Глава десятая. Эрих Кох Пауль Даргель

Эрих Кох... Пауль Даргель... Альфред Функ... Герман Кнут... Эти имена были хорошо известны на захваченной гитлеровцами территории Украины. Главари гитлеровской шайки со своими подручными грабили, душили, уничтожали все живое на украинской земле. Одно упоминание этих имен вызывало у людей содрогание и ненависть. За ними вставали застенки и виселицы, рвы с заживо погребенными, грабежи и убийства, тысячи и тысячи погибших ни в чем не повинных людей.

«Пусть знают эти палачи, что им не уйти от ответственности за свои преступления и не миновать карающей руки замученных народов».

Эти слова мы знали наизусть. Они напоминали нам о нашем патриотическом долге, о долге перед теми, чья кровь вопиет о возмездии. Они служили нам программой нашей боевой работы. Настала пора переходить к активным действиям.

И когда Николай Иванович Кузнецов, снова по собственной воле, без вызова, явился в лагерь и стал просить нашей санкции на совершение акта возмездия над заместителем гаулейтера Паулем Даргелем, мы не стали его дольше удерживать. [304]

Если Эрих Кох, являясь одновременно имперским комиссаром Украины и гаулейтером Восточной Пруссии, в Ровно бывал только наездами, то Пауль Даргель, правительственный президент, заместитель Коха по политическим делам, находился в «столице» почти безвыездно. Лишь время от времени он вылетал в Киев, Николаев, Днепропетровск или другие города, чтобы на месте направлять «деятельность» своры гитлеровских комендантов и губернаторов. Руководство бандами националистов исходило тоже от Даргеля.

В отряде Кузнецов пробыл несколько дней. Он подробно обсуждал с нами план ликвидации Даргеля. К этому времени Валя Довгер, работавшая в экспедиции рейхскомиссариата, успела хорошо изучить распорядок дня правительственного президента. Ни Валя, ни Кузнецов еще не знали, разрешим ли мы операцию, но уже готовились к ней. Валя сообщила Николаю Ивановичу о маршруте, которым обычно шел Даргель, она рассказала, что ежедневно, в четырнадцать часов тридцать минут, Даргель выходит из рейхскомиссариата и направляется к себе в особняк обедать. При этом его сопровождает адъютант в чине майора, который обычно носит под мышкой кожаную папку красного цвета. Самого Даргеля Николай Иванович видел только однажды, на параде. Но Кузнецов был твердо уверен, что узнает его.

Даргель занимал особняк на одной из главных улиц Ровно, которую фашисты назвали «Шлосс-штрассе». На этой улице жили только высшие гитлеровские чиновники. Никто из местных жителей не имел права там появляться.

Двадцатого сентября шофер ровенского гебитскомиссариата, военнопленный Калинин, предоставил Николаю Ивановичу личную машину гебитскомиссара — новенький, стального цвета «опель-капитан».

В машину за шофера сел Николай Струтинский, одетый в форму немецкого солдата. Рядом с ним Кузнецов в форме лейтенанта, с накинутой поверх кителя резиновой офицерской пелериной. Они поехали по маршруту, указанному Валей. Время приближалось к тому моменту, когда Даргель должен был показаться из рейхскомиссариата и идти в свой особняк. [305] И Кузнецов и Струтинский были уверены, что операция им удастся.

Стоять на улице с машиной и ждать было рискованно. На улице дежурили фельджандармы, один из них постоянно находился у особняка Даргеля.

Кузнецов и Струтинский остановили автомобиль в переулке так, чтобы из-за угла им был виден подъезд рейхскомиссариата.

Стрелка часов приближалась к половине третьего, когда из подъезда рейхскомиссариата появился жандармский фельдфебель, а следом за ним человек в штатском, очевидно, агент гестапо. Об этих охранниках Валя предупреждала Кузнецова. И жандарм и гестаповец выходили обычно на одну-две минуты раньше Даргеля, чтобы осмотреть дорогу, по которой должен пройти правительственный президент.

Точно в 14.30 из того же подъезда вышел генерал, которого сопровождал майор. Последний нес под мышкой красную папку.

— Они, — сказал Кузнецов, — Коля, газ!

Машина быстро настигла гитлеровцев. Кузнецов выскочил из кабины с пистолетом в руке и в упор выстрелил в генерала, а потом в адъютанта. От первой же пули Даргель покачнулся и упал навзничь. Кузнецов выстрелил еще по разу в обоих фашистов.

