|
Читайте также: |
Было жалко глядеть на этого по настоящему великого человека, много сделавшего для советской медицины, почетного члена Королевского хирургического колледжа Великобритании, общества анестезиологов Ирландии и Великобритании, медицинского общества Чехословакии им. Пуркинье, анестезиологов и реаниматологов Германии и многих других, который даже передо мной, мальчишкой, разыгрывал весь этот театр, утверждая свой авторитет.
Жоров, Исаак Соломонович
Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Родился в семье ремесленника в Могилеве в 1898 году. В 1915-м поступил в фельдшерское училище, работал сельским врачом в оккупированной немцами Могилевской области. В феврале 1918 вступил в ряды красной армии, участвовал в гражданской войне. После окончания войны Жоров был откомандирован на учёбу в Москву на медицинский факультет Московского университета, был учеником Н. Н. Бурденко и П. А. Герцена.[2] После окончания учёбы работал главным хирургом московских больниц на Басманной и Трехгорной. И сам стал основоположником школы хирургии и анестезиологии. Через 5 дней после объявления войны с фашистами И. С. Жоров добровольно идет на фронт. В 1937 году опубликовал монографию «Неингаляционный наркоз в хирургии», ставшую классическим учебным пособием.
В начале Великой Отечественной войны Жоров служил главным хирургом 31-ой армии, а затем был назначен главным хирургом легендарной 33-й армии. B 1941 вместе с частями 33-й армии попал в окружение, был контужен. В оккупации организовал работу госпиталя для местных жителей и пленных. С 1942 руководил подпольной группой по переброске раненых солдат партизанам под видом умерших больных. 11 марта 1943 года район был освобожден частями Советской Армии, был назначен главным хирургом 1-го Белорусского фронта, под командованием маршала Рокоссовского. Жоров руководил медицинским обеспечением крупнейших наступательных операций Советской Армии на Орловско-Курской дуге, в Висло-Одерской и Берлинской операциях. В личном архиве И. С. Жорова хранятся письма командующего 1-м Белорусским фронтом Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского, маршала артиллерии В. И. Казакова, генерала-полковника танковых войск Г. Н. Орла и других военачальников, содержащие слова признания его ратных заслуг и лично выполненных операций, которые спасли жизнь тысячам солдат и офицеров. После войны И. С. Жоров вернулся к научной и преподавательской работе в Первый медицинский институт заведующим кафедрой факультетской хирургии. Под его руководством защищено и написано 19 докторских и 55 кандидатских диссертаций. Жоров был избран почётным членом Королевского хирургического колледжа Великобритании, общества анестезиологов Ирландии и Великобритании, медицинского общества Чехословакии им. Пуркинье, анестезиологов и реаниматологов Германии и многих других.
Им опубликовано 160 печатных трудов, 7 монографий. Такие работы, как «Развитие обезболивания в России и в СССР», «Общее обезболивание в хирургии» послужили основой первого в стране руководства — «Общее обезболивание» (1964 г.). И. С. Жоров четырежды удостаивался медалей ВДНХ СССР за свои разработки в области медицинской техники и медикаментов для анестезии и реанимации. Эти работы сделали профессора главой школы анестезиологов в нашей стране. Клиника, руководимая Исааком Жоровым, становится ведущей в анестезиологии.
В 1953 году Жоров публично выступил с трибуны Первого медицинского института в защиту обвиняемых по «Делу врачей», назвав их гордостью советской медицины. Жоров был арестован. Лично за него ходатайствовали Г. Жуков и К. Рокоссовский. Его выпустили после смерти Сталина и окончания дела врачей[3].
Исаак Соломонович Жоров умер 17 апреля 1976 года в Москве и был похоронен на Новодевичьем кладбище.
Семья
Жена — княгиня Елена Петровна Романова (1902—1993), доктор медицинских наук, профессор, с 1953 по 1969 год — руководитель отделения патологии беременности в Институте акушерства и гинекологии Министерства здравоохранения РСФСР.
