|
Читайте также: |
Высочайшее достижение арабо-мусульманской культуры - лирическая поэзия. Зародилась она как поэзия кочевников-бедуинов и была пронизана ностальгией по покинутым становищам в Аравии, яркому южному солнцу, цветущим оазисам.
Поплачем над прежней любовью, над старым жилищем,
Хотя и обломков его мы уже не отыщем.
Далекие дни, погребенные в этих руинах,
Как стертые буквы молитвы на свитках старинных.
Мне вспомнилось племя, и в сердце опять зазвучали
Тяжелые стоны моей бесконечной печали.
Молчанье хранил я, и только потоками слез
Безгласное горе внезапно на плащ пролилось.
Лишь тот удержать не умеет болтливый язык,
Кто сердцем своим и страстями владеть не привык.
Смотри, я качаюсь в седле, и больной, и бессильный,
По ветру уже развевается саван могильный... –
писал один из самых выдающихся поэтов того времени - Имру-уль-Кайс (? - между 530-540).
Дальнейшее развитие поэзии связано с восприятием культурных традиций покоренных народов. Если в период возникновения ислама центрами культурной жизни были Мекка и Медина в Аравии, то при халифах из династии Омейядов (661-750), преемниках Магомета, ими стали города Сирии. Ведущим жанром придворной поэзии была небольшая поэма-панегирик - касыда. Придворные поэты, например Джарир (653-732), наделяли своих покровителей такими бедуинскими добродетелями, как храбрость, великодушие, воинская доблесть, особенно прославляя их за благочестие:
Все упорствует Умама, все бранит меня часами,
Хоть ее я днем и ночью ублажаю, как судьбу,
Но упрямая не слышит, как, играя бубенцами,
Караван идет в пустыне к землям племени ярбу.
Караванщики в дороге отдыхают очень мало,
Уложив в песок верблюдов и укрывшись в их тени
Или каменные глыбы выбирая для привала,
Когда плавятся от зноя солнцем выжженные дни.
Никнут всадники и кони, если ветер раскаленный
Золотые стрелы солнца рассыпает по степи,
Так и я в твоем сиянье никну, словно ослепленный,
И опять молю Аллаха: «Символ веры укрепи!
Поддержи дела халифа и храни его, владыка,
Будь с ним рядом, милосердный, в светлый день и в трудный час,
Потому что с нами вместе он и в малом и в великом,
Он, как дождь, нас освежает, если дождь минует нас!»
Господин, ты стал халифом по велению Аллаха
И к заветному престолу ты взошел, как Моисей.
Лишь с тобою мы не знаем ни отчаянья, ни страха –
Только ты опора веры и оплот державы всей!
Ты - страстям своим хозяин, о халиф благословенный!
По ночам Коран читая, ты идешь путем творца!
Украшение минбара, средоточие Вселенной,
Ярким светом осветил ты сумрак царского дворца!
Культ разума и идея справедливого властителя, упоение страстями и борьба с ними являлись отличительными чертами всей арабской поэзии.
Другим распространенным жанром был жанр газели ~ стихотворения о любви, предназначавшегося для пения. Одним из самых прославленных поэтов, писавших в этом жанре, был Кайс ибн Муад (VII - нач. VIII в.). По преданию, Кайс бежал в пустыню, так как не мог жениться на Лейле, отданной сородичами замуж за бедуина из другого племени. Он обезумел от горя и получил прозвище, ставшее нарицательным, - Меджнун («обезумевший от любви»). Меджнун сочинял грустные стихи, где воспевалась целомудренная любовь несчастных влюбленных, разлученных злым роком:
Когда нельзя прийти мне к Лейле, вдали от милой, безутешен,
Я плачу, как больной ребенок, что амулетами увешан.
Кто нескудеющие слезы, кто слезы жаркие остудит?
Им, как моей разлуке с милой, мне кажется, конца не будет!
Мне стоит о тебе подумать, как я теряю всякий разум,
Пока я на тебя, безумный, хотя б одним не гляну глазом.
Но я мечтаю, что однажды с тобою встречусь, в день отрадный, -
Так умирающий от жажды мечтает о воде прохладной.
История трагической любви Лейлы и Меджнуна не менее популярна на Востоке, чем история Тристана и Изольды или Ромео и Джульетты в Европе. Первая литературная обработка этой легенды относится к концу XII в. и принадлежит Низами Гянджеви.
