Перчатка брошена. Оскорбленная дама требует сатисфакции 6 страница

– Я вижу тебя, Дочь Милосердия, – с улыбкой сказала она Робин.

– Привет тебе, Джуба, Маленькая Голубка, – отозвалась Робин.

– Я не христианка, – заявила Джуба. – Пусть никто не донесет ложную весть Лобенгуле, Могучему Черному Слону.

– Как скажешь, Джуба, – чопорно ответила Робин.

Гостья сжала ее в медвежьих объятиях, одновременно обращаясь к стоящему на кафедре Клинтону.

– Привет и тебе, Хлопи, Белая Голова! Не обманывайся моим присутствием здесь, я не христианка! – Она сделала мощный вдох и продолжала: – Я пришла повидать старых друзей, а не распевать гимны и поклоняться твоему богу. И предупреждаю тебя, Хлопи, если ты опять будешь читать историю про человека по имени Камень, который отказался от своего бога три раза, пока не запел петух, мне это не понравится!

– Я не буду читать эту историю, – согласился Клинтон. – Теперь ты наверняка знаешь ее наизусть.

– Вот и хорошо, Хлопи, тогда давайте споем!

Джуба вела удивительно чистым и красивым сопрано, а Кодрингтоны дружно подхватили гимн «Вперед, воины Христовы», который Робин перевела на язык матабеле.

После службы Джуба решительно направилась к Ральфу.

– Ты Хеншо? – спросила она.

– Да, нкосикази! – ответил Ральф.

Джуба наклонила голову, признавая правильный стиль обращения к старшей жене великого вождя.

– Значит, ты тот, кого Базо, мой первенец, зовет братом, – сказала она. – Ты очень тощий и совсем белый, Маленький Ястреб, но брат Базо – мой сын.

– Вы оказываете мне великую честь, умаме! – ответил Ральф и очутился в медвежьих объятиях.

От Джубы пахло перетопленным жиром, охрой и дымом костра, но почему-то он почувствовал себя очень уютно – почти так же, как когда-то давно в объятиях матери.

Одетые в длинные ночные рубашки близнецы стояли на коленях возле низкой кровати, сложив руки перед лицом и крепко, чуть не до боли, зажмурившись. Стоявшая рядом Салина, тоже в ночной рубашке, присматривала за тем, как они молились.

– Иисус, ягненок кроткий…

Кэти, уже в постели, с заплетенными на ночь волосами, писала в дневнике при свете потрескивающей свечи из буйволиного жира с фитилем из ткани.

– И наивность пожалей, – тараторили близнецы с такой скоростью, что получалось: «И на иву тоже лей!»

Одновременно добравшись до «Аминь!», они прыгнули в постель, натянули одеяло до подбородка и принялись с любопытством наблюдать, как Салина расчесывает волосы: она проводила щеткой по сто раз с каждой стороны, густые пряди струились и горели белым пламенем при свете свечи. Потом девушка поцеловала близнецов, задула свечу и забралась в поскрипывающую кровать.

– Лина? – прошептала Виктория.

– Вики, пора спать.

– Ну пожалуйста, всего один вопрос!

– Ладно, но только один.

– Господь позволяет выходить замуж за кузена?

В маленькой темной хижине повисло молчание – гудящее, как медный телеграфный провод, по которому ударили мечом.

– Да, Вики, – наконец тихо отозвалась Кэти. – Господь это позволяет. Посмотри список тех, за кого нельзя выходить замуж, на последней странице молитвенника.

Молчание стало задумчивым.

– Лина?

– Лиззи, пора спать!

– Ты ведь разрешила Вики задать вопрос.

– Ладно, только один.

– Господь не рассердится, если молиться о чем-нибудь для себя – не для мамы, папы или сестер, а для себя одной?

– Думаю, нет, – сонно ответила Салина. – Он может не дать тебе того, что ты просишь, но вряд ли рассердится. А теперь спите, обе!

