Часть 1. Ремиссия. 3 страница. - Паша, - говорит Олег, - ты чего-то на редкость неважно выглядишь

- Паша, - говорит Олег, - ты чего-то на редкость неважно выглядишь. У тебя лицо какое-то совершенно убитое.

- Да меня морочит по-черному. Давай быстрее едем к А. Я еле добрался до этой сраной станции. Я просто подыхаю.

- А что ж ты назначил встречу здесь? Могли бы встретиться в районе.

- Не знаю, не подумал. Ладно, поехали. Вчера в фурике много осталось?

- Нам хватит. Еще фракцию добьем... Да, видок у тебя матерый.

- Знаю. У тебя-то есть отходняк?

- Так, по децилу.

- А у меня, по-моему, еще никогда не было такого сильного отходняка, как сегодня.

-Ну да ничего, щас приедем, проставимся... Ээхх!

По дороге домой разговариваем мало - я не расположен вести беседы.

Прибыв в родные пенаты, прямиком отправляемся к А. Звоним в знакомую дверь. На часах уже пол-четвертого. За дверью раздается собачий лай - это эрдельтерьер А. - Джерри. Еще через пять секунд раздается свирепый вопль А.:

- Джерри!! На место!!

А. поспешно выскакивает из квартиры так, чтобы не выпустить собаку.

Видно, что на А. произвело впечатление выражение моего лица: оно, видимо, было таким, как-будто я уже наполовину умер и умру окончательно, здесь и сейчас, прямо у него на половичке, если немедленно не вмажусь. А. потом даже нарисовал картину, где изобразил меня и Олега в тот день.

- Да, Паша, ну у тебя и рожа!

- Выноси фурик, воду. Баяны есть.

- А я тут решил фракцию добить.

- Ну добивай, добивай, - скептически восклицает Олег: он не верит в то, что у А. толком получится выбить порох.

- Идите на 8-ой этаж, я сейчас приду.

- Нет, ты сначала вынеси фурик и воду, тогда мы пойдем.

- Ладно, хуй с вами.

Через пару минут мы сидим на тех же ступеньках, на которых сидели сутки назад. Олег изучает фурик: очень много фосфора. Затем Олег извлекает из кармана пакетик с грязными замусоленными вчерашними нашими инсулинками.

- Будем добирать пяточки.

- Какие ещё на хуй пяточки?

- Такие. Когда из баяна вмазываются, между поршнем и иглой всегда остаётся точка раствора, а то и две. А у нас тут со вчера осталось целых шесть баянов. Сейчас промывать будем.

- Бля... там крови в них до хуя. Они грязные все...

- Это только снаружи, Паша, чего ты ссышь - мы же все чистые. Ща намоем догон.

- Пиздец... делай что хочешь...

Профильтровав хорошенько бурду на дне пузырька, мой напарник берет баян, слив в него собранные "пяточки" и говорит:

- Сначала я проставлюсь.

- Эй ты, хуйкин, ты мне-то хоть оставил что-нибудь? - настороженно вопрошаю я.

- Оставил, оставил. Там еще на пол-Китая.

Олег вмазывается. В баяне у него налито точек пять-шесть. Но это самые ценные смывки. Мне наверняка, сукин сын, оставил самую поеботу!

Он успокаивает меня, напоминая о фракции. Да пошла она в жопу, твоя фракция! Мне нужен догон здесь и сейчас.

Олег утверждает, что догон хорош, и "ему полегчало". Полегчало! Да тебя, по ходу, вообще и не шибко-то морочило, не то что меня.

Мои смывки Олегу приходится фильтровать дважды: один фосфор. Но пристойного раствора в итоге добиться все же удается, и он меня им вмазывает, на сей раз в мою любимую рабочую вену - ту, которая проходит чуть выше запястья по внешней стороне руки. Очень незаметная и удобная вена.

За всю мою винтовую практику у меня лишь однажды был приход на догоне (тогда я догонялся кубом хорошего варева, а не смывками, как в этот раз). Во всех же остальных случаях догон не дает никакого кайфа, цель догона - снять отходняк. Это как опохмелка с тяжелого бодуна.

Вот и сейчас мне становится лучше, чувствую себя посвежевшим, на душе полегчало. Цикл закончен. Теперь надо отоспаться и снова втягиваться в обыденный будничный ритм. Пора домой. Я там не был с прошлого утра.