В 750 г. потомки Аббаса - легендарного дяди пророка Мухаммеда, опираясь на помощь иранской аристократии, захватили власть и перенесли столицу в Багдад. Переход власти в руки Аббасидов ( 750-1258) вызвал усиление иранской аристократии, принявшей ислам и оттеснившей на второй план арабскую племенную знать. Иранское влияние сделало поэтическое мироощущение арабов более жизнерадостным. Поэты прославляли пышные придворные увеселения, призывая ловить минуту счастья и не думать о загробном возмездии. Наиболее ярким представителем гедонистической лирики был Абу Нувас (между 747-767 - между 813-815), заработавший в молодые годы репутацию пьяницы, распутника и богохульника, что не помешало ему стать придворным панегиристом при дворе Харун ар-Рашида и героем многих новелл «Тысячи и одной ночи». Слава Абу Нуваса связана прежде всего с «поэзией вина», изобилующей описанием дружеских попоек:
Вперед, друзья, на славный бой, мы - рыцари вина!
Благоуханием ночным душа услаждена.
Хмельное зелье манит нас. Приняв смиренный вид,
Оно повалит храбреца и вольного пленит.
От алых отблесков его горит моя ладонь,
А блеск сжигает мне глаза, как греческий огонь.
А поутру весна в саду покажет ясный лик,
Здесь нам подарит аромат душистый базилик.
Шурша от зависти листвой, одежды разорвав,
Нам на подушки бросит сад охапки свежих трав.
Куртуазная лирика Древнего Ирана в отличие от печальной и целомудренной поэзии омейядских поэтов-бедуинов носила подчеркнуто чувственный характер. Мольба тоскующего влюбленного звучит в газелях Башшара ибн Бурда (? - 787):
Наступила ночь, и нрав твой вздорный
Вновь низверг меня в пучину боли.
Обещанье, данное во вторник,
Оказалось ложью - и не боле.
Ты сверкнула солнцем с небосклона,
Ты ушла, как солнце, на закате...
От любви умру, неисцеленный,
Без твоих врачующих объятий.
Утоли мне жажду хоть немного,
Дай воды из чистого колодца,
А когда предстанешь перед Богом,
Доброта твоя тебе зачтется.
Я не в силах побороть томленья,
Без тебя слабею, вяну, гасну.
Ты взойдешь ли, солнце исцеленья?
Не взойдешь - умру я в день ненастный...
Гедонистическая лирика соседствовала в поэзии арабов с философскими стихами - зухдийят, обличающими забвение нравственных предписаний ислама. Один из ведущих поэтов этого направления - Абу-ль-Атахия (748-825) восклицает:
Сколько дней я повсюду собрата искал,
Человека с утра до заката искал!
Вместо дружбы нашел я одно вероломство,
Вместо доброй улыбки - звериный оскал.
Полон мир нечестивых, спесивых людей.
Не ищи, не найдешь справедливых людей.
Только истину должно искать в этом мире,
Только правде будь верен, склонись перед ней!
В X в. произошел распад арабо-мусульманской империи на отдельные провинции, наместники которых, продолжая номинально признавать аббасидских халифов в Багдаде общемусульманскими правителями, добились фактической независимости. Это способствовало возникновению новых очагов культуры и мощному расцвету поэзии в различных регионах арабского халифата - Дамаске, Алеппо, Багдаде, Фустаде, Каире, городах Андалусии (так на арабский манер называли Испанию) - Кордове, Гранаде, Севилье, Толедо, Валенсии.
Культурными центрами Сирии являлись Дамаск и резиденция хамданидских эмиров Алеппо.
Известным поэтом хамданидского кружка был Абу Фирас (932-967). Его основными темами были восхваление рыцарской доблести и любовные переживания:
Та ночь новогодняя в сердце навеки останется.
Мы были вдвоем с темноокой моею избранницей.
Пригоршнями сыпало темное небо жемчужины,
В наряде камфарном лежали поля неразбуженны;
И спорил нарцисс красотою своей беззаботно
С вином, что играло в бокалах - огня искрометнее.
В Египте, главным образом в городах Фустаде и Каире, широкую известность приобрела так называемая суфийская лирика. Суфии - монахи-аскеты - призывали к отказу от земных благ и постижению истины через мистическую любовь к Богу. В их стихах, распевавшихся на молитвенных собраниях (радениях), земные образы символизировали отвлеченные понятия: за образом жестокой возлюбленной скрывалась божественная истина, за радостями любви - соблазны грешного мира и т.д. Непосвященный видел в этом лишь поверхностную сторону - страсть, чувственный восторг, посвященный - аллегорию небесного. Виднейшим поэтом-мистиком считается египтянин Ибн аль-Фарид (1182-1235):
О, этот лик, эта нежность овала!