Кэти неподвижно лежала на спине, стиснув вытянутые вдоль тела руки в кулаки и глядя в светлый прямоугольник окна напротив.

«Господи, – молилась она, – пожалуйста, пусть он посмотрит на меня так, как смотрит на Салину, – хотя бы раз! Прошу тебя, Господи!»

Робин и Клинтон стояли рядом на темной веранде и смотрели в бархатное ночное небо Африки, усеянное звездами.

– Что ты думаешь о сыне Зуги? – Робин взяла мужа под руку.

– Сильный парень – и не только физически. – Клинтон вынул изо рта трубку и заглянул в нее. – Его фургон нагружен ящиками – длинными деревянными ящиками, с которых раскаленным железом выжгли маркировку.

– Ружья? – спросила Робин.

– Скорее всего.

– Закон не запрещает продавать оружие к северу от Лимпопо, – напомнила Робин. – А Лобенгуле они пригодятся для защиты.

– Тем не менее оружие есть оружие! Мне это не по душе. – Клинтон затянулся, выпуская облачка густого вонючего дыма.

Супруги замолчали.

– Он унаследовал от отца твердость и безжалостность, – наконец заговорила Робин.

– В этой стране иначе не выжить.

Робин вдруг вздрогнула и обхватила себя руками.

– Замерзла? – немедленно забеспокоился Клинтон.

– Нет. Так, что-то в дрожь бросило.

– Пойдем-ка спать.

– Еще минутку, Клинтон! Какая чудная ночь…

Он обнял ее за плечи.

– Иногда я так счастлив, что меня это пугает. Такое счастье не может длиться вечно.

От его слов в душе Робин сгустился плотный туман неясной тревоги, висевший над ней весь день, точно завеса дыма от лесного пожара. Ее охватило тяжелое предчувствие, что в их жизни что-то необратимо изменилось.

– Спаси нас, Господи! – прошептала она.

– Аминь! – тихо ответил Клинтон и повел жену в дом.

Внутри покрытой травой хижины было темно, узоры из переплетенных ветвей исчезали в темноте под высоким потолком, словно арки средневекового собора. Хижину освещал лишь маленький костер в глиняном очаге посередине. Одна из королевских жен подбросила в пламя пригоршню сушеных трав, и смолистые синие завитки дыма потянулись к невидимой крыше.

Возле костра, на низком глиняном помосте, покрытом толстым слоем шкур – шакальих, обезьяньих, лисьих и циветтовых, – восседал король.

Громадный, как гора, совершенно обнаженный и намазанный жиром, он сверкал, словно гигантская статуя Будды, вырезанная из цельной глыбы антрацита. Круглую, как пушечное ядро, голову охватывал обруч индуны. Мясистые плечи бугрились мышцами и жиром, но сложенные на коленях руки были неожиданно изящны, с узкими розовыми ладонями и длинными пальцами. Жирные груди висели над выпирающим животом – король старательно следил за своим весом. Под рукой всегда стояли горшки с густым пузырящимся пивом из проса и нарезанная кусками говядина с толстым слоем желтого жира. Каждые несколько минут в ответ на кивок или движение пальца короля одна из жен протягивала ему блюдо с едой. Король должен быть большим и упитанным – не зря Лобенгулу звали Великим Черным Слоном Матабелеленда. Его неторопливые движения были исполнены величия от сознания своего размера и положения. Несмотря на расплывшиеся черты, лицо оставалось привлекательным, умные глаза задумчиво светились – дикие зверства, которые были частью жизни каждого короля матабеле, не оставили заметного следа на внешности Лобенгулы.

«Мой народ ждет от меня силы и твердости. Всегда найдется кто-то, выискивающий малейший признак слабости в короле, как молодые львы высматривают слабину в черногривом вожаке стаи, – говорил Мзиликази сыну. – Смотри, мои цыплятки всюду следуют за мной, ожидая угощения». Он показал церемониальным королевским копьем на темные точки, медленно кружившие высоко в небе над холмами Табас-Индунас. «Когда стервятники улетят, от меня и пыли не останется».

