Несу факел

Олимпийский огонь, который был принесен в Австралию из Греции, доставляла в Мельбурн эстафета бегунов из различных атлетических клубов и спортивных организаций. Меня назначили участником эстафеты от Комитета выпускников Средней школы Мельбурна, и я должен был нести факел на этапе примерно в 250 милях от Мельбурна в час ночи.

Однако за восемь дней до начала Игр мне позвонил мистер Е. Дж. (Билли) Холт, технический директор Олимпиады. «Нам бы хотелось, чтобы ты пробежал последний этап вокруг стадиона и зажег олимпийский огонь»,– сказал Холт. Я был изумлен. Я думал, что такое дело могут поручить только очень почетному лицу, такому, например, человеку, как Марджори Джексон (Чемпионке XV Олимпийских игр в Хельсинки в беге на 100 и 200 м.– Прим. ред.).

Холт попросил меня не говорить о моем избрании ни единому человеку, поскольку имя человека, который зажигает олимпийский огонь, по традиции остается до последнего момента в тайне. Он также сказал, чтобы я принял участие в нескольких тайных репетициях. В сущности, я не планировал для себя посещение церемонии открытия Олимпийских игр, решив, что будет не очень интересно. Я был ограничен в средствах и купил себе билеты только на три дня, чтобы посмотреть 1500 м, марафон, 10 000 и 5000 м. Покупать же билет на день открытия было бы для меня роскошью.

Предварительно данное мной согласие на несение факела за 250 миль от Мельбурна я взял обратно и, имея в виду условие Холта никому ничего не рассказывать, заявил, что в этот день буду праздновать именины своего отца. И действительно, ни товарищи по работе, ни даже члены моей семьи и Хелен не знали о том, что меня выбрали зажигать олимпийский огонь.

Однажды после полудня я отправился на стадион для прикидочной пробежки с факелом, и время пробега было зафиксировано. Затем я явился туда в 9.30 утра, на этот раз в день открытия, переодетый в армейскую форму и в шлеме, закрывавшем лицо. Всякий австралиец, который интересовался легкой атлетикой, мог бы распознать меня по манере бега, когда я с факелом бежал по дорожке, а затем по зигзагообразной лестнице к медной чаше, где надлежало гореть огню, помещенной на одной из самых высоких точек стадиона. Однако, кажется, никто не обратил на меня особого внимания.

Держать предстоящее событие в тайне столь долгое время казалось невыносимым, но, наконец, в половине второго дня я сказал матери и отцу о роли, которую мне предстояло сыграть на предстоящем празднике открытия. Они закончили ленч и собрались к моей тете смотреть церемонию по телевизору.

– Вот,– сказал я, выбросив на стол два билета, которые вручил мне Холт.– Если вы хотите использовать их, вам нужно поторопиться.

Некоторое время родители думали, что я морочу им голову, но, когда убедились в том, что я не шучу, тотчас заказали такси и поспешили на стадион. Там они присутствовали на другом ленче, официальном, а затем их провели в ложу для почетных гостей.

Хотя мне казалось, что церемония открытия не такое уж волнующее зрелище, все стало представляться по-другому, когда я прибыл на Мельбурнский стадион. Никогда прежде он не выглядел так нарядно. На трибунах собралось 102 тысячи зрителей, а на арене, представлявшей собой веселый цветник, разместились команды шестидесяти восьми стран. Посмотрев первые приготовления к открытию, я поспешил к своему посту и стал ждать, когда появится предпоследний участник факельной эстафеты.

Разумеется, все было рассчитано до секунды, и именно из-за этой пунктуальности появление Дуга Илза с факелом на пять или шесть минут раньше расписания было почти сенсацией. Полицейский инспектор Уебб, ответственный за район стадиона, заподозрил в Дуге самозванца, приняв его за университетского студента, который решил напроказничать. Поначалу казалось, что инспектор арестует Дуга и увезет его в полицию, но Дуг все-таки каким-то образом сумел убедить инспектора в своих добрых намерениях и, добравшись до меня, зажег мой специальный факел от своего огня.