Приходит А. Он отбил порох, - показывает какой-то порошок. Но я уже сыт. Мне не до пороха. Я хочу вернуться домой до прихода родителей, чтоб сказать им, что я уже, мол, давно дома. А. с Олегом остаются на лестничной клетке изготавливать очередную дозу. Я же плюю на всё и иду домой. Хватит.

Дома умываюсь. Зрак нормальный. Лежу на диване, слушаю компакт Башлачева. Уже сейчас хочу спать, но надо дождаться матери (если она прийдет, а я дрыхну в шесть часов вечера, то как бы это не вызвыло у нее каких-нибудь подозрений; я вынужден быть предельно осторожен во всем - это залог моей безопасности).

Мать приходит. Ужинаем. Обычный семейный трёп, распросы по поводу дня рождения. Слава богу, она ничего не знает про мою двойную жизнь. Я думаю, она бы просто не выдержала такого известия. Пусть остаётся в святом неведении.

Часов в 9 ложусь спать. Круг замкнулся. Сплю сном младенца. Завтра вставать в 7 и ехать учиться...

И так каждую неделю. Два дня в неделю уходят на возню, шустрёжку, приходы, треп, отходняки, догоны и т.д. Иногда, правда, случались у нас и перерывы в две недели и даже больше. Но потом мы начинали понимать, что это как-то слишком редко, что нам сложно выдерживать такие сроки, и возвращались к привычному недельному циклу. В то же время. были периоды, когда мы ширялись по два раза в неделю и чаще (без учета догонов). Но очень скоро мы приходили к мнению, что это уж слишком часто, что так нельзя, - надо когда-то и отдыхать. И опять возвращались к недельному циклу.

Теперь ты, уважаемый читатель, примерно представляешь себе автора этой книги, начинаешь понимать, с кем связался.

А ведь еще год назад, всего лишь какой-то год назад я боялся шприца, как черт ладана, к винту относился не лучше, чем к каким-нибудь ссаным помоям (да и вообще слабо знал о его существовании), пил водку, эпизодически курил траву и собирался никогда в жизни не выходить за рамки этих невинных удовольствий. Как же я дошел до жизни такой? Откуда что взялось?

Это тема для отдельного разговора.

ГЛАВА 2.

Откуда что пошло.

Как только благоразумие говорит: "Не делай этого,
это будет дурно истолковано", я всегда поступаю
вопреки ему.
......................................................
Я ненавижу обывательщину гораздо больше, чем грех.

Ф. Ницше.

Родился я 4 апреля 1979 г. в далёком колымском поселке Ягодное, на западе Магаданской области, недалеко от Оймяконского полюса холода. Там я прожил чуть более года. Затем еще два года я провел в степях Волгоградской области, где проходил воинскую службу мой отец. И лишь только когда мне шел четвертый год, семья переехала в Москву. С раннего детства я был ребенком чрезвычайно болезненным: в 5 лет мне был поставлен диагноз "бронхиальная астма". Я был постоянно простужен, простуда, как правило, переходила в приступы астматического удушья. Уже в весьма нежном возрасте мне были очень хорошо знакомы такие препараты как эуфилин, теофедрин, бронхолитин и солутан.

Я рос домашним "книжным" ребенком, крайне интравертным, погруженным в мир собственных фантазий. Долгое время у меня фактически не было друзей, я как бы стоял особняком среди своих сверстников, не принимая участия в общественной жизни. Я был "тепличным растением": в детском саду я не был, а в школе в начальных классах бывал лишь эпизодически по причине постоянных простуд с астматическим компонентом. На какое-то время я даже, помнится, был переведен на домашнее обучение.

Однако учился я хорошо, несмотря на свое хилое здоровье. Хотя и в круглых отличниках тоже никогда не ходил - всегда находился кто-то, кто учился круче, чем я. Мне не хватало трудолюбия и целеустремленности, необходимых для того, чтоб быть "лучше всех": я всегда был (и остался) слишком ленив для этого.

Будучи человеком гуманитарного склада ума, я никогда не испытывал в школе проблем с такими предметами как история, литература, ин.яз; с несколько большими трудностями давались мне технические дисциплины - математика, физика, химия. Надобно сказать, что учился я в весьма паршивенькой школе, единственным достоинством которой являлось то, что она расположена метрах в 50 от моего подъезда. Учеба в этом заведении была скучна и, в общем-то, малопродуктивна. Например, с 8-ого класса географии у нас не было вообще из-за отсутствия в школе педагога данного профиля. Тем не менее, по окончании школы я вполне благополучно поступил на географический факультет МГУ, правда, не без некоторой помощи отца, выпускника этого факультета.

