Глава седьмая. За горами, за долами умер польский король

Архиепископ польский Бодзента ехал на шляхетский съезд в тряской коляске с кожаным кузовом. На кузове виднелся его грубо намалеванный герб: красное поле и желтый полумесяц рогами кверху, с желтым крестом посредине.

Владыка сидел с правой стороны, на почетном месте, обложенный со всех сторон пуховыми подушками. Двести верст, оставшиеся позади, изрядно его утомили. Шестьдесят два года не шутка даже для такого крепкого и здорового мужчины. Вместе с владыкой сидели епископы Стибор Плоцкий, Николай Куявский и архидиакон Гнезненский Ян из Чернкова. Дорога была плоха, начиналась оттепель, земля раскисла. Возле Серадза возок не раз застревал в грязи, и восемь лошадей, впряженных попарно, с трудом его вытаскивали. Ездовые кричали, ругались и хлопали бичами.

За архиепископской коляской ковыляли по ухабам еще две повозки с престарелыми прелатами. Многие духовные лица, составлявшие свиту архиепископа Бодзенты, ехали верхами. И Бодзента предпочел бы ехать на коне, если бы не преклонные года и сан первосвященника.

Конвой Бодзенты состоял из ста пятидесяти всадников с копьями и мечами во главе с познанским воеводой.

Впереди архиепископской коляски ехал верховой с крестом.

В последний день пути архиепископ Бодзента был задумчив и разговаривал мало. Ему вспомнился Людовик, покойный король венгерский и польский, которому Бодзента был обязан своим теперешним положением. Архиепископ перебирал в памяти события, связанные с его смертью. Прежде чем умереть, король предусмотрительно созвал совет. На него приехали многие знатные поляки, и все, в том числе Бодзента, дали клятву верности его дочери Марии и тринадцатилетнему зятю короля — Сигизмунду Бранденбургскому.

Но в Польше не все соглашались признать королем Сигизмунда. Много несогласных было на великой Польше и Мазовии из числа мелкой шляхты.

А сколько неприятностей и волнений принесла архиепископу эта клятва! Он оказался в самом центре партийных распрей. И иные шляхтичи, противники Сигизмунда, обходились неласково даже с ним, польским первосвященником…

К коляске архиепископа, разбрызгивая грязь, подскакал всадник.

— Ваше священство, — вскричал он, осадив коня, — впереди виден крест главного серадзского костела.

— Так, так, — ответил архиепископ, — благодарю, сын мой. — Склонив голову, он снова закрыл глаза и стал думать.

Всадник повернул коня и поскакал обратно.

Странные звуки привлекли внимание архиепископа. Он поднял голову. Ян из Чернкова, сидевший напротив, открыл рот и, похрапывая, спал сном младенца.

«Тонкая штучка этот архидиакон… — пришло в голову Бодзенте. — Кем его считать — врагом или другом?» И решил доверяться ему с осторожностью.

«Гжемалиты и наленчи — вот главная опасность, — думал архиепископ. — Два могущественных рода, стоящие друг против друга, готовые схватиться насмерть». Он чувствовал себя между враждующими, как между молотом и наковальней. Надежда, что съезд в Вислице поддержит ставленника гжемалитов Сигизмунда, не сбылась. Архиепископ сжал кулаки, вспоминая Вислицу. Победу одержали наленчи. Они ратовали за венгерскую королеву, обязанную выбрать себе мужем поляка.

Польская земля бурлила, обильно лилась народная кровь.

Назревали новые столкновения, новые кровопролития. Возникла еще одна партия, поддержанная многочисленной польской шляхтой. Мелкие землевладельцы хотели видеть польским королем потомка древних Пястов — князя Зимовита Мазовецкого. «Посадить на польский престол поляка? Что ж, это совсем не плохо». Архиепископу пришелся по душе такой замысел.

Три враждующие партии сражаются теперь на польской земле: наленчи, желающие выдать замуж венгерскую королеву за поляка, шляхетская партия, выдвигавшая в короли, князя Мазовецкого, и гжемалиты, верные союзники Сигизмунда.

Коляска владыки обогнала многочисленный поезд богатого самовластного пана. Сопровождавшие пана копейщики, стоявшие по обочинам дороги, с почтением разглядывали герб на коляске Бодзенты.

Послышались звуки барабанов и труб. Архиепископ выглянул в оконце: навстречу двигалось много людей. Видные королевские советники, вельможные паны, духовенство и множество шляхты вышли встречать владыку.

Ныряя по ухабам, погружаясь по самые ступицы в грязь, архиепископская коляска под гудение труб и торжественный грохот барабанов подъехала к большому дому епископа Николая из ордена доминиканцев.