Лобенгула хорошо усвоил урок отца, но жестоким не стал. Напротив, в изгибе губ проглядывала некоторая неуверенность в себе, в умных глазах проскальзывала тень сомнения, нерешительность человека, которого тянут во все стороны сразу, – человека, вынужденного покориться судьбе и не знающего, как вырваться из ее безжалостной хватки. Лобенгуле и в голову не могло прийти, что он унаследует престол короля. Он никогда не считался наследником: у него были старшие братья от матерей более благородных кровей и более высокого положения.

Король пристально смотрел на человека, сидевшего напротив, – великолепный воин с телом, закаленным долгими маршами и жестокими схватками, он ежедневно и тесно общался с простым народом, понимал нужды и чаяния людей; его преданность и мужество доказаны тысячи раз, в них невозможно сомневаться. Лобенгула и не сомневался – даже во время полуночных бдений, когда его грызли сомнения во всем. Тогда ему хотелось сбросить тяжкое бремя королевских обязанностей, переложить их на другие плечи и укрыться в тишине тайных пещер на холмах Матопо – в единственном месте, где он был когда-то счастлив.

Напротив короля сидел его единокровный брат: как и Лобенгула, он вел свою родословную от чистокровных зулусских предков. Мудрый и смелый принц из рода Кумало не знал сомнений.

«Именно такой человек должен быть королем», – подумал Лобенгула. От любви к брату перехватило горло, и он закашлялся. По мановению мизинца жена поднесла к его губам горшок пива. Он отхлебнул глоток.

– Я вижу тебя, Ганданг, – сказал король низким хриплым голосом, в котором прозвучала печаль: Лобенгула знал, что от судьбы не уйдешь. Он чувствовал себя человеком, в одиночестве пробирающимся через лес, где охотятся львы.

Приветствие короля позволило Гандангу прервать почтительное молчание. Индуна тихонько захлопал в ладоши, произнося ритуальные фразы восхваления короля. Лобенгула вспомнил давно прошедшие времена.

Его первым воспоминанием детства была дорога. Их гнали на север одетые в коричневые одежды люди верхом на каурых пони. Лобенгула помнил хлопки выстрелов, которых он не сразу научился бояться, терпкий и кислый запах порохового дыма, приносимый ветром, рыдания женщин, оплакивающих мертвых. Он шлепал за матерью, голый, как щенок, по жаре и пыли. Мать казалась такой высокой, мускулы на ее спине блестели от пота; Нинги, его младшая сестра, висела в лямке, захватив губами сосок матери и вцепившись крохотными ручонками в ее полные груди. Они карабкались по каменистым холмам, единственная повозка отца раскачивалась впереди – на ней ехала старшая жена Мзиликази и ее сын Нкулумане, наследник престола, на три года старше Лобенгулы. Все остальные шли пешком. Потом спина матери сморщилась, блестящая кожа обвисла, ребра стали выпирать наружу – мать похудела от голода, поток жирного молока иссяк, и Нинги плакала.

Именно тогда он впервые увидел Саалу в свете костра. Колонну беженцев догнал вернувшийся из набега отряд воинов. Они с криками и песнями принялись резать скот. Лобенгула отчетливо помнил, как горячий жир и кровавый мясной сок текли с подбородка и капали на обнаженную грудь, когда матабеле впервые за много дней и месяцев голода пировали мясом захваченного у белых людей скота. Когда мясо больше не лезло в раздувшийся живот, Лобенгула присоединился к любопытным принцам и принцессам матабеле, собравшимся в кружок вокруг пленников, но не принимал участия в насмешках и не тыкал пальцами.

Саала была старшей из сестер. Только много лет спустя Лобенгула узнал, что ее настоящее имя было Сара, но даже сейчас он не мог правильно его произнести. Воины неожиданно напали на маленький караван буров и убили всех, кроме этих двух девочек. Прежде всего Лобенгулу поразила белизна ее кожи. В свете костра лицо Саалы казалось белым, как крылья цапли. В отличие от сестры она не плакала.