Когда мне было лет 12-13, я неожиданно для самого себя стал замечать, что болею все реже и реже, а мучительные астматические симптомы вообще исчезли. Видимо, организм, взрослея, каким-то образом переборол в принципе почти неизлечимую болезнь. Правда, до сих пор весной и летом меня одолевают приступы сильной аллергии, да и вообще диагноза "астма" ни один врач никогда не снимет, и формально я и сейчас остаюсь астматиком со стойкой ремиссией.

Но в 13 лет мне не было до этого никакого дела. Момент вступления в т.н. "трудный возраст" совпал с моментом чудесного избавления от болезни, и я поспешил отведать всего того, чего был лишен раньше, будучи вынужденным постоянно сидеть дома в окружении микстур и градусников. Я стремился наверстать упущенное, наконец-то вырвавшись на улицу, во двор и влившись в социум своих сверстников: теперь я мог себе позволить "быть как все" - шляться по целым дням на улице, бегать, прыгать, играть в футбол и хоккей, пить пиво, валяться в снегу, кататься на тарзанке и т.п. Появились "друзья" из числа одноклассников - незамысловатые дворовые лоботрясы, пустые и шумные.

Однако очень скоро я начал все более ясно осознавать, что я никогда не стану среди них своим, никогда не стану одним из них, я чужд этой среде: она не приемлет меня, а я её. Мне очень скоро стало противно вращаться в тусовке своих дворовых ровесников, мне стали угнетающе скучны их низменные плебейские повадки... Чем они живут? У них же ничего нет за душой, они ничего не желают знать о великом многоцветном мире, в котором они сподобились жить. Они просто жрут, пьют, срут, спят, отвратительно смеются над своими деревянными шутками.... Нет, определенно не стоило терять времени на общение с ними.

Круг моих интересов уже тогда лежал далеко-далеко от того, чем убивали время большинство окружавших меня школьников. И странная вещь: я только совсем недавно, взявшись писать эту книгу и начав раскладывать по полочкам и анализировать свои увлечения с раннего детства и до сегодняшнего момента, заметил, что кругу моих интересов издавна была свойственна изощренная избирательность: меня всегда интересовали вещи, излучающие темную, недобрую энергетику, уходящие своими корнями за пределы рассудочности, имеющие на себе более или менее четкую печать дьявольщины, смерти. Это не означает, что меня не занимало ничто, кроме погибели и безумия (у меня всегда был достаточно широкий круг интересов), но всё, что имело отношение к темным сторонам бытия, не ускользало от моего внимания, имея в моих глазах некую особую ценность и значимость.

Помнится, когда мне было лет 7-8, дедушка на даче, когда мы всей семьей ужинали, прочитал вслух какую-то газетную статью о том. что есть, оказывается, такие люди - наркоманы. Они находятся в рабской зависимости от неких наркотических веществ (конкретно в той статье речь шла о героине), и ради получения очередной порции этого вещества они готовы на всё - на кражу, на убийство, да на всё, что угодно. А если они не добывают вовремя это вожделенное вещество, то тем самым обрекают себя на ужасающие мучения - у них начинается "ломка". В статье говорилось, что таких людей совсем не мало и в последнее время наблюдается рост их числа. Помню, я тогда очень долго размышлял над услышанным своей маленькой умненькой стриженой головкой. "Каково же должно быть наслаждение, испытываемое человеком при употреблении этих веществ, - думал я, - чтобы все эти люди, жившие прежде обычной здоровой жизнью, бросали всё, своими собственными руками разрушали свою личность, свое здоровье, не щадя ни себя, ни своих близких, лишь бы вновь и вновь обретать это состояние. Ну хорошо, начиная с определенного момента, когда уже возникают ломки, они перестают себя контролировать. Но неужели в начале своего пути они ничего не подозревали об опасности, которой грозит им общение с наркотическими веществами? Нет, видимо, здесь всё не так-то просто..." С тех пор во мне возник живой интерес к наркологии, носивший, правда, до поры до времени лишь чисто теоретический характер. Я не упускал случая пополнить какими-нибудь новыми сведениями копилку своих знаний по этой тематике.

