Американская тюрьма

Миссис Стивенсон познакомила нас с мистером Барри, человеком лет 50-ти, корреспондентом одной из сан-фран-цисских газет, радиокомментатором. Мы очень с ним подружились, и он стал часто заходить к нам, расспрашивая нас о Советской России, о нашей прошлой жизни. Может быть, кое-что из наших сведений он употреблял в печати или на радио.

Тем временем я подготовлялась к лекции: «Мадам Чэр-ман» (председательница)...— я, став в позу, громко повторяла бесчисленное число раз одно и то же. Бедная Ольга не знала, куда ей деваться от моих речей. Она затворяла двери, но квартира, маленькая, все было слышно. А тут еще м-р Барри взялся меня учить, как надо произносить речи.

И я зубрила, как ученица, часами,— без конца повторяла одну фразу за другой.

И вот наконец наступил день лекции в городской зале (Таун-Холл). Публики было полно. В первом ряду сидел мой учитель — Джон Барри, не сводил глаз с меня, что никак не содействовало моему спокойствию. Так было страшно, что я не помню, как я читала, что говорила, знаю только, что от волнения забыла все уроки Джона Барри. Публика аплодировала, а я кланялась, но Джон Барри был не очень доволен и сказал, что было не плохо, но что я не обращалась к последним рядам, как он учил, а к первым, и несколько раз под конец фразы говорила «ит».

М-р Барри нас часто возил по городу, знакомил с жизнью в Америке.

— Хотите посетить американскую тюрьму? — спросил он меня.

— Да, мне было бы очень интересно сравнить ваши американские тюрьмы с советскими, в которых мне пришлось сидеть.

И на другой день мы поехали в Сейнт-Квентин, одну из самых больших тюрем в Америке. Громадные серые здания, часовые кругом, но их немного, гораздо меньше, чем в советских тюрьмах. Чистота. Большинство заключенных ходят каждый день на работу. Нас провели не то в контору, не то в приемную и туда же привели несколько человек заключенных. М-р Барри сказал им, что я приехала из Советской России, что я дочь большого русского писателя Толстого и что, может быть, они хотят мне задать вопросы на интересующие их темы. Как всегда в таких случаях, люди не знали, с чего начать, переминались с ноги на ногу, и всем было неловко.

— Да,— сказала я,— знаю, как должно быть трудно, тяжко ежедневно смотреть на ту же самую стену, изучить все царапины и трещины на этой стене, знать, что каждый день повторится одно и то же, что вы увидите тех же людей, которые скажут вам те же слова, видеть один и тот же кусочек неба из камеры...

— Да почему вы-то все это знаете? — вдруг перебил меня один из заключенных постарше.

— Потому что я все это испытала...— сказала я.— Я сидела в тюрьмах при большевиках.

— Так, значит, вы наш товарищ по заключению,— сказал пожилой, хлопая меня по плечу.

Лед был разбит, и заключенные, перебивая друг друга, стали задавать мне бесчисленные вопросы: за что меня посадили в тюрьму? Как долго я там сидела? Каков тюремный режим?

— Чем вас кормили?

— Утром,— рассказывала я,— полфунта сыроватого хлеба с мякиной, которого должно хватить на целый день.

Пол чайной ложки сахара на целый день. Жидкий чай. В обед суп из мороженой картофельной шелухи, плохо отмытой, так что надо было ждать, пока грязь не осядет на дно тарелки, прежде чем начать его есть, сухая вобла.— Надо было объяснить, что такое вобла и как надо было бить рыбу обо что-то твердое, прежде чем можно было ее укусить.— На ужин иногда тот же грязный суп, иногда пшенная каша без масла. Вот и все.

Заключенные переглянулись.

— А мы получаем даже мороженое по воскресеньям.

— А какие были кровати?

— Не было кроватей. Нары. Три плохо сбитые доски. Тоненькие тюфяки, набитые стружками, которые проваливались в широкие щели, края больно резали тело. Я подкла-дывала под бок подушку, а то образовывались пролежни.

— А у нас удобные кровати,— сказали заключенные.

— Но все же жизнь кончена для нас,— сказал, сильно покраснев, очень молодой белокурый мальчик с наивными голубыми грустными глазами,— Я учился, был в колледже, теперь приходится отсиживать три года. Молодость пройдет, отвыкну заниматься. Пропала жизнь...

— Жизнь не пропала,— сказала я.— Конечно, не знаю, что у вас на совести...

— Чек подделал,— просто сказал юноша.

— Ну, вот видите... Все мы в жизни спотыкаемся, даже падаем. Но это не значит, что мы и останемся в этом лежачем положении. Вы споткнулись, почему же вам в жизни не поправиться и не начать ходить твердо, стараясь в дальнейшем не спотыкаться? Используйте это время. Я знала одного прелестного юношу в Москве, который был заключен в тюрьму на пять лет только за то, что он был князь. И за пять лет своего сидения он закончил полное университетское образование. Почему же вы не сделаете того же и не продолжите ваши занятия, чтобы потом экстерном держать экзамены?

Мы расстались с заключенными друзьями, юноша долго тряс мою руку.

— Я вам обещаю заниматься, даю слово...— Видимо, ему нужно было дать это слово для самоутверждения, чтобы самому убедиться, что он его сдержит.

Было уже 12 часов. Мы пошли в женскую столовую. Чистота, светло, раздавали суп, на второе какое-то мясо с зеленью. «Как в ресторане»,— подумала я. И невольно воображение рисовало советские тюрьмы…

Нам позволили посетить и некоторые камеры пожизненно заключенных. Одна камера меня особенно поразила. Это была чистенькая, светлая комнатка. На окне с решетками распевала канарейка. Повсюду множество книг, чистая, удобная кровать. И молодая, очень молодая девушка, пожизненно заключенная за убийство. Я пробовала с ней заговорить. Она не ответила. По сжатым губам, серьезному, почти злому выражению лица я видела, что наше посещение ей было неприятно.

Когда мы уходили, Джон Барри мне сказал, что группа мужчин, с которыми я говорила утром, просила, чтобы разрешили мне вечером прочитать лекцию большой группе заключенных, но смотритель не позволил.

Дата добавления: 2015-07-20