Он ни о чем не успел подумать. Он заметил только, что лицо генерала сегодня как будто выглядело смуглее, чем тогда, на параде.

Кузнецов прыгнул в машину и уже на ходу захлопнул дверцу. В тот момент, когда он подбежал к машине, из кармана его «выпал» бумажник.

Было время обеденного перерыва. На улице находилось много прохожих. Услышав выстрелы, люди бросились врассыпную. Захлопнулись окна. Недавно еще шумная улица притихла. Когда к убитым подбежали жандармы, машины след простыл.

Несколько дней мы не имели никаких сведений о последствиях совершенного Кузнецовым акта возмездия. Обычно не проходило дня, чтобы в лагере не появлялись два-три связных из Ровно. Теперь же, когда так хотелось знать обстановку в городе, как назло, никто из них не приходил. Было ясно, что эсэсовцы и жандармы оцепили город и оттуда невозможно выбраться. [306]

Больше всех мучился неизвестностью Кузнецов. Когда наконец двое разведчиков — Куликов и Галузо — пришли в лагерь, Николай Иванович первым набросился на них, схватил принесенные ими немецкие и украинские газеты, начал читать и... обомлел.

«Убийство имперского советника финансов д-ра Геля и его адъютанта», — прочел он на первой странице. Тут же в траурной рамке был портрет Геля. Одутловатое лицо, чуб по-гитлеровски.

Гель совсем недавно, всего за несколько дней до того, как был убит, приехал в Ровно выкачивать налоги из населения. Правительственный президент Даргель гостеприимно приютил его в своем особняке.

— Аи, Николай Иванович, как же это вы опростоволосились? — сказал я Кузнецову.

— Не знаю. Это наваждение какое-то! Я хорошо запомнил лицо Даргеля. Оно только показалось мне смуглее, чем на параде. И адъютант шел с красной папкой! Ничего не понимаю, что это значит? — удивлялся Кузнецов, обескураженный ошибкой.

В то время мы не знали, что Гель был очень похож на Даргеля.

Вслед за Куликовым и Галузо пришел в лагерь и Коля Маленький. Он принес письмо от Вали. Валя тоже писала об ошибке Кузнецова.

— Мне ничего не передавала? — спросил Кузнецов.

— Ни, — отвечал Коля, отрицательно качнув головой.

— Черт бы взял этого Геля! — и сокрушался и сердился Кузнецов. — В следующий раз, перед тем как стрелять, придется фамилию опрашивать!..

Он никак не мог простить себе этой ошибки. Особенно он мучился тем, что и Валя — он это знал — тоже не простит ему ее. Ведь она сделала все возможное, «разжевала» операцию так, что ему оставалось только проглотить, а он...

— Разрешите мне вторично стрелять в Даргеля! — настаивал он.

— Успокойтесь, Николай Иванович! Ошибка не так уж значительна. Вы знаете, кто такой Гель и за чем он сюда приехал!

Мы принялись читать все газеты, какие принесли Куликов и Галузо. Все они выражали глубочайшую [307] «скорбь» по поводу смерти имперского советника финансов. В сообщении об этой смерти, между прочим, говорилось, что хотя убийца и был в форме немецкого офицера, но властям доподлинно известно, кто он.

Мы поняли, что гитлеровцы «напали на след». Поняли — и обрадовались. Мы боялись, как бы не остался незамеченным «оброненный» Кузнецовым бумажник.

Бумажник этот имел свою небольшую историю.

В одной из стычек с бандой националистов к нам в плен попал один из эмиссаров Степана Бандеры, прибывший из Берлина. Он рассказал, что в гестапо недовольны украинскими националистами, которые перепуганы разросшимся партизанским движением и не только не ведут с ним борьбы, но попрятались под крылышко крупных немецких гарнизонов.

— Гестапо приказало немедленно бросить все наши силы на борьбу с партизанами, — показал пленный. — Я прибыл сюда по личному приказанию атамана Бандеры.

У него-то, у этого эмиссара, и был нами взят бумажник — новенький, хорошей кожи, с клеймом берлинской фирмы. Содержимое бумажника полностью подтверждало показания пленного: паспорт с визой на право въезда на территорию Западной Украины; членский билет берлинской организации украинских националистов и директива за подписью «руководства», требовавшая немедленно обратить все силы на поголовное истребление советских партизан...

