. Они верят в то, что говорит им телевизор, и не хотят верить своим ушам. Ты думаешь, никто из них хоть раз краем уха не слышал, чем мы тут занимаемся? Они знают. Все знают. Но не хотят верить. А почему? Потому что иначе надо развязывать войну. А так у них есть хоть какое спокойствие. Мнимое обманчивое спокойствие. Им лучше прозябать в сладких грезах, чем признать правду.

-А что, когда-то было иначе?

-Это пробуждает во мне ненависть ко всей истории человечества.

-Хорошее чувство.

-Да, дерьмо.

-Все мы в полной заднице.

Мы стояли, курили одну сигарету на двоих, вокруг жужжали лампы и гудели машины, сновали люди. Конвейер заработал. Рэдклиф бросил бычок на пол, раздавил каблуком.

-Приготовься блевать, – шепнул я.

Дыра вверху аппарата разверзлась, и оттуда начали потоком вываливаться мясные туши, полетели брызги крови. Она тут же потекла по конвейеру, огромная бордовая лужа, плеснулась в стены желобов и стала растекаться, приближаясь к нам. Такая кровавая дорога, словно робот вверху захлебывался менструацией, извергая потоки крови с кусочками мяса. Я был рад, что слегка пьян и могу нормально воспринимать это.

-Все, понеслась, – сказал Рэдклиф.

Мы подхватили приставленные к контейнеру металлические шесты и приготовились. Река крови достигла нас и понеслась дальше, контейнер нес куски мяса и мы воткнули туда наконечники шестов, принялись ворошить валяющиеся там туши. В ноздри ударил запах метала и человечины. Конец шеста расшвыривал это мясо, разрубленное и разбросанное. Чья-то рука, пальцы, легкие, сизые кишки, гениталии, сердца и ребра, все это обильно залито кровью. Такой добрый алый бульон. Мы копались в этой массе, выискивая неизвестно что. Работенка непыльная. Да, ничего себе так.

Я почти отстранился, адаптировался, но все равно удовольствия – никакого. Стоишь и думаешь – а ведь и ты сам можешь быть в этом чудовищном супе, да легко. Словно невольники в замке людоеда, просматривающие предстоящие пиршество монстра. Да так и есть.

Мы занимались бессмысленной и бесполезной работой. Не только мы – все здесь. Во всем этом не было никакого смысла, те же безмозглые механизмы могли выполнять это с большей пользой. Но им было нужно не это. Они хотели сломить нас. Достаточно просто нашего присутствия. Чтобы мы видели, что здесь происходит, на самом деле, понимали это. Здесь готовили пиршество нашим друзьям-пришельцам. Заебись дух союзничества.

Кому-то повезло меньше. Перед тем как попасть сюда, человеческие тела, а их проходят тысячи только за один день, доставляют сюда в клетках. В сознании, кричащих и бьющихся в предстоящей агонии. Ещё живых их насаживают на огромные крюки, куски стали пробивают грудь, люди стонут и мучаются. Там с них сдирают кожу. Этим занимаются такие же простые работяги, как мы.

По конвейеру освежеванные туши двигаются дальше, идет процедура очистки. Испуская последний дух, люди освежают кишечники и мочевые пузыри. Тут уж грязная работенка.

А туши тащат дальше, бросают на разделочные столы. Там им вырывают глаза и языки. Вручную. Просто охуенно.

Дальше по стадии гильотина. Головы идет в одну сторону, тела – в другую. Это все тоже выполняют люди. Черепа раскраивают, и вынимается мозг. Мозги сваливаются в одну кучу, пустые головы летят дальше. Кто этим занимается, угадаете?

Безголовые тела идут на разделку, тысячи пил крошат и режут их на части. Наглядный процесс.

Потом это месиво идет к нам. Мы смотрим на него. Просто смотрим. Ворошим палками, сдерживая рвоту. А все продвигается дальше, кровь с кусочками плоти сливается, мясо с костями отделяется.