Сын — Владимир Исаакович Жоров (1924—2002) — доктор медицинских наук, профессор.
Дочь — Ирина Исааковна Жорова (1940—1985), кардиолог.
Внучка Татьяна (род. 1952).
Труды
И. С. Жоровым опубликовано 160 печатных трудов, 7 монографий. Некоторые научные монографии и публикации:
Семидесятые, восьмидесятые годы были годами смены поколений в руководстве отделов и подразделений промышленности. Уходили люди прошедшие войну, закаленные, привыкшие к любым трудностям. Ушел и наш московский руководитель Александр Семенович Перельмутр. Я уже писал, что это был на моей памяти единственный случай, когда руководитель такого масштаба заблаговременно сам выбирал себе преемника и готовил его к возможности сменить себя в любой момент. Обычно, все уходили с своих должностей под яростным давлением своих помощников. Причем помощники не стеснялись и применяли самые грязные методы. Так, начальник КБ кардиографии Ростислав Константинович Михайлов, для усиления КБ пригласил из Прибалтики своего друга, инженера –электронщика. Так как тому негде было жить, он поселил его в своей квартире, приложил огромные усилия, чтобы устроить его жизнь на заводе и в городе. Друг ответил ему благодарностью, при первом удобном случае выжил Ростислава с завода и занял его должность. В институте, в деле разработки аппаратов ИН и ИВЛ, Перельмутра заменили Бурлаков, Гальперин и Трушин. В это время существовал утвержденный план разработки новых изделий на 5,10,15 лет. Был разработан и утвержден Минздравом «типаж аппаратов» определявший, какие именно аппараты понадобятся медицине СССР в ближайшие 10 лет. Была определено время снятия аппаратов с производства, предполагаемая замена их вновь разрабатываемыми более совершенными изделиями.
Так, например, аппараты ИВЛ типа РО предполагалось заменить вновь разработанными аппаратами Спирон -301, Спирон – 303, Спирон – 201, Спирон – 101. Они имели мембранный многокамерный насос, через который проходила как вдыхаемая, так и выдыхаемая газовая смесь. Для обеспечения обеззараживания насоса предусматривалась его разборка в процессе эксплуатации и дезинфекция всех частей,имеющих контакт с дыхательной смесью. Переключение актов дыхательного цикла производилось по времени с помощью электронных управляющих устройств. В аппаратах широко использовались унифицированные функциональные блоки. Технические характеристики аппаратов соответствовали их назначению. Спирон -301 предназначался для ИВЛ при наркозе, Спирон – 303 для ИВЛ в поликлиниках, в домашних условиях, Спирон – 201 и Спирон – 101 для ИВЛ в отделения реабилитации и интенсивной терапии.
ВНИИМПом был разработан и Красногвардейцем внедрен в производство аппарат для высокочастотной ИВЛ Спирон – 601 (рис на листе 41), аппарат ИВЛ для бронхоскопии ЭОЛ - 1 (рис на листе 42).
Разработаны и внедрены в производство увлажнители дыхательных смесей УДС-1А, УДС-1П, УДС-1У, УДС-2, УДС-3. (рис 43-44).
Разработан и внедрен в производство испаритель наркотических веществ Анестезист -4 (рис 45).