Как далека ты, а я недвижим.
Если ты смерти моей пожелала,
Дух мой упьется бессмертьем твоим.
О, возврати мне хотя бы частицу
Жизни, которую ты отняла!
В душу сумела внезапно вонзиться
С лука бровей твоих взгляда стрела!
Дар красоты ее - высшее диво!
Веки - как ножны, а взгляд ее - меч.
Перевязь тонкая - лика стыдливость.
Лезвие блещет, чтоб сердце рассечь.
Мускус волос ее, вкус сладковатый
Утренних уст, поцелуя вино,
Сердце, сравнимое с твердым булатом, -
О, как пьянить ей влюбленных дано!
Слезы - бурлящие воды потока.
Сколько влюбленных из дальних земель
Шли, изнуренные жаждой жестокой,
Чтобы увидеть твой лик, о газель!
Шли, чтоб погибнуть у скал в водопаде.
Ты ж удалялась, за горы маня.
Скрылась из глаз, поселилась в Багдаде,
В стойбищах Сирии бросив меня.
О, как мне тягостно это изгнанье!
Точно дожди, по каменьям шурша,
В душу струятся твои обещанья,
Но ведь не камень живая душа!
Белая лань, антилопа степная,
Дай лицезреть мне твой образ святой!
Счастием муки тебя заклинаю
И унижений моих высотой.
Сердце великой тоски не избудет
И никогда не погасит огня.
Только печаль мою видели люди,
Как к наслажденью ни звали меня.
Пусть говорят обо мне: «Он когда-то
Силою был и бесстрашьем велик,
Мог состязаться со львом у Ефрата, -
Нынче же гнется, как слабый тростник.
Пламя любви его тело колышет,
Все истончилось и высохло в нем.
Только любовью одною он дышит,
Входит в огонь и сгорает живьем.
Вечно без сна воспаленные вежды,
Празднует мука свое торжество.
Все лекаря потеряли надежду,
Но безнадежность и лечит его.
Траур по юности сердце надело.
Впалые щеки темны от тоски,
Вот уж чалмой обвивается белой
Ранняя проседь, ложась на виски.
Молча приникни к его изголовью
И над веленьем судьбы не злословь.
Если бывает убитый любовью, -
Вот он. Как смерть, всемогуща любовь!»
В Андалусии вплоть до X в. сочинялись традиционные для арабов-завоевателей касыды-панегирики. Начиная с XI в. в многочисленных литературных кружках при дворах андалусских правителей сложились новые жанры - застольные песни, сатиры, пейзажная лирика, связанный с реконкистой плач-элегия по исчезнувшим халифатам, куртуазная любовная лирика. Истинным шедевром андалусской поэзии стала газель, приобретшая куртуазный характер. В соответствии с требованиями куртуазии верный возлюбленный воспевал красоту и благородство своей дамы. Таковы стихи Ибн Зайдуна (1003-1071), влюбленного в аль-Валладу, дочь омейядского халифа, талантливую поэтессу, в доме которой был известный далеко за пределами Кордовы литературный салон:
К нему с востока донеслось дыханье ветерка –
И пробудилась память в нем и вспыхнула тоска,
И слезы потекли из глаз, они текли ручьем:
Тому, кто молод и влюблен, поплакать есть о чем.
Есть от чего грустить всегда!
Ночь натянула тетиву, и стрелами невзгод
Я прямо в сердце поражен - стрелок был метким тот!
Посланец бед нанес удар недрогнувшей рукой...
Пытаюсь в медленной звезде я обрести покой.
Неспешный путник - та звезда...
О, как чудесен твой предел - идет там шумный пир,
И гул веселых голосов звучит на целый мир,
И ясен день, и ночь светла, и утренним дождем
Покров твой мирный орошен, и все цветет на нем.
Все, как и в прошлые года...
Благоухает базилик, и ветви, захмелев,
Качаются от ветерка, как станы стройных дев.
Спокоен вид зеленых кущ, и птицы там поют…
О благодетельная сень, дающая приют!
Тот берег в памяти всегда…
О, как великолепен вид желанной аз-Захра –
Где незабвенные сады и нежные ветра!
Мне заменяла та краса и райскую красу…
Пока живу, я этот рай в душе своей несу!
Он не померкнет никогда!..