Затем смутные воспоминания становились более отчетливыми. Саала шла впереди него в медленно бредущей колонне беженцев, пробирающихся через густой колючий кустарник. Когда мать, ослабев, поскользнулась и упала в черную грязь болота и москиты окружили их темным гудящим облаком, Саала взяла на руки малышку Нинги. Когда и как умерла младшая сестра Саалы, Лобенгула не помнил. Наверное, это произошло на болотах. Они оставили обнаженное маленькое тельце непогребенным, и колонна пошла дальше.

Наконец мать Лобенгулы упала и не смогла подняться. Из последних сил она протянула малышку Нинги Саале, тихонько свернулась клубочком и умерла. Слабые умирали – и с ними умирали их младенцы, потому что другие женщины не брали сирот, они заботились о собственных детях. Тем не менее Саала привязала крохотную Нинги себе на спину, как это делают женщины племени, взяла Лобенгулу за руку, и они побрели вслед за беженцами.

К тому времени одежда Саалы давно превратилась в лохмотья, и девочка осталась нагишом, как и все девочки матабеле, еще не достигшие зрелости. Она наполовину забыла родной язык и говорила только на языке племени. Ее белая кожа почернела от солнца, подошвы босых ног загрубели, как кожа носорога, позволяя ходить по острым камням и колючкам.

Лобенгула полюбил Саалу как родную мать. Она крала для него еду и защищала от старших братьев – от жестокого Нкулумане и его матери, которая ненавидела всех, кто мог однажды встать на пути ее сына к королевскому трону.

Когда беглецы перешли Лимпопо, реку Крокодилов, то очутились в плодородных землях, изобиловавших водой и дичью. Бездомное племя последовало за Мзиликази, направляясь в волшебные холмы Матопо. Там, на одинокой вершине, король встретил колдунью Матопо лицом к лицу.

Мзиликази видел, как по слову Умлимо вспыхивал огонь, слышал, как говорили невидимые духи – сотней разных голосов, людских и звериных: от младенца до старухи, от крика орла до рычания леопарда. С того дня король и все его подданные относились к пророчице с суеверным почтением. Умлимо направила их дальше, на север. Матабеле выбрались из холмов Матопо и увидели перед собой прекрасные земли, заросшие травой и высокими деревьями.

– Это моя земля! – сказал Мзиликази и построил крааль у подножия Холмов Вождей.

Однако матабеле потеряли почти весь скот, многие женщины и дети умерли во время ужасного путешествия на север.

Мзиликази оставил старшую жену, мать Нкулумане, в Табас-Индунас в качестве регента, взял пять тысяч лучших воинов и пошел сражаться с соседними племенами, чтобы отбить у них женщин и скот. Он ушел на запад, в земли великого Кама, и не подавал о себе вестей. Время шло, сезон дождей сменялся долгой засухой, жара сменялась морозом, а от Мзиликази ничего не было слышно.

Постепенно строгий общественный порядок в племени распался, потому что старшая жена спала со всеми подряд, не стыдясь своих похождений. Некоторые из младших жен последовали ее примеру, а затем и простой народ потерял стыд. Мальчишки, не убившие ни одного врага и не получившие разрешения короля взять женщину, подкарауливали девушек, идущих за водой, и тащили хихикающих девчонок в кусты.

За падением нравов последовали и другие пороки. Оставшиеся стада – племенной скот – зарезали, и пиршество продолжалось много месяцев. Племя предавалось разврату и пьянству. Посреди этого безобразия дозорные захватили коротышку бушмена, который пришел с запада и принес важные новости.

– Мзиликази умер, – сказал пленник. – Я сам щупал его проткнутое насквозь сердце, видел, как гиены пожирают тело, слышал хруст костей.