Разработан и еще ряд новых изделий. Казалось все хорошо. Но уже чувствовалось, что слава Красногвардейца движется к закату. Я помню, как был поражен, когда на большем стенде результатов соревнования в Главке, в Москве на первом месте впервые не увидел Красногвардейца. Позднее, в 2003году, я готовил материал для Леонова, нашего нового директора. Была у него такая идиотская задумка, в которой неизвестно чего было больше, нахальства или глупости. Он хотел собрать материалы о всех работах выполненных на заводе, а заодно и в институте, за время его деятельности на Красногвардейце и показать, что все они выполнены исключительно благодаря его творческому, чуткому руководству. За эту работу он хотел получить степень доктора технических наук. Так вот, с тех пор у меня случайно сохранились данные о выпуске аппаратов РО. Их было выпущено свыше 50000 штук. Из них аппаратов РО6-05 свыше 20000 и РО-6-03 свыше16000. Справедливости ради, следует сказать, что в эти аппараты вдохнул вторую жизнь Борис Березин, настояв на выпуске аппарата с электронным управлением РО6-05. Ни один из позднее разработанных аппаратов ИВЛ или ИН не выпускался в таком количестве. До сих пор их можно встретить в любой операционной бывшего СССР. Новые аппараты выпускались небольшими сериями, оказывались недоработанными, не могли заработать уважения в медицинском мире. Менялись и люди стоявшие у руководства завода. Сменился и начальник СКТБ Израиль Яковлевич Гуревич. Мы не могли представить, как он будет жить без работы. Вся его жизнь была связана с заводом. Он прошел всю войну. (См фотографию в 1 части Красногвардейца) На фронте командовал артиллерийской батареей. Редкий орден Александра Невского получил за то, что когда во время атаки наши части попали под ураганный огонь и залегли, он выкатил орудия на прямую наводку, и своим огнем спас положение на всем участке. На заводе он 17лет был начальником экспериментального цеха. За это время через его руки прошли все новые изделия выпускаемые заводом.
К нам в отдел он попал после ухода с завода бывшего начальника СКТБ Давида Михайловича Марголина. Предполагалось, что он подтянет дисциплину в СКТБ, научит этих «гнилых интеллигентов» как нужно по настоящему работать. Не секрет, что работа в цехах всегда была более напряженной, чем в отделах. А Израиль Яковлевич был закоренелым производственником. Цеха начинали работать на час раньше, чем отделы. Израиль Яковлевич приходил на завод к 8 часам, за час до начала рабочего дня в отделе и направлялся на свое прежнее место службы в экспериментальный цех. Здесь он обходил все станки, все рабочие места цеха, смотрел, кто что делает, иногда давал советы новому начальнику цеха, Георгию Дмитриевичу Воробьеву. Георгий (Жора) в прошлом был замечательным слесарем по изготовлению медицинского инструмента. Фронтовик, не имевший никакого образования, выросший в цехе у верстака, он сумел заслужить всеобщее уважение и авторитет среди товарищей, которые еще помнили, как совсем недавно он вместе со всеми стоял у тисков. А теперь он стал их начальником. Жора всю рабочую жизнь провел под начальством Гуревича, и они были друзьями. Но надо сказать, что в цехе Жору любили гораздо больше чем Израиля. В отделе Гуревич считал, что все мысли работников должны быть посвящены исключительно работе. Когда приходили к нему, например, подписать заявление о очередном отпуске, он воспринимал такое заявление как личное оскорбление. Он мог вызвать к себе конструктора, сунуть под нос какую то деталь и спросить, например, можно ли сделать ее из другого материала. И его страшно возмущало, что ты не можешь ему немедленно ответить, не понимаешь, от какого аппарата эта деталь, как она работает. Ясно, что вопрос приходил из цеха, и требовал быстрого ответа, но ведь мы курировали сотни аппаратов содержавших десятки тысяч деталей, и знать их всех по памяти было очень трудно. Не следует думать, что Израиль был святым. Он пользовался успехом у женщин, не отказывался выпить в хорошей компании. Но и компании были в большинстве случаев связаны с заводом. В них входили руководители Главка, Минздрава, люди от которых зависел завод. И частенько, за столом Израиль решал вопросы завода, от которых зависело