Но пусть внезапный мой уход не радует врагов:
Недолго быть моей звезде в плену у облаков.
Я стану соколом в гнезде и львом в лесу густом,
Мечом, упрятанным в ножны, алмазом под замком…
Друзьям не причиняя вреда…
Я вздохов не могу сдержать, печаль во мне давно.
И я не радуюсь в часы, когда я пью вино;
И если мне струна поет, не подпеваю я.
Одна утеха у меня – лишь весточка твоя.
Всегда желанная, всегда…
Необычайно изысканные пейзажные зарисовки встречаются у валенсийского поэта Ибн Хафаджи (1058 – 1139):
Как прекрасен виночерпий, тонкостанный, волоокий!
Дань воздашь ему невольно, красоту его ценя.
Юноше любовный пламень смуглые румянит щеки.
Дым кудрей, не расточаясь, мягко вьется у огня.
В чашу смотрит полумесяц. Ни копья ли наконечник
От удара о кольчугу в битве выгнулся, звеня?
Туча с молнией на гребне - черный конь в попоне белой.
Ветер северный поводья натянул, его гоня.
Рано солнце заблистало. Сплошь унизан жемчугами,
Сад окрасился шафраном, празднуя начало дня.
Ветви шепчутся друг с другом, и не диво, если ветру
Ненароком тайну сада выдаст листьев болтовня.
Особым жанром испано-арабской поэзии стал плач по городам, захваченным у арабов испанцами-христианами во время реконкисты. Примером может служить плач по Валенсии Абу-ль-Валид аль-Ваккаши (1017-1096):
О Валенсия, ты в ожиданье последнего часа!
На тебя, ненаглядную, бедствий обрушился град.
Если чудом спасешься теперь от превратностей рока,
Подивится свидетель печалей твоих и утрат.
Не тебя ли Творец благодатью взыскал в изобилье?
Не тебя ль Всемогущий избрал для щедрот и наград?
Стар и млад в Андалусии пели тебе словословья.
Ты стояла веками, лаская и радуя взгляд.
Под напором врага величавые рушатся башни.
Грудой камня становится кладка их стройных громад.
Помутнела прозрачная влага твоих водоемов.
Кто от ила очистит каналов запущенных ряд?
За оградами - ветви сухие, а прежде оттуда
Пахло свежей листвой и плодов долетал аромат.
Над округой твоей, что тебя госпожой величала,
Вьется пламя пожаров, клубится удушливый чад.
Нет на свете лекарства - тебя исцелить от недуга.
Я стою на распутье, сомненьем жестоким объят.
Уникальное явление культуры, зародившееся в эпоху Аббасидов на территории Ирана, - литература на языке фарси. Ее возникновение было связано с приходом к власти иранской династии Саманидов (875-999), перенесшей столицу в Бухару. Эта династия добилась влияния на аристократические слои и народные массы благодаря воскрешению древних иранских традиций, в том числе литературных. Крупнейшими литературными центрами стали Бухара и Самарканд в Средней Азии и Хорасан на северо-востоке Ирана.
Основоположником классической литературы на языке фарси был Абуль-Хасан Рудаки (860-941), прославлявший красавиц, вино и наслаждение благами жизни:
О, лик твой - море красоты, где множество щедрот,
О, эти зубы - жемчуга и раковина - рот.
А брови черные - корабль, на лбу морщины - волны,
И омут - подбородок твой, глаза - водоворот!
В философских стихах он высказывал мысль о взаимосвязи разумного правления и радостей жизни:
Сегодня Бухара - Багдад: в ней столько смеха, ликований!
Там, где эмир, там торжество, он гордо правит в Хорасане!
Ты, кравчий, нам вино подай, ты, музыкант, ударь по струнам!
Сегодня буду пить вино: настало время пирований!
Есть райский сад, и есть вино, есть девушки - тюльпанов ярче,
Лишь горя нет! А если есть - ищи его во вражьем стане!
Тема разума, который воспевался как венец, краса державного властелина, нашла отражение в поэме Фирдоуси (ок. 940-1020 или 1030) «Шах-наме» («Книга о шахах»):
Он гонит от сердца унынье и страх,
Он за руку водит в обоих мирах.
Он - око души; оглянися во мгле:
Без ока нерадостно жить на земле.
От разума счастье твое и беда.
От разума прибыль твоя и нужда.
Пусть разум твои направляет дела;
Он душу твою не допустит до зла.
