Мент родился

На майские, как обычно, приезжаю к Тахави и с наслаждением перекидываюсь в деревенское. Покой еще не установился, и я радостно ношусь по двору с шилом в заднице – зачем-то ищу изоленту, не нахожу, собираюсь съездить за ней, заодно обхожу дом и двор посмотреть, не купить ли заодно еще что-нибудь по хозяйству. Доезжаю до армяна на базаре, покупаю кучу всякой шалушки и выпиваю с ним по банке пива у прицепа с зонтиками. Мужики по старой привычке принаряжены, и вообще день такой легкий, радостный, видимо, из-за бодрящего сочетания утреннего холодка, яркого солнца и давнего рефлекса на Первомай. Отъехав от базара, обнаруживаю соседа-мента, на пару с женой волокущего кучу покупок. Останавливаюсь, тыкаю в кнопку багажника и выполняю приглашающую серию телодвижений. Они с удовольствием сваливают сумки и пакеты в багажник и деликатно садятся назад, всячески показывая, что коже сидушек от них никакой обиды не учинится. Пытаясь поддерживать приветливый разговор, замечаю, что у мента какая-то странно-заторможенная мимика, и до меня наконец доходит, что он в жопу пьян. Я восхищенно умолкаю – вот это класс, надо же! Не приходя в сознание, сходить с бабой на базар, не шататься, никак вообще не выдавать своего состояния! Да, школа… Интересуюсь у бабы: в честь чего это ее благоверный так плотно самоубился с утра пораньше – в честь Первомая, что ли?

– Нет, день рожденья у него. Он как на работе в пятницу еще начал, потом те пришли, се пришли… Ну, сам знаешь.

– Эт точно…

– Щас придем, я его положу, к вечеру, как гость приедут, будет как новый! – с гордостью сообщает баба, и я уважительно цокаю, типа ух ты, смотри-ка…

– Сегодня еще главный стол делаем, из соседний район приедут, мои приедут, из Члябск облсной тоже приедут.

– Как, справляешься? Молодец, Алия, хорошая ты хозяйка.

– А, чего там, – довольно отвечает она, видно, что ей нравится, что я замечаю ее хозяйкины таланты. – Дочка помогает, не безрукая растет. Хотя да, че-то устала я – третий день сегодня, а еще завтра-послезавтра. Хорошо ты попадался, а то все руки уже отмотала. Ты приходи, слышь? Обязательно приходи, яры?

Я почему-то соглашаюсь, хотя стопудово знаю, что не пойду, но сегодняшний денек легко склоняет меня к решению и впрямь пойти поздравить соседа. Почему нетто, в самом деле? От этого решения мне становится еще легче на душе, и мы с бабой погружаемся в обсуждение желательного подарка. Баба мечется между нешуточной деликатностью, обычной в наших местах даже сегодня, и желанием не упустить возможность добавить от моих щедрот что-нибудь в семью. Я несколькими точно рас-считаными фразами подталкиваю ее к мысли о муже, о том, чего бы хотелось именно ему, – и надо же, получается. Баба с заметным облегчением оставляет меркантильные соображения, и ей от этого тоже становится легко и весело. Ее лицо молодеет, она совершенно по-девичьи нахмуривается, приставив палец к переносице, чуть не попадает пальцем в глаз на очередном ухабе и весело хохочет над своей неловкостью. К ней возвращается та нежная степная красота, которую уже почти не видно под корой мгновенно состаривающих деревенскую женщину забот.

– Слушай! – звонко восклицает она. – А купи ему эти… Патроны, или как их там, гилезы? Он все заряжает старые, ругается, наверно совсем плохие… Это не совсем тебе дорого?

– Да нет, че ты. Ерунда.

Не сумев выяснить калибр – она и слова-то этого не знает, я захожу к ним, помогаю разгрузить продукты и отрубившегося от неподвижности мента. Дома тарарам, с кухни тянет готовкой, по дому носится румяная дочка, симпатично припудренная мукой, и шебуршатся по углам какие-то незнакомые старухи. Заставив не разуваться, баба проводит меня в спальню, где прикручен сейф, и сует в руку ключи.

В оружейнике у мента бардак, все навалено как попало. Я достаю его вертикалку и беру гильзу проверить, разбивает ли нижний ствол. Гильза неплохо подпрыгивает; все ништяк, должно разбивать даже белую жевелу. Да, на самом деле, пора бы новые гильзы-то. И во, закрутку еще ему возьму – эти закрутки я знаю, говно, а не закрутки. Через пару лет железный шток разбивает силуминовую станинку и болтается, как… Ладно, в такой денек даже лайт-сквернословие не лезет на язык. Сдуру проговариваюсь, что собрался дунуть до Челябинска.

