Цель оправдывает средства. Толстые стекла глушили рев взлетающих самолетов

Толстые стекла глушили рев взлетающих самолетов. За окнами быстро стемнело. Ему показалось, что ресторан превратился в огромный аквариум с черными стеклами. В мутном свете настольных ламп колыхались люди-водоросли. Официантки белыми рыбками скользили в густом, как теплая стоячая вода, воздухе. Гога стал похож на большого лупоглазого осьминога. Сидевший с ним рядом Самвел водил острой, как у мурены, мордочкой. Глаза были по-рыбьи равнодушными и хищными одновременно.

Ашкенази вытер холодную испарину со лба. В горле пересохло, перед глазами плыли цветные облачка. Он сделал еще глоток. Апельсиновый сок показался кислотой, Ашкенази закашлялся, зажав рот салфеткой. От кашля ножом резануло под сердцем. Он охнул и прижал ладонь к груди, где вялым комочком все слабее и слабее билось сердце.

— Ах! — Гога проводил взглядом пошедший на взлет мерцающий строчкой иллюминаторов огромный «Боинг». — Красавец, просто красавец! — Он вы тер салфеткой маслянистые губы. — Слушай, что скажу, дорогой Самвел. Есть вещи, которые, как ни объясняй, никогда не поймешь. Вот этот самолет. — Он ткнул вилкой вслед круто набиравшему высоту «Боингу». — Кусок железа, фаршированный приборами. Но летает, как птица! И не надо мне объяснять всякую аэродинамику-хренамику. Ни ты, ни я ни черта в ней не понимаем, да? Мы восхищаемся красотой. А как ее объяснить, Самвел? Нельзя же объяснить красоту женщины анатомией. Ну там печень, почки и прочий ливер… Все одинаково. Но одна — красавица, а на вторую — домкратом не поднять. К чему это я? А к тому, Самвел, что я хочу поднять этот бокал за то, чтобы мы никогда не разучились восхищаться красотой и не учились задавать дурацкие вопросы.

— Хорошо сказал, Гога. Очень хорошо! — Самвел поднял свой бокал, посмотрел вино на свет. Успел стрельнуть глазами по углам зала.

— Э, дорогой. — Гога широко улыбнулся. — Со мной так не надо. Что тебя беспокоит? Сидим, пьем, кушаем. Люди кругом приличные. Зачем волнуешься, меня волноваться заставляешь?

Он в который раз поймал себя на мысли, что подозрительность Самвела начала приобретать маниакальный характер. Гоге Осташвили Самвел достался по наследству. С детства привык, что остролицый, всегда настороженный Самвел находился рядом с отцом. Рядом, но чуть сзади. Отец завещал ему беречь своих сыновей. Старшего год назад нашла пуля. Гога остался единственным в роду мужчиной, и Самвел занял место у него за спиной. Через него шли связи по всему Кавказу. Двоюродный брат Самвела стал начальником штаба отрядов «Мхендриони», с таким родственником никаких проблем в Грузии иметь не будешь. О подозрительности и жестокости Самвела знал весь преступный мир бывшего Союза. Но опека, благодаря которой удалось сохранить наработанное отцом и старшим братом, все больше и больше тяготила Гогу. Самвел был старшим во всех смыслах этого слова, открыто выступить против его авторитета Гога не решался. Он окольными путями добыл данные медицинского обследования Самвела, оказалось, что тот здоров, как бык. Оставалась одна надежда — на случай, произошедший по божьей воле или хорошо организованный.

— Береженого бог бережет. — Самвел покачал бокал в руке. Острые разноцветные блики больно ударили по глазам Ашкенази, сосредоточенно пережевывающего кусок антрекота. Всем своим видом Ашкенази показывал, что к разговору никакого отношения не имеет и иметь не желает.

— Слушай, давай я денег дам, всех отсюда попросят?! — Гога едва сдерживал рвавшееся наружу раздражение. — Посидим последние полчаса, как люди. Тогда ты не будешь зыркать по сторонам? — Гога уже вскинул было руку, но Самвел отрицательно покачал головой.