благополучие всего нашего коллектива. Наше КБ было больше других связано с Израилем дружескими отношениями. У нас было больше чем в других КБ старых работников проработавших с ним многие годы. Он был уверен, что никто из нас не хочет «подсидеть» его, сделать ему пакость. Да и продукция наша была ему понятнее и ближе других. Многие из нас бывали у него дома, он бывал в гостях у нас. Его кабинет располагался против дверей нашего КБ. Частенько, когда вечерами у него собирался народ и за столом не хватало закуски (спирт в сейфе был всегда), к нам прибегал Артур Борисович (зам Израиля) и просил остатки наших завтраков. И всегда находилось какое нибудь яблоко, которое разрезалось на пятнадцать частей, бутерброд с колбасой или сыром. Это не мешало Израилю, когда возникали вопросы в цехах, в обеденный перерыв врываться к нам и увидев что мы обедаем, возмущаться, «опять развели здесь харчевню». Его уход с должности начальника СКТБ прошел неожиданно легко. У него был очередной инфаркт, и врачи запретили ему работать на ответственной работе. Ему придумали должность в отделе информации, где он писал какие то никому не нужные инструкции. Надо сказать, что дружба нашего КБ с Израилем и его семьей не прекратилась до его смерти, да и потом мы каждый год встречались у его дочери. (рис 46,47). Ушел с завода и Виктор Михайлович Пузанков. Видимо существовала группировка, которая давно стремилась убрать его с завода. Был его заместитель Лешуков, делавший все, чтобы занять его место. И вот в момент, когда завод был в очень тяжелом положении в части выполнения плана, директор ушел в отпуск и уехал из Ленинграда. Перед отъездом он издал приказ, в котором всю ответственность за выполнение плана возложил персонально на Пузанкова. Никогда раньше приказов с такой формулировкой не издавалось. План был сорван. Причем, обстоятельства срыва непонятны. Часто бывало, что 31 числа, до 12часов, часть продукции необходимой для выполнения плана не была изготовлена. Тогда на склад на «ответственное хранение» отправлялись заколоченные ящики с полусобранными изделиями, а продукция показывалась в отчетах изготовленной. В начале следующего месяца ящики потихоньку переправлялись в цеха, изделия дорабатывались и возвращались на склад. План считался выполненным. В этот же раз в цехах была к 12 часам готовая продукция, которую «не успели» оформить как изготовленную.
В те годы продукция завода Красногвардеец составляла значительную часть продукции, изготовляемой в районе, и срыв плана на Красногвардейце привел к существенному ухудшению показателей всего района. Разразился страшный скандал. Положение на заводе разбиралось на Бюро райкома. На всех руководителей завода были наложены партийные взыскания, объявлены выговоры. Пузанков в то время готовил документы на получение персональной повышенной пенсии. Партийный выговор исключал возможность получение такой пенсии. Поэтому он просил, не объявлять ему выговора. И в решении Бюро райкома было записано «Пузанкову не объявлять выговора в связи с его уходом на пенсию». Тем самым был решен вопрос о его увольнении с завода. На должность главного инженера был рекомендован Лешуков.
Пузанков, еще, будучи главным инженером, готовил для себя должность начальника ЦЛО. Пользуясь положением главного инженера, он отремонтировал помещение лаборатории, кабинет начальника, обновил оборудование лабораторий. Виктор Михайлович всегда любил работать в красивой, солидной, комфортабельной обстановке. У него в кабинете стоял сделанный на заказ письменный стол, к нему примыкал огромный стол для совещаний, сбоку стоял столик с многоканальными телефонами обеспечивающими прямую связь с службами завода, вдоль стен стояли удобные стулья. Все это было изготовлено по хорошо продуманному, профессиональному, дизайнпроекту. Всю эту мебель Пузанков распорядился ночью перетащить в ЦЛО. И на следующий день, когда Лешуков, уже в должности главного инженера, предвкушая грядущее удовольствие, торжественно направился в свой новый кабинет, он увидел там голые стены. Через час такелажники демонстративно, на виду у всех, тащили все обратно. Конечно, оставаться на заводе Пузанков не мог. Он ушел работать главным инженером на «Луч» к Кремню.