Ксендзы бережно вынули Бодзенту из коляски и под руки ввели, почти внесли в дом. Архиепископ не удивился, заметив среди встречающих князя Зимовита.

— Я хочу наедине кое о чем спросить вашу светлость, — сказал молодой Семко.

Владыка обещал аудиенцию.

После отдыха и сытного ужина Бодзента принял князя Зимовита в маленькой комнате, смежной со спальней.

— Что тебе надо от скромного слуги бога, сын мой? — спросил архиепископ, изучая юношу внимательным взглядом.

— У Польши за горами и за долами был король, — улыбаясь, ответил князь, — воздух Польши был вреден для него. Он любил немцев и был равнодушен к полякам…

Зимовит встал со скамьи и шагнул к Бодзенте. Он был могучего телосложения, с открытым, приятным лицом.

— Хотели бы вы, ваше священство, опять такого короля для Польши? — спросил Зимовит, сделавшись серьезным. — Короля, который ни одного слова не может сказать по-польски. Ответьте прямо.

Архиепископ задумался. Его бритое лицо с запекшимся румянцем на щеках стало строгим. Он думал, что междоусобица ослабит польское государство. Но не только боязнь за судьбу Польши волновала архиепископа, — его не меньше заботили дела церковные. Царственные чужестранцы всегда относились безразлично к костелу и часто нарушали его древние права.

— Потомок Пястов имеет право быть королем Польши, — сказал наконец архиепископ. — Я поддержу тебя, сын мой, но… при одном условии.

— При каком условии, ваше священство?

— Ты должен жениться на младшей дочери Людовика, королеве Ядвиге.

— Что ж, ваше священство, превосходная мысль, — рассмеялся юноша. — Одной стрелой вы убиваете двух белок. Если не входить в тонкости, то и клятва не будет нарушена… дочь Людовика сделается королевой Польши. Кстати, я холостяк.

Архиепископу понравился ответ князя.

— И еще, — он помедлил, — церковь должна быть уверена, что получит свою десятину только натурой, как было прежде.

Зимовит сразу согласился. Он знал, где зарыта собака: денежная десятина раз в двадцать меньше натуральной.

— Я никогда не нарушу древние права костела, — ответил он.

— Так, так, сын мой, — отозвался архиепископ.

— И королевская казна будет в сохранности, — продолжал князь. — Малопольские паны были бы рады навсегда остаться при одной королеве и доходы польского королевства класть себе в карман.

— Так, так, — сказал владыка. — Но, сын мой, деньги плохо держатся в твоих руках. Месяц назад ты заложил крестоносцам замок Визну.

Зимовит вспыхнул. Он не думал, что его денежные дела известны владыке.

— Ради святой борьбы за польскую корону я готов заложить самого себя, — нашелся он. — С крестоносцами договориться просто. Я превосходно изучил их повадки.

Однако не все было просто, как думал князь. Недаром хорошие отношения Зимовита с орденом и Литвой казались опасными венграм и малополякам. Нередко интересы Мазовии не совпадали с интересами малопольских вельмож.

— Что же касается Литвы, — продолжал Зимовит, — я думаю, Польша и Мазовия объединенными силами отучат разбойничать язычника Ягайлу. О малом его разуме всем достаточно известно. В прошлом году он подло расправился с родным дядей, трокским князем Кейстутом.

— Кейстут и Ольгерд братья от русской матери, княгини Ольги, — в задумчивости произнес архиепископ. Но литовские дела мало его волновали. У Польши было много своих важных дел.

— Долой немцев из Польши! — покраснев, вдруг выпалил Зимовит. — Очистим наши города от немецкого засилья. Поляки прежде всего, ваше священство.

— Так, так, — оживился архиепископ, — ты прав, сын мой, слишком много немцев в Польше. — Он думал, что грозные силы тевтонского ордена менее опасны, чем мирная немецкая волна, заливавшая польские земли. В городах главенствуют немцы, многие монастыри стали немецкими очагами. Особенно беспокоили архиепископа цистерские и францисканские монастыри: они отказались признавать польскую церковь и присоединялись к саксонской. Короли-чужестранцы часто назначали настоятелями приходов своих соплеменников, не умевших сказать слова по-польски.

Князь Зимовит почтительно внимал словам архиепископа. Он был спокоен: поддержка польского первосвященника равносильна победе. Он вспомнил слова своего духовника, повторяемые им чуть ли не каждый день: «Как желток не может быть в яйце без белка, так не могут существовать друг без друга светские и духовные господа. Ибо ксендзы управляют шляхтою, и шляхтичи, если бы ксендзы не давали советов и не приказывали, что делать, были бы как неразумные твари».

Назидательные слова духовника князь запомнил на всю жизнь.