В героических преданиях о легендарных иранских царях постоянно говорится о справедливости и разумном правлении. Каждый раздел начинается с тронной речи нового правителя при вступлении его на престол и заканчивается предсмертным завещанием наследнику, содержащим призывы быть справедливым, заботиться о процветании страны и подданных.
Классическую поэзию на фарси X-XV вв. называют поэзией иранского Ренессанса, так как главной ее темой стала самоценность личности, которая гениально сформулирована Омаром Хайямом (ок. 1048 - после 1122):
Конечно, цель всего творенья - мы,
Источник знанья и прозренья - мы.
Круг мироздания подобен перстню,
Алмаз в том перстне, без сомненья, - мы.
Впрочем, Омар Хайям в некоторых произведениях представляет человека абсолютно лишенным свободной воли:
Мы - послушные куклы в руках у Творца!. •;
Это сказано мною не ради словца:,,:,,,,
Нас на сцену из мрака выводит Всевышний –
И швыряет в сундук, доведя до конца.
Подобный взгляд на человека не противоречит, однако, высокой оценке личности:
Мы источник веселья - и скорби рудник.
Мы вместилище скверны - и чистый родник.
Человек - словно в зеркале мир - многолик.
Он ничтожен - и он же при этом велик!
Неизбежность смерти вызывает у Хайяма религиозные сомнения:
Отчего всемогущий Творец наших тел
Даровать нам бессмертия не захотел?
Если мы совершенны - зачем умираем?
Если несовершенны - то кто бракодел?
Поскольку все в мире преходяще:
Здесь владыки блистали в парче и в шелку,
К ним гонцы подлетали на полном скаку.
Где все это? В зубчатых развалинах башен
Сиротливо кукушка кукует: «Ку-ку...» -
по мнению Хайяма, надо наслаждаться каждым мгновением земной жизни как драгоценным даром, который выше веры в Бога:
Луноликая! Чашу вина и греха
Пей сегодня - на завтра надежда плоха.
Завтра, глядя на землю, луна молодая
Не отыщет ни славы моей, ни стиха.
Все философские рубаи1 Омара Хайяма, несмотря на рационализм тем, пронизаны удивительной жизнерадостностью и свободомыслием:
Много лет размышлял я над жизнью земной.
Непонятного нет для меня под луной.
Мне известно, что мне ничего не известно! -
Вот последний секрет из постигнутых мной.
Вслед за Омаром Хайямом подобных высот в стремлении все познать и объяснить в человеке достиг Низами Гянджеви (ок. 1141 - ок. 1209), создавший знаменитую «Хамсе» («Пятерицу») - пять блистательных поэм: «Сокровищница тайн», «Хосров и Ширин», «Лейли и Меджнун», «Семь красавиц», «Искандер-наме», построенных как дополнение к старинным хроникам и преданиям, и множество лирических стихотворений. Поэмы посвящены главным образом темам любви («Хосров и Ширин», «Лейли и Меджнун», «Семь красавиц») и разума («Сокровищница тайн», «Искандер-наме»). Все они отражают высокую гуманистическую цель - освобождение личности от оков материального соблазна за счет презрения к страстям и душевного горения. Как сказано в одном из стихотворений поэта:
Скромен будь. Богатство, гордость, праздность брось в костер - сожги.
Стяг властителя надменный, золотой шатер - сожги.
Если хочешь быть свободным от боязни и страстей,
Вздохом огненным единым весь докучный сор сожги!
Рубай ( четверостишие) - распространенная на Востоке форма лирической и философской поэзии.
В XIII в. нашествие войск Чингисхана на Среднюю Азию и Иран нанесло ущерб культуре, но поэзия не остановилась в своем развитии. Она стала нарочито усложненной, прециозной, стиль касыд рафинировался, стала нормой назира - творческое подражание широко известному оригиналу. Мистическая суфийская поэзия была по-прежнему популярна. Гениальным представителем философско-дидактического направления был Саади ( между 1203 и 1210-1292), первым в мировой изящной словесности создавший само понятие «гуманизм» и выразивший его в прекрасной поэтической формуле:
Все племя Адамово - тело одно,
Из праха единого сотворено.
Коль тела одна только ранена часть,
То телу всему в трепетание впасть.
Над горем людским ты не плакал вовек, -
Так скажут ли люди, что ты человек?