Мы начали с того, что пополнили бумажник. Мы положили в него примерно то, что обыкновенно находили у каждого взятого в плен или убитого в бою националиста: десятка полтора рейхсмарок, столько же американских долларов, купюру в пять фунтов стерлингов, советские деньги. Положили также несколько коронок от зубов. Расстреливая мирных людей, националисты вырывали у своих жертв эти «ценности» и прятали по бумажникам и карманам; одними золотыми коронками мы набрали у бандеровцев, мельниковцев и бульбашей несколько килограммов золота.

Бумажник был наполнен. В последний момент, стараясь предусмотреть все, чтобы гитлеровцы этот [308] фокус приняли за чистую монету, мы прибавили к содержимому бумажника три золотые десятки царской чеканки.

Что же касается директивы, то ее мы заменили новой, написанной тем же почерком и гласившей: «Дорогой друже! Мы очень удивлены, что ты до сих пор не выполнил нашего поручения. Немцы войну проиграли, это ясно теперь всем. Нам надо срочно переориентироваться, а мы скомпрометированы связью с гитлеровцами. Батько не сомневается, что задание будет тобой выполнено в самое ближайшее время. Эта акция послужит сигналом для дальнейших действий против швабов». Следовала неразборчивая подпись.

Просматривая газеты, мы убедились, что бумажник свою роль сыграл.

На похоронах Геля в своей надгробной речи правительственный президент Даргель гневно обрушился на «господ атаманов», упрекая их в неблагодарности по отношению к Германии, которая их кормит, одевает и дает средства на борьбу с большевиками.

Стало известно также, что в Ровно по подозрению в убийстве Геля арестовано и расстреляно 38 виднейших украинско-немецких националистов, в том числе 13 работников так называемого «всеукраинского гестапо»; был арестован редактор газеты «Волынь», издававшейся на украинском языке под диктовку гитлеровцев, и некоторые другие «деятели». Аресты не ограничились только Ровно.

Подобные вести не могли не вызывать в нас чувства удовлетворения. Но они не приносили облегчения Кузнецову.

— Как это со мной случилось? — продолжал он возмущаться. — Неужели надо и впрямь фамилию спрашивать?

— Какая, в сущности, разница — Даргель или Гель? — успокаивали мы Николая Ивановича.

К тому времени мы знали из газет, что Гель видный фашист, что в национал-социалистской партии он с 1926 года, что сам фюрер прислал ему на могилу свою высшую награду — Рыцарский крест.

Было, однако, серьезное обстоятельство, в равной степени тревожившее всех нас. Об убийстве Даргеля в тот же день, по докладу Кузнецова, было сообщено [309] в Москву. Хорошо, что у товарищей в Москве оказались не такие горячие головы, как у нас в лесу, и, они до проверки не стали информировать Главное, командование. Но так или иначе мы оказались в. смешном положении, да и в большом долгу перед командованием.

И Кузнецову было разрешено совершить покушение вторично.

Всю ночь шла работа над серым «опелем» ровенского гебитскомиссара. Машину перекрашивали в черный цвет, поставили другой номер, снабдили новыми документами.

И тридцатого сентября на том же месте, где и, прежде, Кузнецов метнул гранату в Даргеля и его адъютанта. Оба фашиста упали. Небольшой осколок гранаты попал в левую руку Николая Ивановича. Это не помешало ему быстро сесть в машину.

На этот раз опасность была большая. Недалеко от места взрыва стояла немецкая дежурная машина типа «пикап». Струтинскому пришлось проехать мимо нее. Гестаповцы метнулись к «пикапу», но замешкался шофер. Насмерть перепуганный, он никак не мог завести мотор. Когда же наконец «пикап» тронулся с места, черный «опель» был уже далеко.

Началась погоня.

На окраине города Кузнецов увидел гнавшийся за ними «пикап» с гестаповцами. Впереди, метрах в ста, был виден такой же черного цвета «опель», как у Кузнецова, идущий в том же направлении.

— Сворачивай влево! — крикнул Кузнецов Струтинскому.

Струтинский так круто повернул машину, что она чуть не опрокинулась. Переулком они влетели на параллельную улицу и помчались уже в обратном направлении — прямо к лесу.