— Ты согласен, сын мой? — спросил, помолчав, архиепископ.

— Согласен, ваша святость, — наклонил голову князь.

— Поклянись, что выполнишь свои обещания. — Бодзента положил перед князем Евангелие.

— Клянусь святым крестом! — горячо сказал Зимовит, целуя кожаную обложку книги.

— Хорошо, сын мой. Да будет так, как захочет бог.

Бодзента посмотрел на окно, за которым стояла ночь, не удержался и зевнул.

— Утомился в дороге, стар стал и немощен, — сказал он, словно извиняясь.

Князь Зимовит поднялся с места. Получив благословение, он поцеловал руку польского первосвященника.

Но спать Бодзенте не пришлось. За дверями его дожидались другие посетители.

* * *

Не отдохнувший за ночь архиепископ сидел на своем месте в соборном костеле, морщины резко обозначились на его лице. Ночь прошла в переговорах с прелатами, панами и некоторыми представительными шляхтичами. Выходило так, что большинство собравшихся будет за князя Зимовита Мазовецкого.

«Итак, — думал архиепископ, — за мной последнее слово. Если я воспользуюсь своим правом и короною Зимовита, у Польши будет король поляк и страшное время безвластия останется позади…»

Рядом с первосвященником восседали прелаты в праздничном облачении. За ними тучный Владислав Опольчик, надеявшийся собрать большинство голосов за себя. Он сидел в высокой войлочной шапке, скромно опустив глаза. В Галицкой Руси он проявил усердие, распространяя католицизм, и получил прозвище «латинского апостола».

Вошли послы Елизаветы венгерской, королевы-матери. Послы заявили, что королева освобождает польский народ от присяги ее старшей дочери Марии и Сигизмунду. На ее место королева предложила младшую дочь Ядвигу.

Собравшаяся шляхта, паны, королевские чиновники и духовенство со вниманием молча выслушали сообщение венгров. Когда послы с поклоном удалились, костел наполнился гулом многих голосов.

— Род Пястов — на польский престол! — крикнул кто-то зычным голосом.

— На польский престол хотим польского короля!

— Хотим Зимовита Мазовецкого!

— Зимовита Мазовецкого, молодого Семко!

— Мужчину на трон!

Голоса делались требовательнее, громче. Особенно неистовствовали мелкие и мельчайшие шляхтичи, горой стоявшие за князя Мазовецкого и за польскую старину. Конечно, кричали и те, кто стоял за королеву Ядвигу. Однако большинство стояло на том, что мужем королевы Ядвиги и королем Польши должен быть князь Зимовит, потомок Пястов.

Выбрав удобную минуту, поднялся со своего места архиепископ Бодзента. Он поднял руку, желая сказать слово. Крики сразу умолкли.

— Любезные сыны земли польской, — раздался его взволнованный голос, — пришло время быть в Польше королю поляку. Нет защиты польскому народу от иноземных правителей. Церковь и народ терпят урон от иноземных пастырей. Мы согласны с теми, кто предлагает в короли князя Мазовецкого, потомка Пястов.

Бодзента был хорошим оратором. Громко и торжественно раздавались его слова под сводами собора.

Архиепископ Бодзента сел, а собравшиеся зашумели еще больше.

Бросив гневный взгляд на владыку, поднялся князь Владислав Опольчик.

Шляхта утихла и стала слушать Опольчика. Князь Владислав возражал против князя Мазовецкого. Он сам был не прочь жениться на Ядвиге, хотя и был женат на родной сестре Зимовита. От Владислава Опольчика кое-что зависело в Галицкой Руси.

Взрыв негодования пронесся в толпе шляхтичей. Разъяренные, они бросились на князя Владислава.

— Связать его, посадить в тюрьму! — закричал кто-то. — Пусть не мутит воду!

Многие хотели нанести оскорбление князю. Видя это, Владислав Опольчик побледнел и стоял, не смея шелохнуться и сказать слово. Несдобровать бы князю, если бы самовластные паны не взяли его под свою защиту. Красные жупаны заслонили собой князя и не допустили насилия.

Архиепископ Бодзента решил воспользоваться благоприятной минутой. Он опять поднялся со своего золоченого кресла.

— Хотите ли вы, — спросил он громко, — королем Польши князя Зимовита Мазовецкого, наследника рода Пястов?

Шляхта отвечала хором:

— Хотим, хотим и требуем, чтобы вами, ксендзом-архиепископом, он был коронован польским королем!

Началось дикое ликование и приветственные крики.

Архиепископ. Бодзента, по требованию собравшихся в костеле, хотел провозгласить польским королем Зимовита. Он уже открыл рот, чтобы произнести торжественные слова, но дело малопольских панов спас самовластный пан Ясько из Тенчина, войницкий коштелян.