Помимо наркологии, меня также занимала психиатрия - уже лет в 13-14 я читал психиатрические учебники с описаниями различных душевных заболеваний и уродств. Я внимательно изучал всю эту невеселую клинику, особо интересуясь психофармакологией.

Чем я интересовался еще? Да много чем. Например, токсикологией, пиротехникой. Правда, интерес к этим дисциплинам типичен в целом для подросткового возраста: 14-летний пацан зачастую даже не задумывается над тем, что какая-нибудь его очередная затея чревата для него глупой бессмысленной смертью, он как будто не верит в то, что он может вот так запросто взять и умереть. Это самый безрассудный, самый безбашенный возраст.

Примерно в этом же возрасте в сферу моих интересов попали различные темные культы: сатанизм, вуду. Я почитывал Алистера "Антихриста" Краули и прочую литературу, касающуюся подобного рода явлений, рисовал пентаграммы и каббалистические символы. Но очень скоро я потерял интерес ко всей этой мистической ерунде, придя к убеждению, что всё это вторично, и не какие-то темные потусторонние буки сеют в этом мире боль и ужас, а обычные смертные люди, и зло и добро обитают не в заоблачной выси, а рядом с нами, в повседневной обыденности. Ужас прост и будничен, мы живем с ним бок о бок и настолько с ним свыклись, что уже и не замечаем его.

Надо сказать, что я никогда не был зациклен на мрачных сатанинских культах: я интересовался, например, язычеством, имеющим, на мой взгляд, скорее светлую энергетику, да и вообще религиями и верованиями мира.

Я всегда был неравнодушен к различным асоциальным деструктивным явлениям, тяготел к любым формам экстремизма: будь то политический экстремизм (я метался от крайне левых взглядов к крайне правым, в 17 лет имел серьезные намерения вступить в ряды Национал-Большевистской Партии Эдуарда Лимонова, объединившей под своим крылом разношерстное сборище радикально настроенных молодых людей, так и не сумевших толком идентифицировать себя как "крайне правых" или "крайне левых", имеющих за душой чаще всего эклектичные, разрозненные политические воззрения, а иногда просто тягу к экстремизму - в общем, как раз то, что мне было нужно в то время), или же, например, футбольный фанатизм.

Отмечу одну важную закономерность: чаще всего мой интерес к вышеупомянутым темам носил чисто теоретический характер - я не вступил в какую-нибудь секту сатанистов, не стал членом НБП, не состоял в фанатской группировке и т.д. Моё тяготение ко всему экстремальному и запредельному не имело таким образом практической реализации, инстинкт самосохранения не позволял перешагнуть грань между безопасным теоретическим ознакомлением с позиции постороннего наблюдателя (пусть даже сочувствующего) и конретными действиями, чреватыми серьезной опасностью для тела или разума.

С раннего детства ничто на свете не вызывало во мне большего удовольствия, чем заниматься творчеством самому и познавать плоды творческого самовыражения других людей. Сложно, пожалуй, найти такой вид творчества, который бы оставлял меня равнодушным, где бы у меня не было своих любимых авторов.

В 14 -15 лет меня уже куда больше занимали философско-художественные изыскания, творчество Достоевского и Сартра, Тарковского и Сокурова, Кандинского и Филонова, чем ежедневная пустая возня и трёп во дворе со стадом оболтусов, которым были абсолютно по пенисне какие бы то ни было высокие материи. Мне необходимо было общение со сколь-нибудь интеллектуально содержательными, самобытными и неординарными людьми, не чуждыми творческой активности, с которыми можно было бы поделиться прочитанным, увиденным и услышанным, от которых я мог бы получить толковую конструктивную критику на какой-нибудь свой очередной опус. Надо было "искать таких, как я, сумасшедших и смешных, сумасшедших и больных". Таковые нашлись.

Со мною в одном классе учились два весьма странных, неадекватных паренька: Олег и тот некто, которого я в своём повествовании условно именую А. Они всегда предпочитали держаться замкнутой обособленной тусовкой-сектой в числе трех человек: они + упомянутый в 1-ой главе Паша Е. Ни малейшего участия в общественной жизни класса эта троица не принимала, "далеки они были от народа". Олег и А. были двумя "белыми воронами", не такими как все: их не захватывали школьные дискотеки и "огоньки", их интересы лежали в несколько иных сферах - компьютеры (сколько помню этих перцев в то время, они беседовали между собой почти только о компьютерах; я же, напротив, никогда не увлекался компьютерными делами, не увлекаюсь и сейчас), научная фантастика, рисование гротескных рисунков (в основном в комиксоподобном ключе), выдумывание комических сценок-фикций, основным действующим лицом которых был незатейливый и "правильный" Паша Е. Они демонстративно не проявляли интереса к тому, чем жили все окружающие их обычные дегунинские подростки, эти парни тяготели к своим собственным самодельным мирам. Многие считали их просто кончеными психами (особенно - А., с его вычурной и парадоксальной манерой мышления).