Факел, который я нес, был больше по размерам и тяжелее того, что доставили из Греции. Внутри имелось некоторое количество магния, чтобы пламя было хорошо видно из самой удаленной части стадиона. На трибунах стоял такой рокот, что я чуть не растерялся от смущения. Было странное, чуточку жуткое ощущение, когда я нес пламя по дорожке в присутствии такого множества людей. Кусочки горящего магния падали на мою руку, но я испытывал такое волнение, что не замечал этого. Позднее мне сказали, что атлеты на поле нарушили порядок и принялись меня фотографировать, хотя им не полагалось иметь с собой фотоаппараты.

Факел мог гореть десять минут, и, когда я достиг ступеней, ведущих к чаше, в которой должен был гореть олимпийский огонь, у меня еще оставалось в запасе шесть-семь минут. Алекс Джемисон, отвечавший за ход факельной эстафеты, стоял на трибуне, поджидая меня. Он проделал огромную организационную работу, и теперь его нервное напряжение достигло предела – он боялся, как бы чего не вышло в самый последний момент.

У Алекса был наготове другой факел, точная копия моего. Должно быть, стоя на своем месте, он воображал ужасающую картину, глядя на то, как я поднимаюсь по ступеням. Вот я вытянул руку так, чтобы все видели огонь, и вдруг факел гаснет. Теперь нужно кого-то посылать в Грецию за новым огнем. Без этого Олимпийские игры не начнутся!

Никого это не волновало больше, чем Алекса, и он, должно быть, почувствовал громадное облегчение, когда увидел меня на самом верху лестницы, увидел, как я отсалютовал факелом зрителям на трибунах, как зажег огонь в чаше. Когда я это делал, на трибунах наступила полная тишина. Но вот пламя вырвалось из чаши – стадион ликовал. Я испытывал волнующее ощущение всемогущества и чувствовал себя почти мифическим греческим богом. Более прозаичным было желание сфотографировать всю эту сцену самому.

Спустя несколько минут врач скорой помощи обрабатывал небольшие ожоги на моей правой руке. Несмотря на мои протесты, уверения в том, что меня нисколько ожоги не беспокоят, он настоял на своем, и вся моя правая рука была забинтована. В результате я имел весьма драматический вид на пресс-конференции. Мне задавали вопросы насчет ожогов. Газетчики не приняли моих заверений, что с рукой все в порядке. «Какое мужество!»– восклицали они. Людей трудно разубедить, если они хотят, чтобы их предположения были истинны.

После церемонии открытия я остался в тени. Настолько остался за кулисами, что без искренней помощи Брайса Маккея, Барри Олмонда и еще трех приятелей не попал бы даже на стадион в остальные дни. Эти пятеро ребят приобрели один «стоячий» билет на всех, но умудрялись по этому билету проходить все. Они уговорили меня присоединиться к ним в те дни, на которые у меня не имелось билетов. В первый раз они провели меня в ложу прессы, и моряк, стоявший у входа, подумал, что они из газеты или бегуны, пришедшие давать интервью. Когда я пытался проделать то же самое, моряк потребовал от меня пропуск. Конечно, меня не пропустили: никто не помнил, что я нес факел. Мои друзья подошли ко мне и сказали, чтобы в следующий раз я набрался большей наглости, и уговорили попытать счастья снова. В следующий раз я воспользовался другим проходом и, проходя мимо контролера, сделал безразличный вид. На этот раз попытка была вполне успешной.

Никогда не представляя себе своего участия в Олимпийских играх, я не испытал особенного волнения, как зритель. Было множество великих спортсменов, но я никогда не сравнивал себя с ними. Я хладнокровно смотрел на соревнования, не думая, например, при виде выступлений Владимира Куца, сокрушавшего Гордона Пири на 10 000 м, о том, что через восемь лет буду бороться за победу на Олимпиаде.