Ясько вышел в круг. Он оказался тонким дипломатом и знал, как подойти к шляхетским сердцам.

— Шляхетские братья, не подобает нам поспешать при таком важном деле. Мы обязаны сохранить клятву верности дочери короля Людовика. Я знаю, потом вы пожалеете, но будет поздно. Спешка несомненно нанесет ущерб королевству и вашей чести. Не следует выбирать короля до приезда Ядвиги. А ей следует назначать срок приезда в день святого духа и потребовать, чтобы она посоветовалась с нами о своем супруге. Ее супруг и нам, и ей должен быть одинаково по нраву. Ну, а если она не приедет в назначенный день, не внемлет нашим требованиям, то уж тогда мы вправе выбрать своего короля.

Победила великая сила рыцарской клятвы. Совет Яська из Тенчина был принят всеми собравшимися. Избрание короля решили отложить на более поздний срок, а венгерской королеве Елизавете поставить свои условия.

В сеймовый круг снова пригласили венгерских послов.

— Поляки свято соблюдают клятву королю Людовику, — сказал Вежбента из Смогульца, сурово смотря на послов. — Однако мы не можем долго терпеть неурядицы в своем королевстве. Ядвига будет признана польской королевой, если она к предстоящей троице будет в Кракове. Будущая польская королева, — продолжал вельможный пан, — должна жить с мужем своим в Польше. А королева Елизавета должна присоединить к польскому королевству Червонную Русь, отдать нам княжества Добжанское, Куявское и Велюнское и города, которые покойный король Людовик жаловал Опольчику… Если королева согласна, мы обещаем верность Ядвиге, — закончил Вежбента из Смогульца. — Если нет, прежние договоры и документы теряют силу и поляки выберут себе нового короля.

Архиепископ Бодзента возмутился легкомысленной перемене шляхетского настроения, но против Рыцарской клятвы не посмел выступить. Опять победили малопольские паны.

Новое поражение больно отозвалось на архиепископском самолюбии. Однако он и не думал отказаться от борьбы.

Вечером в покои архиепископа снова пришел князь Зимовит. Они долго совещались. Молодой Семко горячился, вскакивал с места, ходил взад-вперед по комнате. Бодзента сидел неподвижный, словно истукан, изредка вставляя слово в горячую речь князя.

Здесь, в этой комнате, родился тайный замысел: перехватить королеву Ядвигу на пути из Венгрии в Краков, взять ее в плен и князю Зимовиту насильно жениться на ней. Ядвига должна въехать в Краков только как жена князя. Замысел смелый, и за его выполнение молодой Семко взялся охотно. Он твердо решил поднять скипетр, выпавший из рук Пястов.

…За три дня перед святой троицей у ворот города Кракова остановился многочисленный отряд. Это была свита архиепископа Бодзенты. В нее входили пятьсот вооруженных конников, будто бы для почета. Архиепископ объявил, что едет встречать королеву Ядвигу. Это выглядело правдоподобно.

Но почетным конвоем командовал Бартош, одоляновский староста, давнишний враг венгерского двора и ярый сторонник князя Мазовецкого. Бартош насторожил малопольских панов, и они ни за что не хотели впустить вооруженных людей в Краков.

Тогда князь Мазовецкий и архиепископ вознамерились выждать удобный случай в краковском предместье и захватить город в свои руки.

Однако малопольские паны и краковчане хотя и не знали, что среди свиты архиепископа прячется переодетый в простого воина молодой Семко, не хотели оказать гостеприимство подозрительному отряду. Они предложили архиепископу Бодзенте немедленно увести войско от стен Кракова и грозили оружием.

Заговорщикам ничего не оставалось делать, как отступить. Архиепископ сначала перешел к Прошовицам, а оттуда к Корчину. Там он решил ждать Ядвигу.

Но напрасно молодой Семко высматривал королеву на дороге. Малопольские паны дознались о заговоре и поспешили принять свои меры. Приезд Ядвиги был отложен до праздника святого Мартина.

Князь Зимовит, обманутый в своих надеждах, решил силой оружия добывать польский трон. Шляхта везде встречала его благожелательно, и многие вошли в его войско.

Глава восьмая. «И ТЫСЯЧА ПОГАНЫХ НЕ СТОИТ КАПЛИ ХРИСТИАНСКОЙ КРОВИ»

В пять утра братья рыцари, вскакивали со своих жестких постелей словно ошпаренные. Ополоснув ледяной водой лицо и руки, облачившись в узкие штаны и куртку из грубошерстного черного сукна, рыцари семь раз читали «Отче наш» и «Богородица дева радуйся». Молитвы произносили громко, нараспев, стараясь перекричать друг друга.

