Учить птиц летать

Наконец‑то колесо! – Концепции Жирного Тони уходят корнями в древность. – Главная проблема: птицы редко пишут больше орнитологов. – Сочетание глупости с мудростью, а не наоборот

Вот история о чемодане на колесиках.

Куда бы я ни отправлялся, почти всегда у меня с собой огромный чемодан на колесиках, забитый книгами. Он очень увесистый: книги, которые интересуют меня настолько, что я беру их с собой в дорогу, почему‑то всегда оказываются в твердых обложках.

В июне 2012 года я катил типичный, тяжелый, набитый книгами чемодан по дорожке прочь от международного терминала аэропорта Кеннеди и, взглянув на колесики на дне чемодана и металлическую ручку, за которую я его тянул, вдруг вспомнил дни, когда вынужден был волочь свой книжный багаж через тот же самый терминал, периодически останавливаясь, чтобы передохнуть и дать молочной кислоте растечься по моим натруженным рукам. Я не мог позволить себе нанять носильщика, и даже если бы мог, не стал бы этого делать – мне было бы не по себе. Я ходил по терминалу на протяжении тридцати лет, таская груз с колесиками и без, и разница была, мягко говоря, ощутимой. Я с ужасом подумал о том, насколько бедно наше воображение: раньше мы ставили наши чемоданы на тележку с колесами, но никто не догадался приделать маленькие колеса прямо к чемодану.

Только представьте себе: от изобретения колеса (предположительно жителями Месопотамии) до появления прекрасного чемодана с колесиками (придуманного каким‑то производителем дорожных принадлежностей в унылом индустриальном пригороде) прошло целых шесть тысяч лет! И миллиарды часов странники вроде меня таскали свои пожитки по коридорам через строй грубых таможенников.

Хуже того, чемодан с колесиками мы изобрели через тридцать лет после того, как отправили человека на Луну. Получается, все это сверхсложное космическое оборудование оказало на мою жизнь ничтожное влияние, а вот молочная кислота в мышцах, боль в пояснице и запястьях, ощущение беспомощности на пороге длинного коридора – это будет посерьезнее. Мы говорим об оказавшей на мир огромное влияние, но в то же время очень простой, тривиальной технологии.

Увы, эта технология видится нам тривиальной сейчас, а до появления чемодана на колесиках она таковой не казалась. Все эти светлые головы, обычно с растрепанными волосами и помятыми лицами, ездили в далекие страны на конференции, чтобы обсудить Гёделя, Шмоделя, гипотезу Римана, кварки, шмарки, и таскали чемоданы через терминалы аэропортов, даже не пытаясь поразмыслить на тему, как преодолеть столь несущественное транспортное неудобство. (Мы уже говорили о том, что академическое сообщество приветствует «сложные» выкладки и не обращает внимания на реальность, которая для него слишком проста.) И даже если все эти гении тратили свои предположительно переразвитые мозги на эту очевидную и тривиальную проблему, они, надо думать, так и не пришли ни к какому решению.

На деле это история о том, как мы видим будущее. Нам, людям, недостает воображения – вплоть до того, что мы не знаем, как будут выглядеть завтра какие‑то важные вещи. Случайность кормит нас открытиями с ложки, вот почему нам так нужна антихрупкость.

История самого колеса унижает человечество еще больше, чем история чемодана: нам то и дело напоминают о том, что индейцы Мезоамерики так и не смогли изобрести колесо. Это неправда: они смогли. У них были колеса – на игрушках для маленьких детей. Произошло то же самое, что и с чемоданом: майя и сапотеки не применили свое изобретение на практике. Они израсходовали немало человеческого труда, кукурузных зерен и молочной кислоты, чтобы построить пирамиды из огромных глыб камня, и волочили эти глыбы по ровным пустым пространствам, идеально подходившим для повозок и колесниц. Индейцы даже перекатывали эти глыбы по бревнам. А в это время их дети катали игрушки по глинобитным полам (ну или не катали, поскольку игрушки, кажется, использовались исключительно при погребении).

Та же судьба постигла паровой двигатель: у греков имелась его действующая модель, служившая, конечно, для развлечения – эолипил, турбина, вращаемая силой струй водяного пара (ее описал Герон Александрийский). Заново открыли это древнее изобретение только во время индустриальной революции.

Как великие гении находят себе предшественников, так и у практических инноваций обнаруживаются теоретические «предки».

Есть нечто коварное в процессе открытия и его внедрения – то, что мы обычно называем «эволюцией». Нами руководят маленькие (и большие) стихийные перемены, более стихийные, чем мы готовы признать. Мы гордимся собой, но на деле почти лишены воображения, если не считать горстки визионеров, которые, кажется, осознают опциональность мира. Помочь нам может только некая доля случайности – и двойная доза антихрупкости. Случайность важна на двух уровнях: первый – изобретение, второй – его применение. Первый уровень не должен нас удивлять, хотя мы, как правило, умаляем значение случая, особенно когда речь идет о наших собственных открытиях.

Мне понадобилась вся жизнь, чтобы понять кое‑что про второй уровень: за изобретением совершенно не обязательно следует его применение. Чтобы изобретением стали пользоваться, тоже нужны удача и обстоятельства. История медицины пестрит странными историями о том, как лекарство стали применять в повседневной практике лишь через долгое время после его открытия, как будто бы это две совершенно независимые друг от друга вещи; более того, получить лекарство куда проще, чем начать его применять. Чтобы выйти с ним на рынок, нужно сразиться с целой армией скептиков, администраторов, бесполезных чиновников, формалистов, с горами подробностей, которые могут вас потопить, а иногда и с собственным унынием. Иными словами, нужно осознать возможности (которых мы не видим в упор). Все, что нужно в этих обстоятельствах, – мудрость, чтобы понять, какими возможностями вы располагаете.

Изобретенное наполовину. Существует категория объектов, которые мы можем называть полуизобретенными, и превращение подобного объекта в изобретение – это зачастую настоящий прорыв. Иногда для того, чтобы понять, что делать с открытием, требуется визионер, потому что только таким людям открывается будущее. Возьмите, к примеру, компьютерную мышь или графический интерфейс: понадобился Стив Джобс, чтобы поставить мышь вам на стол, потом вывести интерфейс на экран портативного компьютера – один Джобс понимал, как пользователи будут обращаться с иконками, – а потом добавить ко всему этому звук. Все эти решения, как говорят, «ждали своего часа».

Более того, миром правят самые простые «технологии», которые логичнее называть даже не технологиями, а инструментами, вроде колеса. И как бы ни лукавила реклама, то, что мы называем технологией, имеет очень маленький срок службы, как я покажу в главе 20. Подумайте хотя бы о том, что из всех транспортных средств, придуманных за последние три тысячи лет или даже больше, начиная с нашествия гиксосов и появления рисунков Герона Александрийского, личный транспорт в наши дни сводится к велосипедам и автомобилям (плюс несколько промежуточных вариантов). Технологии то появляются, то исчезают, причем иногда замещаются чем‑то более естественным и менее хрупким. Колесо, изобретенное на Ближнем Востоке, исчезает после арабского вторжения, которое привело на Левант верблюдов – левантийцы решили, что верблюды крепче, а значит, они более надежны в долгосрочном плане, нежели хрупкие колеса. Кроме того, поскольку один человек мог управлять шестью верблюдами, но всего одной повозкой, отход от технологии оказался более выгодным.

****

Дата добавления: 2015-07-20