А дальше – прямиком на кухню к пришельцам. Вот и деликатес. И готовят людей тоже люди. Все это похоже на большой театр абсурда. Нам просто показывают нашу ничтожность. А мы смотрим, и говорим: да, хуево как-то. Неправильно. И снова смотрим.

Какой-то части моей души нравилось находиться здесь. Это было воплощением моей ненависти к чертовым людям. Все равно, они годны лишь сдохнуть. И существующее положение вещей лишь еще больше доказывает это.

Я не испытывал симпатии к ублюдкам, ставшим причиной этого. Заставляющим проходить через мясной кровавый ад, но я испытывал удовольствие от этих картин. Горькое наслаждение своей правотой. Посмотрите, – говорил я мясному бульону крови, – что с вами стало. Что-то вы совсем не радостные. Не весело? Но теперь поздно.

Мы пахали десять часов с перекурами. Отдыхая, можно было наблюдать картины ужасающей расправы других людей над себе подобными. Если был ад – теперь он здесь. Добро пожаловать, детка. Всех нас ждет лишь смерть.

Поток мяса слабел, вывалились последние туши, дыра захлопнулась, слилась струйка крови, закапало, потом прекратилось и это. Мы разворошили последние куски мяса, побросали шесты и дружным строем затопали на обед, передавая сигареты. Кто-то пронес пару фляжек, я с удовольствием влил внутрь добрый глоток алкоголя. Все в тех же комбинезонах, противно заляпанных кровью, мы шли недружным строем под конвоем роботов, как заключенные. Хотя никто не собирался сбегать, они не собирались давать нам забыть о своем месте. Разговоров почти не было.

Столовая большая, постояв в очереди, получаешь пайку – тарелку отвратительной питательной слизи, пару фруктов и что-то напоминающее по вкусу чай. Рассаживались за столы, бряцанье ложек о тарелки и тихие разговоры. Какая-то дистопия. Эти ублюдки создали для нас отличную антиутопию. Но я не сильно чувствовал разницу между положением в обществе, что было до них. Сидевший с нами за столиком здоровяк пустил по кругу фляжку, и, сделав глоток, я был готов полюбить даже такой ебаный мир.

-Я не могу это терпеть, – сказал какой-то паренек. Бледный, худой, щеки ввалились, он источал уныние и бессилие, глаза уставились в тарелку, невидяще, словно он болен и вот-вот откинет коньки. Растение в темной комнате без света солнца. – К этому невозможно привыкнуть. За что этот ад, господи?! Я не могу.

Казалось, он сейчас заплачет или упадет в обморок. Словно одновременно лихорадка, озноб и подступающий понос. Мы молчали, уткнувшись в тарелки.

-Я знаю, – говорил парень затуманено, уставившись вглубь мерзкой похлебки, словно там открылся проход к истине, в глубины вселенной, – бог посылает нам испытания, и мы должны вынести их, все эти муки! Но это… это ужасно! Почему все происходит именно так? Я не могу, не могу здесь находиться, не могу выносить это!

Мы так же молчали, молча работая ложками. Я искоса смотрел на тощую лошадиную рожу паренька. Было б чудесно, если он колется и у него пошел припадок – но ничерта. Просто он прогнулся, и сейчас сломается. Забьется в истерике.

-Мы… мы не должны терпеть это! – тихо пробормотал парень. – Нам надо что-то делать с этим. Это не может быть от бога. Бог любит нас! Он не устроил бы такое. Этот ад. Это просто происки дьявола! Мы должны бороться с ним. Да, мы… мы должны…

Загрохотали тарелки, кто-то встал и ушел. Вокруг нас перешептывались люди, ели, кто-то начал кидать на паренька взгляды.

-Хочешь начать революцию? – спросил я.