Братья были здоровые, рослые. Каждый из них без особого труда мог разогнуть подкову, согнуть лом или железный засов. Худосочных и слабых в орден девы Марии не брали.

Быстрым, неслышным шагом в спальню вошел прыщеватый толстяк капеллан. Молча слушали рыцари его проникновенные слова о том, что ждет их на том свете, если не блюсти целомудрия и не воздерживаться от хмельных напитков. Он нарисовал живую картину, и братья видели, будто наяву, как дьяволы греют котлы со смолой и докрасна калят огромные сковородки. Они чувствовали запах серы, доносившийся из преисподней, и слышали жалобные стоны и крики изнемогающих в аду грешников. Капеллан торопился, на проповедь ушло всего пятнадцать минут. Рыцари с удивлением переглядывались.

Последние слова капеллана были о тех братьях, кто, потеряв стыд, продают одежду, выданную орденом, и на приобретенные таким мерзким путем деньги пьянствуют по харчевням. Виновным он посулил самые страшные муки.

— Разойдитесь по своим местам, братья мои, развяжите мешки, будет проверка, — закончил он проповедь.

Загудев, точно потревоженные шмели, рыцари разошлись.

Два полубрата, один с пергаментом в руках, встали у дверей рыцарской спальни. Проверкой руководил священник из тайного суда.

Каждый монах, развязав свой мешок, должен был показать содержимое полубрату, стоявшему справа от двери, а тот сноровисто копался в жалких рыцарских пожитках.

— Вольфганг Гепперт! — кричал он. — Рубашка, подштанники, штаны суконные, капюшон, плащ-накидка от дождя: сам одет полностью.

Второй полубрат ставил крестик против фамилии Гепперта.

— Гуто Бруннер! Рубашка, подштанники…

У брата Роберта Альфгебена недосчитались суконных штанов, у брата Эриха Бютефиш — подштанников и рубашки. Рыцари их от души пожалели: преступникам, кроме церковного покаяния, предстояла жестокая порка и отсидка в каменной одиночке.

За полчаса «серые плащи» проверили одежду братьев.

Затем рыцари завтракали: ели овсяную кашу с жирными кусками свинины. Ровно в семь во дворе начались боевые игры.

Рыцари бились на мечах и на секирах, упражнялись с пикой и коротким копьем. Закованных в броню сбивали с ног и заставляли как можно быстрее подняться. Рыцарь в тяжелом вооружении должен был без помощи оруженосца сесть на лошадь. Несколько заслуженных братьев с седыми бородами обучали пешему и конному бою. В юго-восточном углу площади рыцари с громкими криками брали штурмом каменную стену.

Двадцать три иноземных рыцаря захотели показать свою доблесть в боевых играх и упражнялись вместе с немцами.

Как всегда, великий маршал Конрад Валленрод руководил военными учениями. Он был сильной пружиной, заставлявшей резво двигаться всех живущих в замке.

В девять часов под барабанный бой из крепостных ворот выехали всадники с военными приказами в Бальгу, Рагнит, Истенбург, Эльбинг, Мариенбург и другие замки и комтурства орденского государства.

Великий маршал гонял братьев до седьмого пота. Он без устали показывал, как рыцарь должен владеть мечом и копьем. Все утомились от тесной брони, тяжелых мечей и резких начальственных окриков. В двенадцать часов, когда колокол позвал к полуденной молитве и обеду, братья едва волочили ноги.

В трапезной каждый занял свое место. Отдельный стол занимали братья рыцари и священники. Полубратья садились за свой стол. Послушники тоже ели отдельно. Самые последние места полагались кнехтам.

Рассаживались молча, ели не спеша. Тишина соблюдалась полная, никто не смел ни шептаться, ни разговаривать. Все слушали брата священника, читавшего очередное поучение или что-нибудь из жития святых.

Отобедав, рыцари отдыхали. После отдыха разошлись по группам, снова слушали нравоучительные беседы священников о жизни и деяниях святых или разучивали молитвы. Иногда братьев выпускали на прогулку за стены замка. А вечером опять молитвы и ужин… Так проходили дни в кенигсбергской крепости-монастыре. Час за часом отбивал время церковный колокол.

* * *

По вечерам, отдыхая от дневных забот, великий маршал, высокий рыжебородый мужчина, любил коротать время в своем огромном кабинете.

В камине шипели и трещали поленья, распространяя пряный запах горящего дуба. В другом углу на тяжелом столе горели шесть толстых свечей в кованом железном держаке. Стены маршальского кабинета были увешаны всевозможным оружием, щитами и коваными латами. В промежутках между узкими окнами стояли деревянные болваны, одетые в боевые доспехи соседних стран. Каменные плиты пола покрыты фламандским ковром в черную и красную клетку.