— Не надо, Гога. Нельзя обижать всех подряд. Врагов надо помнить в лицо. Вокруг большого человека — а ты стал большим, отец, пусть земля ему будет пухом, мог бы тобой гордиться — крутится слишком много людей. Надо быть осторожным и не отдавить кому-нибудь лапку. Маленькие — они обидчивые. А если это умный человечек, то понимает, что стать большим можно, повалив того, кто уже состоялся. Закон природы.

— Что-то я тебя не пойму?

— Алаверды, Гога. Ты мне как сын. Хочу выпить, чтобы мы никогда не научились забывать своих близких и прощать своих врагов.

— Хорошо сказал. — Гога пригубил вино. Пил всегда мало. Мяса практически не ел. Но никогда не позволял себе давить на других — пусть пьют и едят, что заблагорассудится, сколько жить, болеть или нет — каждый выбирает сам. Проследил за Самвелом, тот пил правильно, так и надо пить сухое вино: медленно, сквозь зубы, втягивая в себя острую, щекочущую горло холодком струю. — Я понял тебя, дядя Самвел. — Отставил бокал. — Вернусь из Вены, поговорим. Потерпи пару дней.

— Что мне ждать, пока ты там своих гимнасток по тощим задницам хлопаешь? Без тебя чемпионками станут, можешь не беспокоиться. Не хочу ждать. — Самвел тряхнул головой. — Скажу сейчас, а ты подумай. Время будет. — Он уже не таясь осмотрел зал. Поймав его тревожный взгляд, мальчики-крепыши из охраны, оккупировавшие два соседних стола, закрутили головами на толстых боксерских шеях.

— Ладно, говори. — Гога положил локти на стол. Жалобно пискнули швы у натянувшегося на его мощных плечах темно-бордового пиджака.

— Не споткнись, Гога. Ты растешь, стал совсем крутым. Тебя отовсюду видно. А это не всем нравится. Вспомни о брате. — Самвел понизил голос. — Он посчитал, что достиг всего. И через месяц его убили. Не повторяй его ошибки. Не торопись взять от жизни все. Оставь немного на завтра. Или этого завтра у тебя не будет.

— А что у меня есть? — повысил голос Гога. — Деньги? Этой грязи сейчас у всех полно. В Кремль пустили? Потому что уважают. У меня сила, Самвел. А сейчас время сильных. Хватит, поползали на брюхе. Вспомни, колбасу жрали — шторы закрывали! Как бы кто не заметил, что ты лишнюю пайку схавал. А я не хочу горбатым ходить, если всех перекосило.

— Да, Кремль… — Самвел подцепил пальцами листик зелени, отправил в рот.

— Что, не нравится? — зло прищурился Гога.

— И очень многим. — Самвел пожевал тонкими бледными губами. — Плохие слова говорить стали. А это нехорошо.

— Что именно?

— Про то, что отец тебе «закон» купил, вдруг вспомнили. Говорят, что «лаврушечники» вечно все за бабки делают и о них только и думают.

— Кто говорит?

— Менты подлянки строят, трудно догадаться? Стариков с молодняком стравливают, беспредельщиков, сук немытых, на порядочных науськивают. Теперь решили в национализм поиграть. А ты со своей партией лезешь. На кой она тебе?

— Хочу сильных в один кулак собрать. Слабыми этим жирным легче верховодить. Так нас доить и будут, пока не надоест. Я не хочу по их разрешению на толчок ходить. Кто сильный, пусть и правит. Наймем чиновников, кто поумней. А то все горазды хапать, а работать как не умели, так и не умеют. Союз просрали! Сейчас под каждым забором — по президенту. И при нем орда голодных. Мне же за себя иногда стыдно… Сколько мы денег вгрохали, чтобы нас хоть в спорте уважать начали! А меня доят — дай денег на выборы, дай заткнуть глотки шахтерам. А то, представляешь, под конфискацию, говорят, подведем! Ну не суки, а? — Он плеснул себе вина, выпил одним махом.

— Я все понимаю, Гога. Но другие? Ты же — вор в законе, — понизив голос сказал Самвел. — И они хотят, чтобы ты им оставался.