Старшая жена велела своим охранникам вскипятить в глиняных горшках воду и лить ее на бушмена, пока мясо не отошло от костей – так следует поступать с тем, кто приносит весть о смерти короля. Потом она созвала вождей на совет, уговаривая их провозгласить Нкулумане королем вместо умершего отца. Однако индуны тоже были не дураки. Один из них прошептал на ухо соседу: «Мзиликази не по зубам этой тсванской шавке».

Пока вожди тянули время и разговаривали, старшая жена обезумела от нетерпения и послала за палачами, решив избавить сына от соперников. Саала в это время лепила из глины фигурки быков и людей, играя с Нинги возле королевской хижины. Она слышала, как королева отдавала приказы Черным. Испугавшись, что жизнь Лобенгулы в опасности, Саала помчалась к другим женам.

«Черные идут за королевскими сыновьями. Спрячьте их!»

Маленькую Нинги, уже отнятую от груди и окрепшую, она оставила с бесплодной и бездетной женой. «Позаботься о малышке!» – прошептала она и бросилась на пастбище.

К этому времени Лобенгуле исполнилось десять лет, и он ухаживал за остатками королевского стада – это обязанность каждого мальчика матабеле, служба, на которой он познает тайны вельда и учится обращаться с коровами, сокровищем племени.

Саала нашла его на водопое – голого, не считая лоскутка кожи, прикрывавшего бедра спереди, и вооруженного только двумя короткими палками, которыми он отбивался от хищников и орудовал в схватках с другими мальчишками-пастушками.

Взявшись за руки, принц матабеле и маленькая белая девочка бросились бежать, инстинктивно выбрав путь на юг – туда, откуда они пришли. Дети ели корни и ягоды, птичьи яйца и мясо игуан, сражались с шакалами и стервятниками за остатки львиного пиршества, а иногда голодали. Наконец беглецы добрались до холмов Матопо, где палачи не могли их отыскать. Дети спали под меховой накидкой, которую захватила Саала. По ночам примораживало, поэтому они спали обнявшись, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться, – такими их и нашел колдун одним ранним утром.

Они испугались, увидев тощего старика с безумным взглядом, со странными амулетами на шее.

Саала спрятала мальчика себе за спину и с напускной храбростью встретила колдуна.

– Это Лобенгула, любимый сын Мзиликази, – решительно заявила она. – Тот, кто его обидит, причинит вред самому королю.

Старик закатил безумные глаза и беззубо улыбнулся, истекая слюной. Внезапно воздух наполнили голоса призраков – дети завопили от ужаса и прижались друг к другу.

Колдун повел дрожащих и плачущих детей через тайные проходы, по головокружительным тропам, все дальше в глубину холмов, пока они не пришли к горе, изрытой лабиринтами пещер. Там старик принялся учить мальчика, которому суждено было стать королем. Колдун передал ему много тайных знаний, но не научил ни управлять голосами призраков, ни выбрасывать огонь из пальца, ни видеть будущее в сосуде с водой.

В пещерах Матопо Лобенгула узнал о могуществе братства волшебников. Колдуны и заклинатели расходились повсюду – проводили незначительные ритуалы, вызывали дождь, вручали женщинам талисманы для зачатия и легких родов, а заодно вынюхивали злоумышленников, посылая доклады в Матопо. В пещерах великие колдуны, одним из которых был тот самый старик, творили настоящие чудеса: общались с духами предков и заглядывали в дымку времен, чтобы узнать, что несет будущее. Во главе колдунов стояла Умлимо. Для Лобенгулы это было всего лишь имя – имя, от которого бросало в дрожь, хотя он прожил в пещерах пять лет.

Когда ему исполнилось шестнадцать, безумный старый колдун отвел его в пещеру к Умлимо – она оказалась женщиной, очень красивой женщиной. Что видел Лобенгула в пещере, он никому не рассказывал, даже Саале. Когда он вернулся оттуда, в его глазах стояла печаль, бремя знаний словно пригнуло к земле плечи юноши.