Лешуков принялся усердно устранять безобразия, творившиеся на Красногвардейце. Первым делом он стал убирать с руководящих должностей людей с «неправильными» фамилиями и соответствующей записью в пятой графе паспорта. Но это ему удавалось с трудом. Ведь завод еще работал, ежеминутно возникали различные вопросы, и кто-то должен был их решать. К руководству СКТБ вместо Гуревича пришли начальник СКТБ Черствый и его заместитель Чванов. Черствый – вообще хороший парень, был мастером спорта, олимпийским чемпионом по гребле. О технике он имел довольно приблизительное представление. Чванов был профессиональным конструктором. Наших изделий он конечно совершенно не знал. Новые люди часто приходили на завод с предприятий оборонной промышленности. Им казалось наше производство, документация по которой мы работали, взаимоотношения между сотрудниками отделов отсталыми. У нас по телефонному звонку можно было изменить размеры детали, невзирая на требования чертежа. Изделия дорабатывались в цехах так, чтобы они работали и не всегда эти изменения отражались в документации. Работа аппаратов частенько обеспечивалась взаимоотношениями начальников цехов и отделов. Конечно, такая организация труда в современном производстве недопустима. Но в бывших в то время условиях существования завода именно она оказывалась самой рациональной. Для старых работников завода, Красногвардеец был родным домом, в котором прошла вся их жизнь. Для них «мастеровая изба» (так называлось в указе Петра 1 созданное им производство, ставшее впоследствии заводом Красногвардеец) было предметом гордости, новые же люди относились к ней с презрением, завод был для них чужим. Они пытались ввести новые порядки, но получалось это у них неважно. Постепенно на заводе
все-таки повышалась культура производства, с другой стороны новые работники постепенно привыкали к работе завода (в конце концов, она их мало интересовала) и жизнь завода, постепенно затухая, пошла дальше.
Вот как писала о заводе Рива Яковлевна Мицкевич:
«Красногвардеец» - Дом наш словный,
Ведь в этом доме жизнь прошла.
Мы там работали, женились,
И появилась седина.
Нас много раз переселяли и тасовали, как могли, Но мы, однако, выживали, вперед прямой дорогой шли. Не знали склок и наговоров, спешили вечером домой,
Достаток наш был очень скромен, но мы мирились с той судьбой
Мы помним тех, кто вместе с нами пришел и жил одной семьей.
Примером были ветераны Войны Великой роковой: Рожанский, Крейцер, Юра Рябов, нам всех их здесь не перечесть, Уж многих нет, но твердо помним, что было в моде слово «честь».
А коллектив наш пополнялся, вот три красавицы пришли:
Одна красавица - Светлана, Элен тургеневской красы, и золотистый цвет косы. А Дорочка кротка как ангел, интеллигентна и мила. Всех покоряющая Ира, немного позже к нам пришла.
А Людочка – гроза наркоза: Умна, смела, к тому ж дерзка, Нас всех учила понемногу, В штыки директора взяла.
Петрова Галя – друг, товарищ, вернее друга не ищи! Теперь она живет для внуков, Бабули лучше не найти!
С Изюма Рыжая примчалась, Шумна, разумна, весела. Душою доброй покорила, Контакт со всеми навела.
Скачкова Галя так степенна И не по возрасту строга, Контакт со всеми находила, А чай без сахара пила.
Теперь она совсем не та. Кокетлива и весела, Прическу в корне изменила И поменяла амплуа – и в астрологию пошла.
А секретарь наш - Лесник Вера - Быстра, приветлива всегда. Вам улыбнется, скажет слово, Отыщет «Личные дела».
Алексеевская Ира, мастер тортов, пирогов, Всех рецептами снабдила, Как безе печь научила, (до сих пор сама печет).
Вот Люда Шмидт, мы знаем точно, Всегда отличницей была. «Турецкий марш» нам исполняла, Подругой верною была, Как жаль, что рано так ушла.
Кремень Галина – центр вселенной, Совет и помощь всем всегда, Так тихо все организует – Пьем чай опять вокруг стола.
Как будто медом стол намазан: Стремятся все зайти сюда, Рассказы, споры, анекдоты на весь обед. И так всегда!
А Рафа? Рафа – столп науки, От Тальвика до наших дней Хранит все в памяти своей. Специалист - незаменим! Как человек – неповторим.