-Да! Революцию! Мы…

Я перегнулся через стол и хлопнул парню ладонью по подбородку. Он прикусил язык и заткнулся. Я забрал у него тарелку с похлебкой.

-Есть ты не будешь. Вали отсюда.

В меня впились полные злобы глаза, заблестели. Вытянутое в обиде лицо стало ещё более лошадиным, более отвратительным.

-Не понял? Сдристал отсюда!

Ненавистный взгляд сверлил меня, потом он зло пихнул ногой стул и встал.

-Ты ответишь за это!

-Уебывай, пока кости целы!

Он отвалил. На меня смотрели осуждающие лица суровых мужиков.

-Будет кто? Угощайтесь, – я протянул нетронутую тарелку.

Здоровяк, угощавший всех из фляжки, сплюнул в пустую тарелку.

-Ну ты и дерьмо. Не подходи ко мне больше. Я уже жалею, что угощал тебя.

-Все мы одна большая дружная семья.

Он снова сплюнул и ушел. Часть трудяг свалила за ним. Я свалил кашу из тарелки паренька в свою. Рэдклиф покачал головой.

-Что за дерьмо ты тут устроил, Элтон?

-Надо было вмазать тому щенку. Может, до него плохо дошло.

-Не срывай на других свою злость. Всем нам одинаково плохо.

Я не ответил. Только стал быстрее работать ложкой.

Обед закончился, нас погнали обратно. В толпе меня сторонились, я ловил полный ненависти взгляд паренька с лошадиной мордой. Явно стоит ждать подлянки. Но я не думал об этом. Меня ждали ещё замечательные пять часов копошения в человеческом мясе.

Отвратительные перспективы. Я был дерьмом, и сигарет и выпить больше нету, хотя я видел как они толпятся кучкой, по рукам ходят сигареты и фляжка, смотрят насмешливо и смеются.

Сборище ублюдков. Я был хорошим человеком, но они не поняли моих поступков. Мир никогда не будет справедливым. Бог прав в своей ненависти к людям.

Время было пыткой. Жутко хотелось курить, выпить, но ничего уже не было. Я со злостью месил мясо, наслаждаясь осознанием, что все это – те самые никчемные ублюдки. Моя ненависть к ним выплескивалась в этом, и я злорадствовал. Мы были не единственным таким заводом в мире. Были развлечения и похуже. И все это происходило с ненавистными людьми. Великое воздаяние, высшая мера несправедливости.

Всем этим счастливым, курящим, пьющим и трахающимся ублюдкам. Всему человечеству. У пришельцев не было никакого права на это, я ненавидел их не меньше, но все же они выполняли благую миссию. Я был зол и рад, что они создали этот театр абсурда, на сцене которого я могу играть.

Все получают лишь то, чего достойны. Они все смирились. Они были достойны лишь сдохнуть. Все было здорово, кроваво и замечательно. Меня мутило от вида внутренностей и кусков тел в кровавом бульоне, я чувствовал себя дерьмовей некуда. Это был ад, настоящий ад.

Я давно протрезвел и теперь страдал от жары и вида перемешивающегося мяса. Меня мутило, ко рту подкатывала рвота. Костюм жал яйца, вспотевшее тело плесневело под резиновой тканью. Но я зло продолжал свое дело, наполняясь кипящей ненавистью и растворяя ее в осознании удовольствия происходящего. Я был последним дерьмом на планете, уёбком-садистом, не достойным жить.

Звонок об окончании смены был спасением. Я разворошил последние туши, бросил окровавленный шест в специально отверстие, и потопал в раздевалку. Сбросил идиотский костюм в ящик для стирки, тело вздохнуло с облегчением, радуясь свободе. В раздевалке тесно, куча тел, толкучка. Горло пересохло от жажды, я умирал без алкоголя, как Иисус, распятый без креста. Пробившись к шкафчику, я обнаружил, что бутылка исчезла. Моя драгоценная бутылка рома!