Я как-то постепенно сошелся с А. - ознакомил его со своими стихотворными произведениями, у нас нашлись общие интересы в сфере творчества. А., в свое время обучавшийся в художественной школе, частенько чего-то рисовал, порою и стишки писал. Мы сидели с ним на уроках за одной партой, рисуя безумные картинки, совместно сочиняя различные бредни в прозе и в стихах, делясь своими художественными новинками и получая друг от друга целые ушаты конструктивной критики. Я приобщил А. к творчеству Игоря Федоровича Летова, которое пришлось ему весьма по вкусу, затем я его приобщил и к идеям лимоновского национал-большивизма. Мы с А. были в классе двумя неформальными элементами, на всё имевшими свое собственное суждение, как правило далекое от пыльных доктрин учебников и мнения преподавателя. По окончании школы до нас стали доходить сведения о том, что наши прежние учителя теперь склонны именовать меня и А. чуть ли не гениями, но это сейчас. А тогда, в 10-11 классе, мы были всего лишь парочкой нелепых отщепенцев, правда, неплохо подкованных по ряду учебных дисциплин.

Вскоре я подружился и с Олегом - еще одним "народным художником", проводившим почти все время учебы в изготовлении несметного количества карикатурно-комиксных рисунков, имевшим достаточно самобытную интеллектуальную начинку и ловко подвешенный язык, а также с Пашей Е., который... ну, словом, просто хороший парень.

Примерно в это же я обрел еще одного соратника - веселого волосатого неформала Рому. Мы с ним вместе учились на подготовительных курсах при географическом факультете МГУ. С ним мы сошлись прежде всего на основании близости наших музыкальных предпочтений. Очень быстро мы стали с ним закадычными друзьями - вместе пили пиво, трепались о книжках и музыке, я презентовал ему очередные свои стишки, Рома читал мне какие-то свои сюрреалистические побасенки и травил хитовые панковские анекдоты. В общем, мы оказались родственными душами. Главное, в нас обоих присутствовала психоделлическая жилка, интерес к иным мирам. С этого-то, видно, всё и начиналось... Ах, как же давно это было!

Однажды Рома поведал мне о существовании такого препарата как паркопан, при поедании которого в количестве пяти колес возникают любопытные галлюцинации. При описании действия сего вещества Рома опирался на собственный эмпирический опыт, а также на впечатления своих дружков. Звучало все это очень занятно: Рома сражался с полчищами иллюзорных гномов, не допускавших его до иллюзорной Белоснежки, ему чудилось, будто сигарета зажжена с обеих сторон, один его приятель ловил в собственной комнате сачком слонов и т.д. и т.п. Рома не раз и не два жрал паркопан, и я подумал: "Неплохо было бы и мне заценить, что это за штуковина".

На следующий день я, придя в школу, поделился этой информацией с А. и Олегом. Информация вызвала у моих компаньонов живой интерес, и уже очень скоро у нас в руках была упаковка маленьких таблеточек с надписью "Паркопан 5": мать и сестра А. - медицинские работники и парню не составило большого труда раздобыть интересующее нас лекарство от болезни Паркинсона. Для всех нас троих это был первый опыт употребления каких-либо психоактивных веществ. Определенный страх, конечно, имел место (во всяком случае, у меня), но: 1) уж больно было интересно поглядеть на трансформированную реальность; 2) "Рома же жрал эту хрень и вроде жив пока, а мы чем хуже?"; 3) "Это же не наркотик, это просто детские шалости... можно попробовать".