– Ой, слушай, а ты, может, тестя прихватишь? Он уже сколько лет из Куяшки^[22] своей не может выбраться, возить его некому, вот только с утра чай пили, он жаловался. Прости, совсем на шею тебе села тут…

– Да, конечно, прихвачу, не на себе ж тащить.

– Он в Куяшке живет, а оттуда сам знаешь…

– Да ладно тебе, сказал же – возьму. Давай, где он, скажи, пусть выходит.

Потом я долго уверял, что переодеваться не буду, и заходить к Тахави мне не надо, и денег на бензин тоже не надо, и пирожков в дорогу, и то, и се, пятое, десятое… Пришлось, спасая настроение, вырваться из дома и ждать в машине. Наконец Алия открыла калитку, выпуская на улицу маленького взъерошенного старика.

Старик оказался веселым и спокойным, болтать с ним было занимательно – сроду не думал, что можно добывать практически любого зверя, не особо удаляясь от деревни. Когда мы стали у оружейного напротив Манежа, он здорово удивился – как так, полчаса даже нет, а уже вон че, приехали. Войдя в тесный подвальчик, он полностью отключился от внешнего мира и прилип к витрине, хмурясь и шевеля губами. Я взял некапсюлированной латунной гильзы, нормальную стальную закрутку на струбцине, коробку жевелы и что-то разошелся, присовокупив пачку Clevero’вских патронов – мне было бы приятно получить такие в подарок.

Отстрелявшись, подхожу к старику, смотрю, что покупает он. Старик отложил три пачки барнаульских оболо-чечных и не ведется на ленивые подначки своего толстого городского сверстника по ту сторону прилавка, нехотя, из одного профессионализма разводящего на более дорогие, в красивой зеленой коробке со здоровенным лосярой. Он поглощен созерцанием прицелов, но интерес его явно платонический, не хватает ему бабла на такую роскошь.

Я выхожу и жду его в машине, верчу в руках симпатичную коробку, читаю бирку на коробке с жевелой, смотрю на голубей, на телок, на толстую тетку, все еще ползущую по противоположной стороне улицы, выхожу и нарезаю с десяток кругов у входа в подвальчик, курю. Наконец появляется старик. Те же три пачки, больше ничего не купил. Ну че, поехали? Поехали.

Вернулись, старичка высадил, и только уезжать – Алиюшка выбегает. То да се, короче, вытрясла подтверждение моего данного сгоряча обещания прийти посидеть. А я уже и думать забыл, но раз болтанул, то куда деваться; тем более, за язык уже поймали. Только давай, говорю, попозже. Своих там встретите, о своем-семейном поговорите, а я потом подойду. Ладно, говорит, только смотри не припозднись, а то мой на старые-то дрожжи махом окосеет. На том и расстались. Ближе к вечеру, когда стал собираться идти к соседям, рассказываю старику о своих планах.

– Схожу, – говорю, – полчасика посижу.

– Давай, давай, сходи.

Захожу к менту – ё-моё, дым коромыслом. Я тут же беру быка за рога, произношу краткий, но целеустремленный спич и вручаю подарок. Мент растроган – подарок попал в цель. Тут же возникает мысль испробовать подарок в деле, и часть компании тяжело выбирается из-за стола и тянется к выходу, цепляясь за скатерть и роняя рюмки. На крыльце возникает сутолока, народ закуривает и делит калоши, а в дверях показывается именинник с переломленным ружьем, и кто-то уже сует ему в патронник яркие гильзы.

Не помню как, но внезапно я вижу, как мне в живот упирается ствол, и понимаю, что сейчас произойдет выстрел, прямо-таки чувствую, как внутри, ускоряясь, скользят друг по другу холодные детали ударно-спускового механизма. Брюшная полость, да в упор… Ого-го. Пожалуй, я труп. Вижу ноги в очень знакомых калошах, торчащие из-под цветастого покрывала, насквозь пропитавшегося здоровенным кровавым пятнищем, ошметки мяса и потрохов, приставшие к штукатурке цоколя дома, вижу, как закусывает губы побелевшая Алиюшка и тут же испуганно переводит взгляд на протрезвевшего Марсельку, приросшего к месту и стремительно считающего варианты – нет, никак не выходит, кому-то сесть; и плавно, чуть ли не лениво отхожу с линии уже, по сути, происходящего выстрела, оборачиваюсь, отмечаю, что грязен как свинья, можно было бы и перекинуться в гости-то, забираю себя оттуда и жду выстрела. Успеваю заметить только ярко-алую, стремительно остывающую точку, вылетевшую из верхнего ствола, и тут догоняю время, все начинает течь по-прежнему. Оглушительно бахает, и из перил крыльца выносит одну опору, дробь подымает пыль на утоптанной земле двора и бренчит по дощатым стенам сарая. Секундное замешательство взрывается испуганным разноголосым матом, под раскаты которого я незаметно сваливаю. Весенний вечер в деревне врывается в меня, и я иду, пьяно улыбаясь каждой почке, каждой луже, мне хочется лечь и обнять землю, выкопать носом ямку и вдохнуть ее – короче, типичный набор реакций человека, только что соскочившего со вполне реальных вил.

