Аргумент эмпиризма

Исходное предположение, которое лежит в основании телеологической модели, заключалось в том, что любая каузальность связана с заблуждением или ограничением. Это выражает крайнюю форму асимметрии и наиболее радикальную альтернативу сильной программе, которая настаивает на сим­метричном характере объяснения. Но возможна критика сильной програм­ма с менее радикальной позиции. Вместо того, чтобы любой тип каузально­сти связывать с заблуждением, не будет ли более правдоподобным утверж­дение, что некоторые причины вызывают ложные представления, в то вре­мя как другие вызывают истинные? Если затем обнаружится, что опреде­ленные типы причин систематически коррелируют с истинными и ложны­ми представлениями соответственно, тогда появится другое основание для отрицания симметричной точки зрения сильной программы.

Рассмотрим следующую теорию: социальные влияния вносят искаже­ния в наши представления, в то время как использование без помех на­ших способностей восприятия и сенсомоторного аппарата производит истинные представления. Подобная похвала опыту как источнику зна­ния может рассматриваться как призыв индивиду полагаться в познании мира на свои собственные физические и психологические ресурсы. Это утверждение веры в силу животных способностей человека к получению знания. Если дать им функционировать без ограничений, то их естест­венное, но каузально определенное действие будет иметь в качестве ре­зультата знание, проверенное и испытанное в практическом взаимодей­ствии с миром. Отказываясь от этого пути и полагаясь на сообщество [rely on one's fellow men], человек становится жертвой суеверных рос­сказней, мифов и спекуляций, которые в лучшем случае оказываются вто­ричными мнениями, а не первичным знанием. В худшем случае за ними стоят порочные мотивы вымыслов лжецов и тиранов.

Весьма знакомая картина. Это версия бэконовского предостережения от идолов рода, площади и театра. Значительная часть стандартного эм­пиризма представляет собой очищенный и уточненный бэконовский

Логос 5-6(35) 2002 173

подход к знанию. Несмотря на современную моду среди философов-эм­пириков избегать психологической интерпретации своих теорий, базо­вая точка зрения не слишком отличается от той, что была в общих чер­тах описана выше. Поэтому я буду без лишних усложнений ссылаться на нее просто как на эмпиризм.

Если эмпиризм прав, то опять-таки социология знания оказывается в действительности социологией заблуждения, верования или мнения, но не знания как такового. Данное заключение не настолько радикально, как то, которое вытекает из телеологической модели знания. Оно призы­вает к разделению труда между психологами и социологами, в рамках ко­торого первые занимались бы действительным знанием, вторые - заблуж­дением. Тем не менее, все предприятие в целом оставалось бы натуралис­тическим и каузальным. Поэтому здесь речь не идет, как это имело место в случае телеологической модели, о конфронтации в выборе между науч­ной перспективой и точкой зрения, которая воплощает совершенно иные ценности. Здесь битва должна развернутся полностью на собствен­но научной территории. Правильно ли проводится граница между исти­ной и заблуждением эмпирической концепцией знания? У эмпиризма имеются два недостатка, наводящие на мысль, что это не так.

Во-первых, было бы ошибкой допускать, что естественное функцио­нирование [natural workings] биологически заданных способностей че­ловека всегда производит знание. Они с равной естественностью произ­водят смесь знания и заблуждения и при этом под действием одного и то­го же вида причин. Например, средний уровень тревожности чаще всего приводит к росту обучаемости и успешному выполнению задачи по срав­нению с очень низким уровнем, но способность к выполнению задачи резко снизится, если уровень тревожности станет слишком высоким. В качестве лабораторного феномена данная закономерность носит до­статочно общий характер. Определенная степень голода будет способст­вовать умению животного удерживать информацию о его окружении, как в случае с изучением крысами лабораторного лабиринта в ходе поиска пищи. Высокий уровень голода может приводить к упорному и успешно­му поиску пищи, но он же снизит естественную способность реагировать на сигналы, которые не имеют отношения к первостепенной текущей за­даче. Данные примеры говорят о том, что различные каузальные условия могут, несомненно, быть связаны с различными формами истинных и ложных представлений. Однако они не демонстрируют, что различные типы причин просто коррелируют с истинными и ложными представле­ниями. Прежде всего, они показывают, что было бы неправильным рас­полагать психологические причины по одну сторону данного различе­ния и при этом как естественным образом ведущих к истине.

Конечно, данный недостаток можно исправить. Возможно, единст­венное, что показывают эти контр-примеры, состоит в том, что психоло-

174 Дэвид Блур

гические механизмы обучения имеют оптимальные границы функциони­рования, тогда как при выходе за их пределы они порождают ошибки. Можно утверждать, что когда эти механизмы находятся в пределах ука­занных границ, они способны производить знание, которое нельзя полу­чить ни из какого другого источника. Подобная ревизия данной доктри­ны вполне допустима, так как она вызывает гораздо более серьезные воз­ражения, которые должны быть рассмотрены.