В ту ночь разразилась ужасная гроза, синие молнии, точно кузнечные молоты, били по холмам, и от их ударов закладывало уши. Лобенгула и Саала укрылись под накидкой – и маленькая белая сиротка превратила мальчика в мужчину, принца в короля. Когда подошло ее время, Саала подарила ему сына с кожей цвета утренней зари на желтой зимней траве. Единственный раз в жизни Лобенгула был счастлив.

В своем блаженстве они не обратили внимания на принесенные безумным колдуном вести.

Старик рассказал, что Мзиликази, отяжелев от добычи, с огромными стадами скота, внезапно вернулся в Табас-Индунас, со свежей кровью на лезвиях копий и с сердцем, все еще жаждущим крови. По знаку Мзиликази палачи собрали всех, кто вел себя так, словно король умер: одних сбросили со скал, других привязали на песчаном берегу реки, где нежились на солнце крокодилы, третьих насадили на бамбуковые колья, точно на вертел.

Мать Нкулумане поставили перед королем – она раздирала тело ногтями, с рыданиями призывая в свидетели духов предков, чтобы они подтвердили ее преданность Мзиликази в его отсутствие: как она верила, что муж в конце концов вернется целым и невредимым, как охраняла королевских сыновей от Черных, как отослала Лобенгулу ради его спасения в безлюдное место. Мзиликази был всего лишь человеком и поверил ей. Тем не менее сотни других стали жертвой королевского гнева, и племя возрадовалось: король вернулся, а с ним вернулись и старые добрые времена.

Лобенгула и Саала с маленьким сыном оставались в Матопо и были счастливы.

Далеко на юге, за рекой Лимпопо, какой-то готтентот, охотник на слонов, остановился, чтобы напоить лошадь из колодца возле дома бура, недалеко от места той самой битвы, в которой бурские всадники давным-давно впервые победили Мзиликази, прежде чем выгнать его из собственной страны.

– Я видел кое-что странное, – сказал готтентот громадному бородатому мужчине, хозяину фермы. – В южных холмах Матабелеленда я встретил белую женщину – взрослую и совсем голую. Пугливая, как дикая антилопа, она убежала на каменистую почву, и я не мог пойти по ее следам.

Через два месяца бурский фермер повез семью к причастию в новую церковь в Рустенберге и рассказал загадочную историю, поведанную приехавшим с севера охотником. Кто-то припомнил, как кровожадные чернокожие бандиты убили семью Ван Хеердена и взяли в плен двух маленьких девочек, Сару и Ханну.

Тогда Хендрик Потгитер, бесстрашный путешественник и борец с кафрами, взошел на кафедру и звучно провозгласил:

– Язычники захватили в плен христианку!

Эти слова оскорбили самое святое в душах паствы: их бога и женщин.

– В поход! – взревел Хендрик Потгитер. – Я зову вас в поход на язычников!

Женщины наполнили порохом пороховницы и залили свинец в формы для пуль; мужчины оседлали лучших лошадей и выбрали Потгитера предводителем.

Дело было не только в защите Бога и женщин, раздавались шепотки: «Даже если там нет никакой белой женщины, говорят, что в Матабелеленде появились прекрасные стада».

Старый колдун пришел к пещере Лобенгулы, закатил глаза и захихикал.

– Буни перешли реку крокодилов, они едут на спинах странных животных. Много, много людей!

Лобенгула инстинктивно понял, зачем пришли буры, а также что теперь нужно делать.

– Оставайся здесь с малышом, – приказал он Саале. – Я пойду в крааль отца и вернусь с его боевыми отрядами.

Однако женщина есть женщина, ее любопытство не знает предела. Саала смутно помнила, что белые чужаки когда-то были ей родными, и почувствовала зов крови. Когда Лобенгула ушел на север к Табас-Индунас, она забросила сына на спину и выползла из пещеры. Сначала она шла на звук далеких выстрелов: буры охотились на обильные стада дичи. Потом стали слышны голоса, ржание лошадей, и от этих звуков в душе проснулась ужасная тоска.