Я нашел в скоплении раздетых мужских тел ублюдка с лошадиным лицом. Он поймал мой взгляд, довольно ощерился. Злоба всклокотала в горле. Моя ненависть не удовлетворилась пущенными на мясо тысячами людей. Я был готов убивать. Протиснувшись сквозь толпу, я навис над ним, разгневанный, как Зевс над рабом.

-Слыш, хуесос лошадиный. Верни мою бутылку рома. По-хорошему! Иначе я тебя тут закопаю.

-Что? О чем ты? – насмешливо сощурился он. Издевательская улыбка просто вопила о лишних зубах.

-Я тебя сейчас тут урою.

-Эй, мужик, – между нами втиснулся здоровяк. – Я тебе говорил, чтоб ты к нему не подходил?

Ещё четверо здоровенных мужиков обступили меня со всех сторон. Плотные, волосатые и вонючие, в одних трусах, от отвратительных тел хотелось блевать. Голова начала кружиться.

-Ладно, – говорю. – Ваша взяла. Я извиняюсь. Виноват и раскаиваюсь. Верите бутылку.

-На колени, урод! – взвизгнул из-за спин лошадомордый. – Проси прощения на коленях!

-Ты, СУКА! Урою!!

Я только замахнулся, как они навалились на меня со всех сторон. Даже не били – просто сжимали в тиски своими отвратительным вонючими телами.

- Ох! – Я чувствовал как из груди вырвался воздух, а вдохнуть было не возможно. Пытался отпихиваться, бить ногами, но они все сжимали и сжимали, словно сходящиеся стены. От вони, нехватки воздуха и отвращения перед глазами поплыли круги, сознание затуманилось, и я начал долгий полет во тьму…

Меня вытянул Рэдклиф. Мощная рука распихала ублюдков и вырвало мое тело из тюрьмы из покрытого кожей жира. Оттащив к моему шкафчику, он зло сплюнул на пол. К тому времени часть работяг уже свалила, стало посвободней.

-Ты какого хера творишь, Элтон? Я твою задницу вытягивать не собираюсь. Не подходи к этим ребятам.

-Блядь, они украли мою бутылку рома! – я был чертвоски зол. Хотел вернуться, но он удерживал меня.

-Забудь. Они тебя уделают. Лучше не надо.

- Но мой ром!

-Тебе важнее эта бутылка или твоя задница? Они все равно ее уже прикончили.

-Мой ром! Да я убью их!

-Элтон, – серьезно сказал Рэдклиф. Лицо здоровяка было неожиданно суровым. – Одевайся и вали домой! Ты невменяем. Ты сам не понимаешь, что ты делаешь. Ты устал и перенапрягся. Тебе надо отдохнуть. Иди домой.

- Они выпили мой ром!

-Съебывай отсюда домой, Элтон. И побыстрее, блядь.

Я послушался.

Полный кипящей злобы, я топтал снег, куря одну сигарету за другой. Все эти ублюдки! Бог ненавидит людей. Я ненавижу людей. Антиутопия этих пришельцев, или дистопия раннего общества – один хер! Эти адские заводы – вот благо, чудо и алтарь поклонения. Какие замечательные, чудеснейшие вещи! Если таков весь род человеческий – пусть гибнет кровавыми тушами мяса на адских скотобойнях, не найдя лучшего применения кроме пищи на столе у пришельцев иных галактик.

Я зашел в бар к старику Томми и заказал двойной скотч. Залпом выпил. Тут же заказал ещё один. Злость и черная ненависть ещё клокотали внутри, но уже тише, успокаиваемые алкоголем притуплялись, заглушались. После третьего стакана я успокоился и расслабился, стал мыслить пьяно и правильно. Все стало спокойно и хорошо. Я закурил.

Проблемы стали далекими и мелкими, легко решаемыми и незначительными. Мир уютен и мягок. Приятен. Я всегда буду любить мир и молиться богу, пока у меня есть что выпить.