Мечи, ножи и наконечники пик, изготовленные оружейниками, проходили испытания в кабинете.

Особым вниманием маршала пользовались рыцарские шлемы. В них он старался достичь совершенства. Смотровая щель, по его мнению, должна быть устроена так, чтобы ни вражеская пика, ни меч не могли поразить голову рыцаря.

В кабинете маршал проверял оруженосцев, заставляя их надевать и раздевать деревянных болванов. И не дай бог, если оруженосец не успевал управиться, пока песок в склянке пересыпался сверху вниз.

Конрад Валленрод родился воином. И жил для того, чтобы воевать. В его мозгу непрерывно рождались планы новых походов и завоеваний. Вторая сторона деятельности ордена — распространение христианства — его мало трогала.

Волны народного недовольства католической церковью, возникнув в Германии, докатились до прусских крепостей немецкого ордена. Понемногу религиозный угар стал выветриваться из голов святых братьев. Многие задумывались о судьбе завоеванных прусских земель. Папские вердикты утверждали, что крестивший язычников получает их земли в вечную собственность. Но сам орден святой девы Марии целиком принадлежал католической церкви. Выходило, что настоящий хозяин завоеванных орденом земель — римский папа.

«А вдруг, — думал Конрад Валленрод, — папе сделается тесно в Риме и он перенесет свою столицу в Мариенбург? Кому достанутся завоеванные земли?»

И рыцарь приходил в бешенство.

Он мечтал о переустройстве ордена. Об отмене всех монашеских правил, вредящих военному делу. Он уничтожил бы ненавистное целомудрие. Конрад Валленрод был уверен, что женщина сумеет вдохновить рыцаря на ратные подвиги успешнее, чем изолгавшиеся, потерявшие веру попы.

Крепкий на вид великий маршал страдал недугом, который тщательно скрывал. Его часто мучили головные боли, они наступали внезапно и были так сильны, что почти лишали разума. Когда рыцарь чувствовал приближение болезни, он закрывался в своих комнатах и никого не хотел видеть.

Сегодня Конрад Валленрод испытывал новые латы, сделанные Иоганном Фогелем, лучшим оружейником Альтштадта. Он пропускал мимо ушей похвальбу мастера, деньги Иоганн Фогель брал немалые и мог бы сделать бронь полегче. Боевая одежда одного рыцаря стоила не меньше, чем сто дойных коров, а весила больше трех пудов.

Сидеть на лошади в тяжелых латах еще куда ни шло, а попробуй вести бой спешенным! Великий маршал знал это, но одеть всех братьев в легкую и вместе с тем крепкую бронь было не по карману.

Оруженосцы принесли еще свечей. Веселые огоньки зажглись на шлемах и позолоченных латах миланских мастеров, напяленных на деревянные обрубки; тускло отсвечивало железо на броне орденских рыцарей и на русских шишаках.

Иоганн Фогель сидел за столом, прихлебывая из чаши бургундское, и удивлялся голому, будто полированному черепу военачальника. А тот с презрением посматривал на тонкие носки башмаков мастера Фогеля. Носки были так длинны, что их понадобилось загнуть кверху и придерживать с помощью золотых цепочек.

Конрад Валленрод долго выбирал оружие для пробы. Он отложил в сторону английский меч. Маршал позвонил в серебряный колокольчик.

Двое вооруженных воинов ввели в кабинет голубоглазого молодого литовца с соломенной россыпью волос.

— Подойди ближе, — угрюмо сказал маршал. Он взял со стола держак с горящей свечой и приблизил к лицу пленного. — Как твое имя? — спросил он, вглядываясь.

Литовец бесстрашно выдержал недобрый взгляд маршала.

— Тевтинень.

— Когда взят в плен?

— В прошлом году у Веллоны.

— Ты отказываешься креститься?

— Я не хочу изменять вере предков, — твердо ответил пленник.

— Хорошо, посмотрим, как они помогут тебе, твои предки! — С этими словами маршал поставил свечу на стол. — Эй, оденьте воина! Ты, Фридрих! — Маршал взял в руки песочные часы. — Торопись.

Оруженосец, Фридрих из Магдебурга, благородный немец с тонким, бледным лицом, упал на колени перед военачальником.

— Господи великий маршал, — сказал он, — не бесчестите, не заставляйте одевать язычника!

Лицо Конрада Валленрода покраснело, водянистые глаза вспыхнули. Он хотел закричать на Фридриха, затопать ногами, но переборол себя.

— Мой верный Стардо, помоги одеться литовскому воину, — сказал он спокойно. Рука маршала, державшая часы, нетерпеливо подрагивала.