Осторожно, как дикий зверь, Саала подползала к лагерю – все ближе и ближе. Она различила высоких загорелых мужчин, одетых в наглухо застегнутые коричневые куртки с длинными рукавами, с белыми войлочными шляпами на голове; еще ближе – теперь слышно, как они, сидя у костра, поют гимны, восхваляя своего бога. Саала вспомнила слова, и на нее нахлынули воспоминания. Ее зовут не Саала, а Сара! Она поднялась из укрытия, чтобы выйти к соплеменникам, но, посмотрев на себя, заметила свою наготу, увидела ребенка на руках – с желтой кожей, непохожего на нее и пока непохожего на отца.

Как когда-то Ева в другом раю, Сара осознала свой грех и устыдилась.

Она отползла прочь, а на рассвете поднялась на вершину гранитного холма, под которым разверзлась пропасть, каких немало в холмах Матопо.

Поцеловав сына, она прижала крошку к груди и шагнула в пустоту.

Лобенгула нашел их у подножия скалы – нашел до того, как до них добрались стервятники. Они все еще были вместе: Сара крепко прижимала малыша к себе во время долгого полета с вершины на дно пропасти. Казалось, что мать и сын уснули – тихие и умиротворенные.

От этого воспоминания Лобенгула вздохнул и перевел взгляд на единокровного брата – индуна Ганданг по-прежнему сидел напротив него.

Если бы можно было избежать пророчества Умлимо! Она предвидела его судьбу:

«Тебя зовут Лобенгула, Тот, кто летит, как ветер. Однако ветры подхватят тебя и вознесут высоко, туда, где летают орлы. Лобенгула получит копье Мзиликази. И снова ветры подхватят тебя и понесут вниз, все ниже и ниже, и твой народ вместе с тобой».

Вот что предсказала странная красавица в пещере, и первая часть пророчества уже сбылась.

Мзиликази, могучий воин, умер в своей хижине, как старуха, – замученный артритом, водянкой, подагрой и алкоголем. Его вдовы обернули тело в шкуру только что зарезанного быка и оплакивали его двенадцать дней – пока от летней жары останки не стали вонючей жижей. По окончании траура воины отнесли тело в холмы Матопо, Священные холмы, и усадили Мзиликази в королевской пещере. Рядом положили все его вещи: ассегаи, ружья, слоновую кость, даже повозку разобрали на части и заполнили ими трещины в пещере. Каменщики заложили вход гранитными блоками. После пира и плясок индуны матабеле собрались, чтобы решить, кто унаследует титул короля. Много недель они спорили, пока не вернулись обратно в холмы Матопо во главе с принцами из дома Кумало.

Сложив богатые дары перед пещерой Умлимо, вожди взмолились:

– Укажи нам короля!

– Тот, кто летит, как ветер! – ответила Умлимо.

Однако Лобенгула скрылся, пытаясь в последний момент избежать судьбы. Охранявшие границы воины схватили его и привели в Табас-Индунас, словно преступника на суд. Один за другим вожди подходили к нему и клялись в верности до самой смерти.

– Черный Бык матабеле, Громовержец! Великий Слон! Тот, от чьих шагов сотрясается земля!

Нкулумане первым из братьев прополз перед ним на коленях, а за сыном последовала его мать, старшая жена Мзиликази.

Лобенгула повернулся к Черным, стоявшим позади него, как собаки на поводке.

– Я не желаю больше видеть этих двоих.

Это был первый приказ Лобенгулы, слова истинного короля – палачи отвели мать с сыном в загон для скота и быстро, без лишней жестокости, свернули им шеи.

«Он будет великим королем! – с восторгом говорили люди друг другу. – Как его отец!»

Лобенгула больше никогда не был счастлив. Вздрогнув, он сбросил с плеч ужасное бремя прошлого и заговорил глубоким мелодичным басом:

– Встань, Ганданг, брат мой. При виде твоего лица мне становится тепло, как от костра в морозную ночь.