Бар Томми – отличное место. Тихое и спокойное, на всем лежит какой-то оттенок странной заботы и нежности, даже если мешается с грязью. Из автомата играет какая-то заводная музыка. Я осмотрелся. Людей не много. Шумная компания из пяти мужиков у дальнего столика отдыхает после работы. Парочка из офисного работника и какой-то шлюхи-блондинки распаляют друг друга. Ещё с пятак одиночек: мужчин и женщин с бутылками, как рассаженные цветы тихой печали. Приятный полумрак, танцующий тенями в душах.

Я выложил на стойку деньги за выпивку. Подсчитал оставшиеся, денег осталось ещё на стакан и проезд домой, и заказал ром со льдом – почтить ушедшую безвозвратно бутылку. Сигарета дотлела, я запалил новую. Отхлебнул слегка, собираясь утопать в меланхолии как можно дольше.

Время тянулось печально медленно и необычно прекрасно, как грустная мелодия недостижимой идеальной жизни. Стакан опустел едва ли на треть.

Дверь распахнулась, хлопнула оглушительно, разрушая чары. Вошел отряд из трех роботов-полицейских, остановился в дверях. Забряцало железо. Все повернулись в их сторону, с недоумением, блондинка испуганно ойкнула, кто-то крепко выругался. Томми смотрел со страдальческим выражением лица.

-Этот бар закрывается, – механическим голосом провозгласила жестяная банка. – Всем посетителям надлежит немедленно покинуть помещение.

Все сидели как сидели, на своих местах, застыв. Никто ничего не понимал. Все были ошалевшие, словно перед ними появился кролик, прикуривающий от шашки динамита и танцующий гопака.

-Могу я узнать о причинах?.. – подал голос Томми. – Я ведь исправно плачу налоги и выполняю все правила. Мое заведение…

-Приказ правительства, – механически оборвал робот. – С нынешнего момента все бары в мире будут закрыты. Все алкогольные напитки находятся под запретом. Нарушение будет караться по высшей мере наказания.

Все заволновались, зашептались. Томми уронил стакан, он разбился с оглушающим звоном, как сигнал к действию, пробрался в мой мозг, ударил, словно взорвавшаяся бомба. Мое сознание разметало по стенам.

-НО ПОЧЕМУ?! – вскричал я, вскочив со стула, со стаканом в руке и сигаретой в другой. – ПОЧЕМУ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ?!

-Таков приказ правительства, – повторила железяка. – Алкоголь признан вредным напитком, разрушающим общество. Отныне он вне закона.

-Я НЕ СОГЛАСЕН! – кричал я. Какое-то странное заворчало в животе и стало подниматься к горлу, бурля. На глаза чуть слезы не навернулись. – Я С ЭТИМ НЕ СОГЛАСЕН!!

-Таков приказ. Всем немедленно покинуть помещение, – робот был неумолим. – Ослушание будет караться высшей мерой наказания.

Посетители шептались и переглядывались, никто не знал что делать. Первыми встали офисный ублюдок со своей шлюхой, торопливо стали отсчитывать деньги. Стаканы остались нетронутыми. Компания в углу ещё переглядывались, но одиночки тоже стали подтягиваться к выходу. Стаканы и бутылки оставляли на столах. Никто больнее к ним не притрагивался.

-Иди-ка ты нахуй, – сказал я в бесстрастные лампочки глаз робота. – И засунь свое наказание себе куда поглубже. Я отсюда не уйду.

Я сел на место, отхлебнул рома и отвернулся. Все замерли, смотря на меня в растерянности, не двигаясь. Они понимали – сейчас что-то будет. Моя задница тоже чувствовала надвигающуюся бурю.

-Ты противишься приказу правительства? – уточнил робот, начав двигаться ко мне.

Я сидел к нему спиной и пил свой ром со льдом, как ни в чем не бывает. Затягивался сигаретой.