Телохранитель, крещеный прусс Стардо, юноша с длинными, отросшими по плечи русыми волосами и коротким вздернутым носом, молча помог пленнику надеть защитную одежду. Литовец уселся на черно-красный фламандский ковер и дал натянуть на себя панцирные штаны. Оруженосец быстро завязал многочисленные ремешки на его одежде. Пленник поднялся, и Стардо стал прилаживать латы, состоящие из разных кусков. Тут и оплечье, и налокотники, и наколенники, и поножья. Все держалось на шарнирах, крючках и кожаных ремешках. Наконец на ноги пленника надеты чешуйчатые железные башмаки, а на руки — кожаные перчатки, покрытые жестью.

Литовец переступил ногами, пробуя башмаки.

— Ты получишь только щит, — сказал ему маршал. Он был без брони, в мягкой удобной одежде. — Я буду с мечом. Если останешься жив, пока пересыплется песок в склянке, получишь свободу. Понял?

Пленник слабо усмехнулся и кивнул головой.

Оружейник Иоганн Фогель отодвинул чашу с бургундским и смотрел, открыв рот. Такого представления он еще не видывал.

По знаку Валленрода оруженосец надел на голову пленнику шлем. Это был остроконечный шлем с вытянутой вперед подвижной частью, на которой прорезана смотровая щель. Рыцари называли шлем собачьей головой. Сняв со стены продолговатый щит, оруженосец подал его пленнику. Литовец не торопясь насунул его на левую руку. Испытание можно было начинать.

Вдруг закованный в латы пленник с протяжным воплем ринулся на маршала. И не устоять бы рыцарю, попавшему в железные объятия.

Но телохранители успели отбросить литовца.

— Ах ты собака! — воскликнул рыцарь. — Ну, защищайся теперь!

Он попробовал, как ложится в жилистой, хваткой руке меч, и бросился на пленника. Литовец оказался сноровистым, опытным воином, и как ни старался маршал, а первые удары пришлись на щит. Но вот рука пленника устала, движения стали чуть-чуть медленнее… Первый страшный удар обрушился на правое плечо. Железо только прогнулось, рыцарю не удалось разрубить бронь. Ну, а потом маршал изловчился и ударил по левой руке, державшей щит. Опять бронь осталась цела, но рука пленника безжизненно повисла. И тогда один за другим посыпались удары. Маршал колол и рубил железный панцирь без передышки, два последних удара прорубили железо и безрукавку из толстой кожи, показалась кровь. Пленник еще защищался… Борясь за жизнь, он отскакивал, поворачивался во все стороны…

Запыхавшись, рыцарь перестал наносить удары и осмотрел меч — острие было в чуть заметных зазубринах.

— Что ж, господин Фогель, — сказал он, — ваша броня выдержала испытание. Остался шлем… Посмотрим.

Повернув меч плашмя, рыцарь с кряхтением стал тыкать в смотровую щель. Пленник отклонялся, вертел головой. В часах пересыпались последние крупинки песка. Вдруг литовец дико, по-звериному, вскрикнул. Меч глубоко вошел в глаз и застрял в шлеме. Маршал, брезгливо морщась, выдернул лезвие, вытер кровь белым кружевным платком и бросил платок на ковер.

Литовец пошатнулся, упал на колени и медленно повалился боком на черные и красные квадраты. Из шлема тонкими струйками потекла кровь.

По знаку маршала телохранители вынесли убитого. Оруженосец Стардо присыпал опилками кровь на ковре.

— Смотровую щель надо делать уже, — спокойно сказал рыцарь помертвевшему оружейнику. — Слышите, господин Фогель? Выполняйте заказ, броня нам скоро понадобится.

Оружейный мастер попятился к двери и, заикаясь, благодарил великого маршала. Вдруг вспомнив что-то, он остановился.

— Я совсем забыл, ваша святость. В городе болтают, что недавно русский корабль выгружал на янтарный берег кольчуги и мечи превосходного качества.

— Выгружали мечи? — нахмурил брови маршал. — Где? Кто позволил?

— Мечи и кольчуги выгружены к северу от Мемеля, — ответил мастер, поежившись от колючего взгляда маршала. — Но это не все, ваша святость. Сегодня утром четверо русских с проводником и товарами на двух вьючных лошадях выехали по литовской дороге. Я подумал, что вам интересно об этом узнать.

После ухода мастера Конрад Валленрод несколько раз прошелся по обширному кабинету. Отшвырнув попавшийся под ноги шлем, позвонил в колокольчик:

— Позвать брата Отто Плауэна.

Неслышно, как тень, в кабинете появился маленький священник.