Решающий момент, касающийся эмпиризма, состоит в его индивидуа­листическом характере. Те аспекты знания, которыми каждый человек должен и способен сам себя обеспечить, могут быть адекватно объясне­ны моделью данного типа. Но какая часть человеческого знания и его на­ук строится на простом взаимодействии мира с животным способностя­ми индивида? Скорее всего, очень незначительная. Важный вопрос со­стоит в следующем: какой анализ должен соответствовать оставшейся ча­сти? Правдоподобным будет утверждение, что психологический подход упускает из виду социальный компонент знания.

Разве индивидуальный опыт фактически не осуществляется по схемам разделяемых допущений, стандартов, целей и смыслов? Общество снаб­жает ими индивидуальный интеллект и обеспечивает условия, в которых они могут быть поддержаны и усилены. Если их индивидуальное восприя­тие неустойчиво, то существуют институции, готовые его поправить; если индивидуальный взгляд на мир начинает отклоняться, существуют меха­низмы, обеспечивающие надлежащую перестройку. Необходимость ком­муникации способствует поддержанию в индивидуальном сознании кол­лективных схем мышления. Наряду с индивидуальным чувственным опы­том есть нечто, что указывает за пределы этого опыта, что обеспечивает для него каркас и что придает ему более широкое значение. Оно расширя­ет индивидуальное сознание до сознания всеобъемлющей Реальности, до сознания того, что индивидуальный опыт есть опыт этой Реальности.

Знание, присущее обществу, характеризуется отнюдь не чувственным опытом составляющих его индивидов или суммой того, что можно на­звать их «животным знанием». Это, скорее, их коллективный взгляд (или коллективные взгляды) на реальность. Так, знание, свойственное нашей культуре, как оно представлено в нашей науке, не является знанием ре­альности, которое какой-либо индивид способен испытать или узнать, исходя из собственного опыта. Оно - это то, о чем говорят нам наши на­иболее обоснованные теории и наиболее глубокие идеи, в отличие от то­го, что могут сказать явления. Оно - рассказ, слагающийся из намеков и проблесков, которые, как мы думаем, открываются в наших экспери­ментах. Поэтому знание лучше приравнивать к Культуре, чем к Опыту.

Если принять данное значение слова «знание», тогда различие между ис­тиной и заблуждением не тождественно различию между индивидуальным опытом (его оптимумом) и социальным влиянием. Скорее оно становится

ЛОГОС 5-6(35) 2002 175

различием внутри амальгамы опытов и социально опосредованных пред­ставлений, составляющие содержание культуры. Данное различение явля­ется различением между конкурирующими констелляциями опыта и пред­ставления. Те же самые два элементы содержатся и в истинных и ложных убеждениях, так что открывается путь для применения симметричной фор­мы объяснения, которая апеллирует к одинаковым типам причин.

Один из способов выражения данной позиции, который может спо­собствовать ее пониманию и признанию, состоит в следующем утвержде­нии: то, что мы полагаем в качестве научного знания, является в значи­тельной степени «теоретическим» знанием. В основном именно о теоре­тическом видении мира всякий раз идет речь, когда говорят, что ученые что-то знают. И в первую очередь именно к своим теориям должны обра­щаться ученые, когда их спрашивают о том, что они могут нам сказать о мире. Однако теории и теоретическое знание не являются чем-то, что дано нам в опыте. Они суть то, что наделяет опыт смыслом, повествуя о том, что лежит в основании опыта, а также связывает и объясняет его. Это не значит, что теория невосприимчива в отношении опыта. Однако теория не дана вместе с опытом, который она объясняет. Не является опыт и единственным ее обоснованием. Другие факторы, отличные от факторов физического мира, требуются для того, чтобы направлять и поддерживать данный компонент знания. Теоретический компонент знания - компонент социальный, и как таковой является необходимым элементом истины, а не знаком простого заблуждения.

Мы обсудили два главных источника оппозиции социологии знания и оба отвергли. Телеологическая модель, безусловно, выступает радикаль­ной альтернативой социологии знания, однако, нет ни малейшего основа­ния ее принять. Эмпиристская теория несостоятельна в качестве описа­ния того, что люди на деле считают своим знанием. Она дает кое-какой строительный материал, но ничего не говорит о характере различных со­оружений, которые человек из него возводит. Следующий шаг будет со­стоять в соотнесении этих двух позиций с, возможно, наиболее типич­ным возражением в адрес социологии знания. Таково утверждение, что социология знания является самоопровержимой формой релятивизма.

Дата добавления: 2015-07-25