— Хм! — Глаза Осташвили превратились в хищные щелочки. — Согласен, вор. Только не тот, что кроме шконки лагерной и «малины» ничего знать не хочет. Таким не хотел быть и никогда не буду. Книжки надо читать, Самвел. Вор — от «врага» пошло. Тот, кто по общим законам, писаным для слабаков, жить не мог и не хотел, вот того вором называли. И здесь, — он смазал себя ладонью по широкому выпуклому лбу, — каленым железом эти буковки выжигали. Стеньку Разина тоже вором называли. — Он неожиданно широко улыбнулся. — Вот таким вором я хотел стать. И стану.

Самвел ничего не успел ответить. Ашкенази, до этого затравленно молчавший, как пудель, оказавшийся рядом со сцепившимися волкодавами, вдруг тяжело захрипел и плюхнулся лицом в стол.

Следивший за ними из темного угла Гаврилов непринужденно достал сотовый телефон — штука обычная, не рация, подозрений никаких — набрал номер. Дождавшись соединения, коротко бросил: «Объявили посадку».

* * *

В маленькой, пополам перегороженной белой ширмой комнатке остро пахло медикаментами. Полусонный врач, совсем молодой, бородку отпустил для солидности, хлопотал над надсадно дышавшим Ашкенази. Девочка-медсестра испуганно таращила глазки на толпящихся в комнате мужчин. У охранников под левыми лацканами одинаковых пиджаков заметно выпирали рукоятки пистолетов.

Гога Осташвили щелкнул над плечом пальцами, и комната в миг опустела. Остались лишь врач, он и Самвел.

— Доктор, что с ним? — Он похлопал по плечу врача. Тот повернулся.

На груди Ашкенази распахнули рубашку. Грудь ходила ходуном, судорожно вздрагивал покрытый темной порослью живот. Гога отвел взгляд.

— Он что-нибудь пил? — Врач повесил на шею дужки стетоскопа.

— Он вообще ничего не пьет, — подал голос Самвел. — Сок он пил. Апельсиновый. Гога, уже посадку объявили.

— Подождут! — нервно дернул головой Осташвили. — Что с ним?

— Аритмия. Бешеная. — Врач пощипал бородку. — Сейчас сделаем кардиограмму.

— В больницу надо. — Самвел окинул взглядом врача. На девочку даже не посмотрел. — Что этот лепила может? Он тут только пальцы бинтовать умеет.

— Погоди, Самвел. Пусть человек слово скажет.

— Можете забирать. — Врач пожал плечами. — но, предупреждаю, не довезете. Мне только расписку оставьте.

— Так! — Гога полез в карман. Достал пачку зеленых банкнот. Бросил на стол. — Это сейчас. Вытянешь его, получишь все, что попросишь. Я, Георгий Осташвили, даю слово. Узнал меня?

— Кто же вас не знает! — На щеках, чуть прикрытых белесыми волосками, выступил румянец.

— Шансы? — Осташвили не опускал взгляда, вцепившись им в глаза врача.

— Почти никаких. Нужна аппаратура. Здесь ее нет.

— А где есть?

— Возле Шереметьева-1 есть профилакторий. Сделаем укол — и поедем. Туда мы успеем. Если повезет, — добавил он, покосившись на сипло дышащего Рованузо.

— Слушай меня. — Гога положил тяжелую ладонь на плечо врача. — Этот человек мне нужен, понимаешь? В его голове такое, что тебе даже не снилось. Сделай невозможное, а я для тебя сделаю, что могу. А могу я многое.

— Постараюсь. — Врач сгреб со стола рассыпавшиеся купюры, протянул Осташвили. — Возьмите. Не обижайтесь, просто боюсь сглазить.

Самвел за спиной крякнул, но Гога не обернулся. Он пристально посмотрел в глаза врачу и неожиданно улыбнулся:

— Молодец! Думаю, мы подружимся. Через минуту между самолетами, приткнувшимися тупыми носами к красным переходам трапов, пронеслась, мигая синими маячками, «скорая».

Гаврилов, следивший за летным полем с угла высокой эстакады, набрал новый номер телефона и сказал в плоскую пластинку микрофона: «Наш друг взлетел, готовьте встречу».

Дата добавления: 2015-07-25