Наиболее памятные впечатление оставил у меня критический момент в беге на 10 000 м, когда Куц приглашал Пири взять лидерство. Гордон был настолько утомлен и настолько поглощен идеей преследовать русского, что замахал рукой и сбавил темп, разрешая сопернику продолжать лидировать и делать необходимый разрыв. Владимир после этого говорил, что, если бы заметил хоть какой-нибудь признак силы в лице Пири, какое-либо указание, что англичанин еще имеет резервы, он бы сломался. Но очевидная агония, в которой пребывал Пири, дала Куцу именно тот стимул, в котором он нуждался, чтобы сохранить свое преимущество и закончить бег первым. (На Олимпиаде в Мельбурне В. Куц выиграл бег и на 5000 м.– Прим. ред.)

Тактика Куца была вполне ясна. Однако лишь спустя несколько лет я осознал, насколько трудно оторваться от соперника, используя попеременно быстрые рывки и замедленный бег.

Мои представления в то время были такими: англичанин был слишком озабочен преследованием Владимира и растерялся, когда тот замедлил темп. Однако более вероятно, что темп Куца измотал Гордона, и он просто никак не мог взять инициативу в свои руки.

Говорилось, что график бега Пири не был близок к его лучшему результату и что он мог бы выиграть финал, если бы не обращал внимания на Куца и установил собственный ровный темп по всей дистанции. Но исключительно трудно бежать в ровном темпе, если кто-то подстегивает тебя. Могу сказать сегодня по своему опыту, что не желаю ничего лучшего, чем бегуна, который ведет бег в ровном темпе, позволяя мне отсиживаться у него за спиной. Так пройдем мы несколько миль, а затем бац – и я выйду вперед. Нет. Владимир превосходил своего преследователя и в физическом, и в тактическом отношении. Ведь Пири продемонстрировал великолепные усилия, держась так долго за ним!

Гордон Пири – одно из выдающихся явлений в спорте. Очень прямолинейный, он был полон различных идей и в поездке в Аделаиду после Игр, как мне помнится, давал советы по самым разнообразным вещам, начиная от того, как бежать стипль-чез, и кончая метанием копья.

Его теория стипль-чеза основывалась на том, что бегун слишком много энергии расходует на преодоление ямы с водой. Вместо того чтобы сильно отталкиваться от барьера, стремясь попасть на мелкое место, бегуну, по мнению Пири, следовало прыгать в самое глубокое место, а потом выбираться оттуда. В своей способности порождать безумные идеи он напоминал Перси Черутти. По крайней мере, он всегда удивлял чем-то новым, и если девять его идей были непрактичными, то над десятой стоило задуматься.

Другим финалом, который произвел на меня большое впечатление, был финал на 1500 м. Джим Бейли, хваставший накануне Игр, не участвовал в забеге из-за приступа сенной лихорадки. Австралийская пресса безжалостно критиковала его, и, я думаю, он этого и добивался. Но, несомненно, болезнь взяла свое, и я вполне мог понять, что он чувствовал. Для австралийцев большим огорчением была неудача Джона Лэнди, который хотел закончить свою карьеру победой на Олимпийских играх. Мне кажется, что Джон провел бег тактически правильно. На дистанции он бежал далеко от лидеров вблизи бровки. Рон Деланей из Ирландии следовал за ним по пятам. На последнем круге Джон стал пробиваться вперед. Брайен Хьюсон принял его вызов, а затем перед последним поворотом вперед вышел немец Рихтценхайн. Теперь была очередь за Джоном, но у него болело сухожилие, и он не был уверен в своих силах. Пока он колебался, Деланей выскочил вперед, достал немца и пришел к финишу победителем. Джон, бежавший на прямой быстрее всех, не считая Рона, был третьим.

В конце состязаний ирландец упал на колени, перекрестился и принялся молиться. Лэнди пошел через поле узнать, не болен ли победитель. Это было вполне в духе Джона.

Дата добавления: 2015-07-25