— Слава Иисусу Христу! — сказал он.

— Во веки веков, — угрюмо отозвался рыцарь. — Садись, брат Плауэн.

Священник уселся на стул с высокой спинкой. Ноги его в мягких кожаных башмаках не доставали до пола. Он был так худ и мал, что, казалось, мог спрятаться за кнутовище. Его синие глаза сияли доброжелательством. Но жестоко ошибались те, кто верил его глазам… В руках у брата Плауэна шевелились изрядно замусоленные деревянные четки.

— Сегодня утром по литовской дороге четверо русских и слуга выехали из города. При них две вьючные лошади с товаром. Людей уничтожить, обыскать от головы до пяток. Думаю, с ними есть важные письма. Товары привезти в замок.

— Слушаюсь, брат великий маршал… Но убивать русских купцов?! С Новгородом и Москвой у нас мир. А кроме того, мне говорил главный эконом…

Великий маршал грозно насупился.

— Через десять минут погоня должна выехать из ворот, — медленно выговаривая слова, сказал он. — Командиром назначаю рыцаря Гуго Фальштейна.

— Слушаюсь, брат великий маршал.

Священник бесшумно исчез, как и появился.

Огонь в камине затухал. Конрад Валленрод подбросил несколько сухих поленьев и стал думать о завтрашнем дне. Он не любил походы на мирных жителей, считая, что они расшатывают послушание и порядок среди братьев. Но меркнущая слава ордена должна поддерживаться. Иноземные рыцари, участники походов на язычников, возвеличат орден. Слава ордена — их слава. Посвящение в рыцари на поле боя почитается за великую честь. Рыцарское войско должно покинуть замок завтра до рассвета.

* * *

Главный орденский эконом Генрих фон Ален жил в угловом замке. Он был невелик ростом и толст. Лицо гладкое, жирное. Он любил хорошо поесть и попить, а больше всего любил сладкое. Мысли и стремления эконома были иного свойства, нежели у великого маршала. Он вел борьбу с ганзейскими купцами за право торговать с Новгородом дешевыми польскими тканями и искал союзников среди русских.

Ганзейские купцы, боясь соперников, круто воспротивились, не пожелав делиться доходами от прибыльной торговли. С ними приходилось считаться даже ордену. После штральзунского мира 1370 года ганзейцы надолго стали первой морской державой на Балтийском море.

Но эконом решил действовать на свой страх и риск. Два года назад приказчик ордена Фрекингаузен, нагрузив крытый возок польским сукном, отправился в Новгород. В обход порядкам ганзейской торговли, он выехал осенью, сухопутьем, через Пруссию и Курляндию, тогда как ганзейцы шли в Новгород на кораблях через лифляндские порты. Попытка Ганса Фрекингаузена окончилась неудачей. Ганзейцы нажали на новгородские власти, и орденский приказчик был посажен в тюрьму. Он отсидел всего один месяц и был отпущен новгородцами восвояси.

Вернувшись в Кенигсберг, Ганс Фрекингаузен придумал, как обойти ганзейских купцов.

— Если они не позволяют торговать сукном, повезем серебро, — сказал он главному эконому. — Новгород нуждается в серебре.

Генрих фон Ален оценил выдумку. Серебро у ордена всегда в избытке. На серебро можно покупать меха и воск — главные товары Новгорода. Если дело пойдет удачно, орденские приказчики повезут во Фландрию, кроме янтаря, новгородскую белку и душистый воск. Пусть это будет ответным ударом заносчивым ганзейским купцам.

Генрих фон Ален положил сладкую фигу в рот и зажмурился от удовольствия. Итальянские сушеные фиги были его слабостью. Вчера в замок привезли новую партию, и Генрих фон Ален получил на пробу не две-три ягоды, а целую корзину стоимостью в полторы марки.

Наслаждаясь фигами, Генрих фон Ален вспомнил, на чем держалось могущество ганзейцев. Все началось из-за селедки. Сначала презренная рыба шла вдоль поморского берега, и возвысились Любек, Висмар Росток и Штральзунд. Когда селедка изменила свой путь и двинулась через Зундский пролив, за ней следом устремились северные рыболовы. И ганзейцы сражались с датчанами, англичанами, шотландцами и голландцами. Разрушив не одну датскую крепость и утопив сотни кораблей, немецкие купцы заключили мир в городе Штральзунде. Завладев по договору городами Сконер и Фальстербо, они утвердили свое господство в сельдяном промысле… «Купчишки все равно сядут в хорошую лужу, — закончил свои размышления эконом. — Они не захотят платить Новгороду за меха и воск серебром».

Генрих фон Ален съел еще одну крупную фигу и спрятал заветную корзину.

Дата добавления: 2015-07-20