-Это открытое противление приказу? – став за спиной, уточнил робот. Я игнорировал. – Ты обвиняешься в неподчинении приказам правительства.

Я сделал добрый глоток рома.

-Плевать.

Все замерли. Робот вдруг резко ударил меня по руке. Стакан вылетел и разбился, ром расплескался по полу. Кубика льда медленно плавились среди разлитого алкоголя и осколков стекла.

-Немедленно покиньте помещение. Это последнее предупреждение.

Я медленно поднялся. Вставил сигарету в зубы и затянулся. Уставился прямо в горячие лампочки глаз механической башки. Боль обжигала кисть. Я размял пальцы.

-Это был последний стакан рома, – сказал я, выдыхая клубы дыма ему в рожу. – У меня больше нет денег. У меня сегодня украли бутылку отличного рома. Я живу в дерьме, занимаюсь тем, что участвую в убийстве людей, чтобы из них готовили еду для каких-то свалившихся невесть откуда ебаных пришельцев-захватчиков. Любовь всей моей жизни совершила самоубийство. Я сам – полнейший ублюдок, и моя жизнь настолько ничтожна, что за нее даже держаться не хочется. И все, что удерживает меня в этом мире, что дарует мне радость – это добрый стакан. И тут ты заявляешься, и говоришь, что ваше пизданутое правительство решило запретить алкоголь? А не кажется ли тебе, что ВЫ СОВСЕМ ОХУЕЛИ?!!

-Вы обвиняетесь виновным, – констатировал робот бесстрастно. – Следуя…

Я двинул ему с правой в челюсть. Металлическую голову мотнуло назад, тут же вернуло, как неваляшку. Угольки глаза вспыхнули. Он полез ко мне, расставив руки.

-За сопротивление при аресте…

Я двинул снова. На этот раз – со всех сил. Удар был так силен – механическую голову сорвало с плеч и отбросило метров на шесть, как какой-то снаряд. Похоже, там был какой-то слабый или дефектный соединитель, мои удары не так сильны. Обезглавленное тело с грохотом и скрежетом рухнуло на пол, дергаясь в конвульсиях, оборванные провода искрили.

Двое других роботов бросились ко мне, доставая оружие, но тут вступили прочие посетители. Окружив жестянки, колотили чем попало, превращая их в металлолом. Эти люди были полны ярости и злобы, как фурии или гарпии, терзавшие врагов без всякой пощады.

Я сорвал с пояса робота бластер и подошел к стойке. В голове шумело, сердце колотилось, медленно пробивалось осознание того ужасного, что натворил. Это ведь… восстание?.. Я начал восстание? Требовалось срочно выпить.

-Томми, – попросил я. – Дай мне бутылочку лучшего твоего виски, за счет заведения.

Он послушно сходил, ещё ошеломленный, вернулся, поставил передо мной. За спиной люди хохотали и радовались, разгоряченные битвой, окрыленные победой. Опьяненные этим, они ещё ничерта не понимали.

-Ты осознаешь, что натворил? – нагнувшись открутить пробку, зашептал мне на ухо Томми. – Эти люди ещё не понимают. Но сюда уже мчатся все ближайшие отряды роботов. Вас раздавят как блох. Убьют, всех. Это конец.

Я знал. Конечно, я понимал все это. От осознания сердце колотилось как бешенное, а член сжимался, словно желая спрятаться внутри тела. Все просто. Нас убьют. Я умру. Бесславно и не круто, как и желал. Но ничего. В конце концов, лишь смерть объединяет нас всех.

-Никогда не теряй надежду, – сказал я старику поучительно. – Видишь, я вот под конец дня разжился бутылочкой замечательного виски, хоть к этому и не было никаких предпосылок!

Улыбнувшись напоследок, я вышел за дверь, на свободу под небеса, к спешащей за мной смерти, выставив вперед бластер и прихлебывая из бутылки замечательный виски.

Дата добавления: 2015-07-20