Как оказалось, паркопан вызывает главным образом галлюцинации, видимые периферийным зрением - краем глаза видишь, как прошмыгивает чья-то смутная фигура, пролетает какая-то птица, пробегает небольшой зверек, мама неожиданно подпрыгивает на месте, стукнув головой люстру и т.д., а также различные мелкие галлюцинации-пустячки типа той же сигареты, горящей с обоих концов; наблюдались порой и слуховые глюки - окрики, плач и т.п. Помимо этого паркопан нарушал адекватное восприятие самых обыкновенных сцен и обстоятельств, которые благодаря его действию представали в искаженном, параноидальном свете: у меня лично это выражалось в возникновении навязчивого ощущения, что взгляды всех окружающих меня людей направлены на меня, что все вокруг исподтишка наблюдают за мной, ходят за мной по пятам, короче, наблюдались проявления мании преследования.

У Олега с А. эти эффекты имели место в еще более яркой форме. Они регулярно употребляли паркопан в течение примерно девяти месяцев, придя к мнению, что препарат благоприятно влияет на их творческие потенции и не видя веских причин прекращать эти опыты с относительно безобидными таблетками, в то время как я принимал паркопан лишь три или четыре раза - познав это вещество и поняв сильную ограниченность его действия, я не имел большого желания продолжать его употребление. К тому же меня раздражали физически неприятные побочные эффекты в животе, деревенение рук. В итоге, я хорошенько распробовал паркопан и забросил это хобби, Олег же с А. прошли интенсивный многомесячный курс паркопановой терапии. Поэтому у них паркопановая паранойя имела куда больший размах, чем у меня, выражаясь в возникновении угрожающих и вполне реалистичных наваждений: А., например, бегал по своей хате с пневматическим ружьем (вроде тех, из которых стреляют в тирах) и стрелял из него по бегающим по полу крысам. А. вообще был как-то особенно богат на такие приключения. Вот как он описывает самое глобальное из них:

"Мы с Олегом возвращались домой мимо моего дома. Возле моего подъезда Олега схватили неизвестные, заламывают ему руки, кладут его на капот своей машины и начинают избивать. Олег успевает лишь крикнуть мне:"Беги!"

Я забежал в соседний подъезд и стал подниматься по этажам все выше и выше. Я понимал, что внизу меня уже ждут. Остановился и спрятался в тени. И тут я обнаружил, что в руке у меня куртка Олега. Куртка села в угол и вяло шевелилась, ее движения были еле заметны. Куртка сказала: "Я - Олег. Меня так побили, что от меня осталась одна куртка...Спаси меня..."

Я стал прислушиваться: внизу по-прежнему ждали, но компания разделилась, и многие решили, что, чем меня здесь искать, лучше подняться на самый верхний, девятый этаж и там развести костерок, выпить водочки с девками. Все в конце концов согласились. И я стал еще более настороженно прислушиваться, держа наготове газовый баллончик. К счастью, они поехали на лифте, но все же оставалась вероятность, что на первом этаже они оставили небольшой пост. Со звуков, доносившихся с 9-ого этажа, я понял, что девкам дали тележку и послали их собирать дрова по этажам. Они обыскивали каждый этаж: открывались двери лифта, со скрипом выезжала тележка, слышался звук складываемых дров. Далее они опускались на лифте на этаж ниже и все повторялось. И когда лифт опустился на тот этаж, где спрятался я, у меня бешено забилось сердце в ожидании близкой кончины. Но из лифта вышла молодая мамаша с коляской: она с размаху толкнула коляску ногой так, что коляска покатилась по лестнице и остановилась, ударившись о стенку лестничной клетки. Мамаша спустилась вниз вслед за коляской, развернула ее и точно таким же образом столкнула ее вниз по ступенькам следующего лестничного пролета.

По звукам сверху я понял, что дрова и водку уже привезли. Послышался отчетливый треск дров в костре, оживленные разговоры. Далее я так же отчетливо слышал, как разливали водку по стопкам. Небольшая пауза. Звон чокающихся стопок и все стихло. Ни звука. Я осторожно подхватил Олега-куртку и, держа баллончик, стал спускаться вниз. На первом этаже никого не было, и я быстро побежал в свой соседний подъезд."

Уместно предположить, что до крайности болезненная и гипертрофированная осторожность и мнительность, являющиеся на сегодняшний день одними из важнейших отличительных черт А., уходят своими корнями именно в паркопановый период...

А еще после употребления паркопана снились необычные сны. К примеру, мне как-то раз приснилось, будто я сижу в своей комнате, но на стенах почему-то черные обои, а окно забито ржавым металлическим листом. Возле меня стоит большой красного цвета дьявол. Я стараюсь от него убежать, а он только гладит меня ласково по голове, косится куда-то в сторону и тихо мурлычет. Видно, вещий был сон.