Саади первые полвека своей жизни прожил в странствиях и исканиях, а вторые - претворяя накопленный опыт в своих знаменитых поэмах «Гулистан» («Розовый сад») и «Бустан» («Плодовый сад»). В них он призывал к мужеству, упорству, труду, правде и вместе с тем, понимая, что обух монгольского ига плетью не перешибить, учил приспособленчеству и хитрости. Его стихи - удивительный сплав сатиры и дидактики, юношеского порыва и стариковской рассудительности, мудрости и расчетливости:
Коль пристанища ты ждешь - не торопись.
Старикам внимать ты слух свой приучи.
По пескам лишь два прогона мчится конь,
А верблюд бредет и в полдень и в ночи!
В литературе XIV в. возникла своеобразная «поэзия протеста» против монгольского гнета наследников Чингисхана и Тимура. Такая поэзия существовала в жанре газели с использованием суфийской символики и иносказания. Самым знаменитым поэтом этого времени является Хафиз (ок. 1325- 1389 или 1390), в своих газелях то воспевающий вино и возлюбленную и сетующий на призрачность счастья, то бичующий религиозные авторитеты и призывающий к духовному раскрепощению.
Хафизу близка идея любви как нетленной ценности:
Взгляни же премудрым оком на бурный, бегущий мир:
Весь мир, все дела мирские, все смуты его - обман.
Все зданья падут, разрушась, и травы на них взрастут, -
Лишь зданье любви нетленно, на нем не взрастет бурьян.
Любовные переживания приобщают поэта к познанию человеческой судьбы:
Одиночество мое! Как уйти мне от тоски?
Без тебя моя душа бьется, сжатая в тиски.
Что ты сделала со мной? Одержим я! Исступлен!
Даже днем я вижу ночь. Впереди меня - ни зги.
О любимая моя! Снизойди ко мне: я слаб.
Будем снова мы вдвоем и по-прежнему близки.
Но, увы, я не один! Сто соперников грозят:
Сто весенних ветерков оплели твои виски.
Виночерпий! Подойди! Ороси пустынный дол!
Белый тополь, поднимись! Осени мои пески!
Сердце бедное в крови от познания вещей...
Дай хмельного! Без вина мысли горькие низки.
Черным циркулем судьбы круг начертан вкруг меня.
В этом круге - точка я. Пешка шахматной доски.
Но донесся аромат приближенья твоего!
Надо мной опять луна, нет и не было тоски...
В XV в. литературная жизнь в Самарканде и Бухаре восстановилась, а в Герате достигла высокого уровня. Там благодаря творческой дружбе Джами ( 1414-1492) и его покровителя и великого ученика Алишера Навои укрепилось взаимовлияние литературы фарси и староузбекской литературы. Джами воспевал высокие идеалы правдолюбия и человеколюбия, с горечью отмечая несовершенство человеческой природы:
От сребролюбца-хвастуна ты щедрости не жди,
Хотя он милости сулит, - он просто врет безбожно.
Увы, пословица гласит, что можно из дерьма
Слепить лимон иль апельсин, но нюхать невозможно.
Свойственное Джами переплетение суфийского благочестия и вольнодумства получило отражение в «Книге мудрости Искандера», своеобразной социальной утопии, где он выразил вековечную мечту человечества о царстве свободы и справедливости на земле. Это своеобразный наказ правителям, которые должны мудро управлять, отделяя зерна от плевел:
На золото, как скряга, не молись,
Как язвы, скряжничества устыдись.
За добрый жизни дар - благодари,
Зло - истреби и след его сотри.
Заветам мудрых сердце отвори,
Пустых, бесцельных слов не говори.
Да не коснется ложь речей твоих,
Да будет правда украшеньем их.
С прекрасными словами смысл большой
Счастливо сочетай, как плоть с душой.
На жизнь людей и на дела сперва
Гляди, - не на красивые слова.
Подобную кристальному ручью,
Храни от загрязненья честь свою.
Но нет для сердца тяжести лютей,
Чем зависть к доблестям других людей.
Не мучь безмерно душу каждый час
Исканьем в мире власти и богатств.
Сил не жалей для славных дел мирских
И, друг, тогда не бойся бурь морских.
Алишер Навои (1441-1501) - создатель назиру - поэтический «ответ» на «Пятерицу» Низами. Его поэмы проникнуты высокими идеями гуманизма, любовью к ближнему и глубокой веротерпимостью:
Поймите, люди всей земли: вражда - плохое дело,
Живите в дружбе меж собой - нет лучшего удела.
Дата добавления: 2015-07-20; просмотров: 84 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Мавзолей Тадж-Махал | | | МИНИАТЮРНАЯ ЖИВОПИСЬ |