Гестаповцы продолжали гнаться за «опелем». За городом, на шоссе, они открыли по нему огонь. Пуля попала в покрышку, и «опель» на полном ходу занесло в кювет. Из машины гестаповцы вытащили полуживого от страха немецкого майора, избили его, связали и увезли в гестапо. Кузнецов и Струтинский благополучно прибыли на «зеленый маяк», а оттуда — в лагерь. [310]

Весь вечер в штабном чуме не прекращался оживленный разговор. Кузнецов и Струтинский возбужденно рассказывали о том, как они убили Даргеля и его адъютанта, как оказавшийся впереди похожий на их машину «опель» помог им улизнуть из-под носа карателей. Их возбуждение передалось и нам, штабным работникам. Мы переспрашивали, стараясь вникнуть во все подробности совершенного акта возмездия. Так и не ложились спать — проговорили до утра. А наутро пришел Коля Маленький, усталый, измученный, весь в пыли. Он принес письмо от Вали. Оказывается, вопреки всем инструкциям Валя не усидела у себя в экспедиции и из подъезда рейхскомиссариата наблюдала картину покушения. На этот раз Кузнецов не ошибся: перед ним был действительно Дар-гель.

Но и на этот раз Даргель не был убит. Граната разорвалась на мостовой, у самой бровки тротуара, и взрывная волна ударила в противоположную сторону. На другой стороне улицы ручкой от гранаты был убит какой-то немецкий подполковник.

Даргель упал на тротуар тяжело раненный и оглушенный. Подоспевшие охранники унесли его в особняк.

Вот все, что сообщала в своем письме Валя. По письму чувствовалось, что и на этот раз она невысоко оценивает действия Кузнецова. Да и сам Кузнецов был вновь глубоко разочарован исходом операции.

Вероятно, он потребовал бы, чтобы ему разрешили в третий раз стрелять в Даргеля, если бы не пришло сообщение, что Даргель вылетел в Берлин.

Карьера правительственного президента окончилась.

Вскоре из Берлина прибыли крупные «деятели» гестапо и фельджандармерии. Они заменили прежних руководителей этих учреждений в Ровно — те были разжалованы и отправлены на фронт. Очевидно, произведя эту замену, гитлеровцы надеялись, что им удастся установить в городе ту тишину, о которой мечтали они, организуя в Ровно свою «столицу».

Шум, поднявшийся в связи с этими актами возмездия, радовал советских людей. Не только на фронте, [311] но и здесь, в глубоком тылу врага, в «фашистской столице» Украины, гитлеровские захватчики получали расплату за свои злодеяния.

А на «зеленом маяке» вновь началась подготовка. Здесь только что перекрасили машину «мерседес», уведенную из гаража рейхскомиссариата. Краска еще не просохла, когда Кузнецов и Струтинский усаживались в машину, чтобы ехать в Ровно.

— Смотрите, краска свежая, попадетесь, — предупреждал Коля Маленький, наблюдавший за приготовлениями.

— Ничего, — весело отвечал Струтинский, — мы ее против ветра погоним, просохнет!

У заставы их остановили:

— Хальт! Ваши документы!

Кузнецов предъявил документы на себя, на Струтинского и на автомашину. Их пропустили.

Проехали квартал — снова застава:

— Хальт! Ваши документы! Кузнецов возмутился:

— Позвольте, у нас только что проверяли!

— Извините, но сегодня на каждом шагу будет проверка, господин лейтенант, — доверительно пояснил жандарм. — Мы ловим бандитов, одетых в немецкую форму. — И, просмотрев документы Кузнецова, откозырял: — Пожалуйста, проезжайте.

— Коля, сворачивай в переулок, а не то можем нарваться, — сказал Кузнецов Струтинскому.

— Не беспокойтесь, Николай Иванович, — ответил тот. — Документы у нас крепкие.

— Документы хорошие, знаю, но мы все же не имеем права ехать к Вале. А вдруг за нами следят? Лучше переждем.

Струтинский свернул в переулок. На углу Николай Иванович остановил «мерседес» и вышел на мостовую.

— Коля, ты наблюдай за главной улицей, а я буду помогать немцам.

Через несколько минут Кузнецов остановил проезжавшую машину:

— Хальт! Ваши документы!

— Господин лейтенант, у нас уже три раза проверяли. [312]

Не успела отъехать эта машина, показалась вторая.

— Хальт! Ваши документы! — приказал Кузнецов.