Тахави в курсе произошедшего, я понял это сразу и потому опустил преамбулу:

– Что это было?

– Смерть.

– Почему тогда я жив?

– У тебя хватило покоя, и ты заметил и ушел.

– Так мне положено было умереть сегодня, или это какая-то случайность?

– Было бы положено – умер бы.

– Но…

Тахави не дослушивает и встает, показывая жестом, что у него понос от моих вопросов, спускается с крыльца и идет в обход дома. Я достаю курево, хотя не хотел забивать табаком нежную гамму запахов весеннего вечера. Руки дрожат, мне хочется вернуться и накатить стакан водяры, и я решаю дойти попозже до ларька и купить пива, и посидеть здесь на крыльце до темноты, чтоб надуться пивом до сонного отупения.

Из-за угла появляется Тахави и спрашивает еще издали:

– Ты заметил, что с утра был веселым, ждал праздник?

– Ну-у, не то, чтоб… Хотя… Да. Да, так и есть. Это как-то…

– Твое тело знало, что скоро умрет, – перебил мою тягомотину Тахави.

– А че ж тогда веселилось?!

– Ты всегда, – с нажимом сказал Тахави, неодобрительно морщась, – всегда! Выберешь самый мудацкий вопрос и долбишь его по темечку, долбишь! Долбишь!

Подробно показал, как я это делаю, постоял, осуждающе-насмешливо глядя на меня, продолжил:

– Тебе говорят: нет, другой мест смотри! Ты – не-е-е-ет, ты долбишь! На хуй ты долбишь? Тебе же сказано!

– Елы-палы, – не выдержал я. – Тахави, че я опять не так сделал-то? Ты объясни, че «сказано»! Нормально объясни!

Тут я попал, конечно. Тахави с удовольствием присел и, по-змеиному извернувшись, заглянул мне в лицо, изобразив сладчайшую улыбку.

– Нар-ма-а-а-аль-на? – радостно пропел он, ернически задумываясь и прикладывая палец ко лбу. – О-о, малай, ты зачем спрашиваешь такой важный вещь у глупого старика? Иди мечет, церкаф, там спроси – тебе все скажет! «Так хотел Тот, кого ты не знаешь!» И все! «А че мне делат?» – Он передразнил меня, довольно похоже, как мне кажется, – «А ты говори „Бисмилля“ и купи свечк!» – скажет тебе мулла и поп. «Вот, купи! Вот здесь свечк, вот здесь деньги просто так дай – и больше с тобой плохо ниче не будет. Мы так сделаем, чтоб Тот, кого ты не знаешь, а мы знаем, говорил всегда тебе – ой малай, штаны свой надень, ты на улиц без штанов собралс пойти!»

Я раздраженно выслушал отповедь и продолжил сидеть на ступеньках с насупленным видом, делая вид, что эти россказни мне совершенно неинтересны. Старик увидел, что я закусил удила, и, хмыкнув, скрылся в доме.

Утром, встретившись на веранде, мы продолжали делать вид, что дуемся друг на друга, но уже исключительно шутки ради. Вообще, старик, несмотря на то что порой казался ископаемой древностью старше скифского золота и терракотовой армии, был отнюдь не дурак поржать, к чему медленно, но верно приучил и меня – до знакомства с ним я был, как сейчас становится понятно, на удивление тяжелым и мрачным. Вот и сейчас, тонко и весело издеваясь надо мной, он ловко снял тяжесть вчерашней ситуации, когда я повел себя неправильно и по идее должен был сейчас извиняться. Он всячески делал вид, что страшно сожалеет о допущенной им оплошности, принимал уморительно виноватый вид и потешно суетился, «помогая» мне заваривать чай–да так, что приходилось быть все время начеку, чтоб не обвариться. Наконец, усевшись, он, виновато глянув на меня исподлобья, развел руками и сказал, произнося слова так, что они казались завершением длинной оправдательной речи:

– Мент родился!

Тут копившийся с самого подъема смех вырвался наружу, и мы одновременно сложились, выпучив глаза и хватая ртом воздух. Проржавшись, мы попытались начать пить чай, но тут мимо нашего забора прошел в сторону ларька помятый Марселька, вызвав очередной приступ. Не знаю, че он там себе подумал, но на день рожденья он меня что-то больше не приглашает.

Дата добавления: 2015-07-20