Они заговорили легко и доверительно, как давние друзья. Ганданг передал королю карабин «мартини-генри». Лобенгула положил ружье на колени, погладил холодную вороненую сталь пальцем и понюхал оставшуюся на нем свежую смазку.

– «Укуси мамбу ее собственным ядом», – пробормотал он. – Это ядовитый зуб мамбы.

– Хеншо, сын Бакелы, привез целый фургон таких ружей.

– Тогда мы будем рады его приезду, – кивнул Лобенгула. – А теперь я хочу услышать об этом из уст твоего сына. Приведи его ко мне.

Уткнувшись носом в глиняный пол хижины, Базо нараспев говорил слова ритуального приветствия, чувствуя, как перехватывает горло: несмотря на всю свою храбрость, в присутствии короля он вспотел от страха.

– Встань, Базо! – нетерпеливо оборвал его Лобенгула. – Подойди ближе.

Базо подполз на четвереньках и протянул украшенную бусами набедренную повязку. Лобенгула высыпал из нее алмазы и ткнул сверкающую кучку пальцем.

– В любой речушке моей страны полно куда более красивых камешков! – сказал он. – Это уродцы какие-то!

– Буни сходят по ним с ума. Никакие другие камни им не нужны, а за эти они убьют всякого, кто встанет у них на пути.

– «Схвати льва его собственными когтями», – повторил Лобенгула предсказание Умлимо и продолжил: – Эти уродливые камешки и есть когти льва? В таком случае пусть все видят, что у короля есть когти!

Он хлопнул в ладоши, призывая жен.

Королевская хижина заполнилась людьми: мужчины расположились в несколько рядов, лицом к глиняному возвышению, на котором лежал Лобенгула. Голову каждого из них, кроме Базо, охватывал обруч индуны, а их имена были занесены в списки почета. Рядом с Сомабулой, храбрым старым воином, сидел Бабиаан, принц из рода Кумало, и все остальные. Они хранили молчание, их серьезные лица освещал костер, в который подбросили дров, и языки пламени взлетали почти до высокой крыши.

Вожди наблюдали за королем.

Лобенгула лежал на спине, положив голову на низкую резную подставку. Он был обнажен, не считая сухой выдолбленной тыквочки, прикрывавшей головку пениса. Огромный живот возвышался горой, конечности казались стволами деревьев. Четыре жены сидели вокруг него на коленях, каждая держала сосуд с топленым говяжьим жиром. Они умащали короля, покрывая его тело толстым слоем жира – от горла до лодыжек. Закончив, женщины поднялись и вышли через низкую дверь в задней части хижины, которая вела на женскую половину.

Тихонько напевая, шаркая ногами и покачиваясь в такт песне, вошли молодые жены. Каждая несла на голове обожженный глиняный горшок для пива, только наполнен он был не пузырящимся пивом из проса. Женщины опустились на колени по обе стороны Лобенгулы, и по знаку старшей жены каждая вытащила из горшка большой неотшлифованный алмаз. Они принялись украшать короля драгоценными камнями, выкладывая узоры, которые прочно держал на месте толстый слой жира. Работа шла быстро: женщины делали это не в первый раз. Под их руками Лобенгула преобразился, превратившись в какое-то мифическое существо – получеловека, полурыбу с блестящей чешуей.

Алмазы отражали свет костра, отбрасывая его на стены и крышу, – в глазах зрителей словно замелькали золотистые мушки. Ослепленные вожди удивленно закряхтели и повысили голос, хором воспевая короля.

Наконец жены закончили работу и тихонько уползли прочь, оставив Лобенгулу лежать на пышных мягких мехах. От горла до запястий и лодыжек короля покрывала блестящая кольчуга из бесценных алмазов; его грудь и живот вздымались и опадали в такт дыханию, и невообразимое сокровище ярко горело и сверкало.

Дата добавления: 2015-07-25