— Не беспокойтесь, лейтенант, — сказал один из пассажиров, показывая гестаповский жетон, — мы ловим того же бандита...

Два часа проверял Кузнецов документы, пока Коля Струтинский не сказал ему, что на других улицах заставы сняты. Тогда они сели в машину и спокойно поехали.

В свое время, на параде, Кузнецов и Валя видели на трибуне человека необыкновенной толщины. Это был генерал Герман Кнут, заместитель имперского комиссара Украины по общим вопросам и глава конторы «Пакетаукцион».

Основной специальностью Германа Кнута был грабеж. Все достояние конторы «Пакетаукцион» состояло из имущества советских граждан, приобретенного с помощью автомата и резиновой дубинки. Сам Кнут нередко наведывался на склады своей конторы. Осматривал свезенные туда вещи, каждую, которая ему приглянется, он молча трогал пальцем. Помощники Кнута по грабежу знали этот жест заместителя гаулейтера. Кнут указывал, что вещь, к которой он прикоснулся, принадлежит ему и что ее нужно отправить на его личный склад. Зная это, нетрудно было понять, с чего так разжирел заместитель имперского комиссара.

Контора «Пакетаукцион» помещалась на улице Легиона, близ железной дороги. Здесь и остановили свою машину Кузнецов, Николай Струтинский и Ян Каминский, за которым они заехали, уезжая от Вали. Ждать им пришлось недолго. С немецкой точностью, ровно в шесть часов, Кнут выехал из конторы.

Каминский приоткрыл дверцу машины, привстал и в тот момент, когда машина Кнута поравнялась с ними, бросил в нее гранату.

Переднюю часть машины разнесло; потеряв управление, она ударилась о противоположный забор.

Кузнецов и Струтинский открыли огонь из автоматов. И когда увидели, что стрелять больше не в кого, так же спокойно умчались, как и приехали. [313] У конторы «Пакетаукцион» под обломками автомобиля валялась туша Германа Кнута. Рядом лежал труп его личного шофера.

Геля фашисты хоронили пышно — с венками, с ораторами, с некрологами в газетах. О покушении на Даргеля гитлеровцы много шумели, а вот о Кнуте в газетах не было сказано и написано ни единого слова.

Кнут был убит, но гитлеровцы решили об этом молчать. В самом деле — они «хозяева», они установили «новый порядок», они «победители», а их главарей средь бела дня на улицах Ровно, в их «столице», убивают неизвестные лица. Поиски виновников ни «чему не приводят. Лучше уж молчать, не позорить себя.

Вскоре после убийства Кнута до нас стали доходить слухи о каком-то необыкновенном, богатырской силы человеке, который разъезжает по городам и селам и открыто убивает гитлеровцев. Говорилось, что вот наконец явился мститель, карающий оккупантов за все их злодеяния, за горе и слезы людей. Из уст в уста передавались подробности покушения на Даргеля и убийства Кнута. Эти «подробности», правда, имели мало общего с истиной, но они рисовали мстителя как человека необыкновенной силы и бесстрашия.

Именно такие сведения услышал от крестьян и передал нам Казимир Домбровский, а вслед за ним и многие другие хозяева явочных квартир, городские разведчики. Наш новый партизан Константин Сергеевич Владимирский, бывший секретарь Алтайского обкома комсомола по школам, тяжело раненный в боях, взятый в плен, бежавший из лагеря и вот наконец нашедший нас, первое, о чем сообщил по приходе в отряд, — это о народном мстителе, рассказы о котором он слышал повсюду на своем долгом пути. Владимирский перечислил с десяток наших диверсий, и все эти патриотические дела народной молвой приписывались одному и тому же лицу, стрелявшему в Геля, Даргеля и Кнута. Тому же народному мстителю приписывались и другие дела, которых он еще не совершал, например, убийство главного судьи Адольфа Функа, мучителя советских людей, палача Украины. [314]

Рассказывали, что мститель ворвался ночью в квартиру к Функу, вытащил его на улицу и повесил на той же самой виселице, где накануне висели тела советских патриотов.

И многое еще в этих из уст в уста передававшихся рассказах было так же мало достоверно, как и убийство главного судьи, который, к сожалению, пока здравствовал и подписывал приказы о расстрелах заложников. Нередко желаемое выдавалось за действительное.

Дата добавления: 2015-07-25