Однако надо сказать, что куда более частым нашим совместным времяпрепровождением было не пожирание паркопана, а обычные пьянки. Выпивать мы с Олегом и А. (Паша Е. тогда был откровенно чужд таких порочных забав) начали осенью 1994 г. До этого я выпивал летом на даче, причем уже тогда выпивал весьма немало и нередко для своего возраста. Что же касается пива, то начиная лет с 14 я пью его почти что каждый день - питье пива стало у меня вредной привычкой, такой какой для многих, например, является курение (кстати, сам я не курю: астматическое прошлое не позволяет).

Итак, мы пили. Пили дешевую сраную водку, "левый" коньяк "Белый аист", "Монастырку" и т.п. срамоту. Я пил вообще, так сказать, "на три фронта": в районе, на курсах в МГУ и на даче (особенно тотально и прилежно). Думаю, не надо объяснять, почему с 15 до 19 лет моим отдыхом был алкоголь, как и у Олега с А. Это стандартный традиционный способ релаксации для абсолютного большинства молодежи постсоветского пространства. Пьют все. Но пьют все по-разному.

У меня очень редко получалось грамотно выпить приемлемое количество спиртного, так чтобы и посидеть весело, и не нажраться до свинского состояния. Я никак не мог уловить тот момент, когда " уже хватит". Я мог выпить пол-литра водки и быть лишь немного пьяненьким, а потом выпить еще одну стопочку и резко провалиться в небытие. Я всегда был способен выпить очень немало, но "грамотно пить" я не умел никогда. Я пил всё подряд, что только попадалось под руку (особенно уже к концу вечеринки), создавая в желудке немыслимые коктейли. Я пил, пока не отключался или же пока не заканчивалось последнее бухло и последние деньги. Моё похмелье почти всегда было ужасным.

Это всё бы ничего. Но с определенного момента (было это позже, когда я уже учился в МГУ) я стал понимать (главным образом, со слов собутыльников), что мое состояние алкогольного опьянения носит, мягко говоря, не совсем обычный, не совсем нормальный характер. На некоторой стадии пьянки мое поведение становилось неадекватным даже для очень пьяного человека. Я становился крайне нервным и агрессивным, внезапно бледнел, глаза наливались кровью, а главное - я начисто переставал себя контролировать: не мог верно определить свое местоположение, начинал путать всё. что только можно перепутать, энергично выкрикивал разный бред. При этом физических проявлений опьянения (нарушений походки, координации движений) почти не наблюдалось. Я был словно зомби, неконтролируемое нечто, одержимое злым духом. Как правило, это состояние длилось от 3 до 5 часов, по прошествии которых я обнаруживал себя протрезвевшим, часто в каких-то совершенно незнакомых местах. При этом воспоминаний об этих безумных 3-5 часах в мозгу или не сохранялось никаких, или же я мог припомнить лишь незначительные отдельные эпизоды моих нетрезвых приключений.

Изучая учебник по психиатрии и наркологии, я обнаружил, что мои алкогольные помутнения рассудка именуются научным термином "патологическое опьянение" - все симптомы оказались налицо. После этого я, пожалуй, впервые начал задумываться о том, что неплохо было бы завести привычку каким-то образом контролировать количество выпиваемого.

Да и вообще начиная со второй половины 1997 года, когда мне уже было 18, я начал все явственнее понимать, что употребление крепких спиртных напитков приносит мне все меньше положительных эмоций, что мое опьянение всё чаще носит именно болезненно-патологический характер, что водка не дает мне ничего, кроме неприятностей с милицией и родителями и убийственного похмелья. Мне надоело пить. Частота моих глобальных пьянок стала неуклонно снижаться.

Такое же постепенное падение интереса к алкоголю наблюдалось и у моих дегунинских компаньонов - у Олега с А.. Последним аккордом их пьяной юности явилось лето / 97. После этого Олег на немалый срок отошел от алкогольных дел вообще, а А. еще полгода вяло попивал от случая к случаю, скорее по инерции (порой нелегко выбросить привычную и с детства знакомую вещь, даже тогда, когда она уже совершенно тебе не нужна). Что же касается меня, то я еще какое-то время ужирался, правда существенно реже, на разных днях рождениях и прочих праздничных сейшенах в университетском кругу вплоть до конца 1997 г. Но без былого энтузиазма.

Дата добавления: 2015-07-25