Израиль Гуревич, наш начальник: Очень предан делу был С нами строг, но зла не помнил И в конфликты не входил.
Пришел Кремень, и на заводе Работать стало веселей: Все прогрессивку получали, Нас часто в прессе отмечали, Знамена красные вручали, Директору Героя дали.
А Пузанков – гроза и гордость - Наш лик стремился изменить: Он строил корпус и музей, Чтоб был красивым Юбилей.
Артур приехал из Канады, В «Пузанхамоне» нас собрал, И все подробно рассказал, Цветные слайды показал.
А где теперь «Пузанхамон»? Пусть скажет нам тот Управдом, Что продал зал, музей и корпус. Осталось кое-что продать, И можно вывеску менять.
Забыт «Наказ», сгорел «Указ»- Что сотни лет служил для нас.
На остров наш пришла «чума» - И гибнет «старая изба». А в топке там горят «тома» И все «Петровские дела».
Сгорит и нашей жизни труд, А нас никак не назовут.
Ведь здесь трудились Пирогов, Шаплыгин, Тальвик, Пузанков И много сотен мастеров Достойных памяти веков.
Чтоб сохранить их имена Была у нас одна мечта Их высечь в камне имена, К тому же книгу написать О людях славных рассказать.
Но не сбылись наши мечты, О чем горюем нынче мы, И не кричим уже «Ура»!- Качнулась «Красная труба» А на завод пришла беда!
Хоть и сгорают те «тома», Но память в нас еще жива, И будем славить те «дела» Пока стучат у нас сердца.
На листах 48-50 даны фотографии некоторых «Красногвардейцев» упомянутых в стихах Ривы.
В одной из командировок мне пришлось столкнуться с условиями оборонных предприятий, откуда к нам пришли некоторые новые работники. Мы с нашим технологом Игорем Кузнецовым были командированы в Саратов, на завод «Корпус», параллельно с нами осваивавший производство «Спиронов». Трудности возникли с самого начала. Наши удостоверения о допуске к секретной информации 3 категории оказались недостаточными для получения пропуска для прохода на завод. С большим трудом нас пропустили в непроизводственные помещения, в кабинеты отдела Главного технолога. Завод большой, окруженный высоким забором с колючей проволокой наверху. За забором пропаханная полоса, как на Государственной границе. Полосу патрулируют солдаты с собаками. Во всех помещениях очень чисто. Особенно нам понравились, расположенные перед дверями производственных помещений машинки со щетками для механизированной чистки обуви перед входом в цех. Мы встречали такелажников, возивших на тележках какие-то грузы. Они были в белых халатах, колпаках, бахилах как в операционных. Вместе с нами сидели пожилые технологи, кадровые работники «Корпуса». Они со слезами на глазах рассказывали, что вынуждены гробить свое высокоточное оборудование, обрабатывая детали «Спиронов», с которыми могут справиться, по их мнению, в любой колхозной мастерской. Что касается чертежей полученных из ВНИИМПа, то они даже представить не могли,что бывает такая безобразная документация. Согласно их порядкам, чертежи, полученные от разработчиков, напрямую, без инспекции поступают в обрабатывающие цеха. Цеха имеют технологические группы, конструирующие и изготовляющие оснащение для серийного изготовления порученных им деталей. Как работают эти детали в аппарате, они не знают, это их не интересует. Они должны только изготовить деталь в соответствии с чертежом. Получив чертежи от ВНИИМПа, они заказали и изготовили огромное количество оснащения, необходимого для серийного выпуска «Спиронов» затратив на это невероятное количество денег. И вдруг, начав сборку в сборочном цеху, обнаружили, что изготовленные по чертежам детали не подходят друг к другу, что аппарат не собирается, и даже не думает работать. В их практике такого не встречалось. На «Корпусе» мы встретились с разработчиками «Спиронов» Ирой Криштул и конструктором ВНИИМПа Стекольщиковой. Они были в растерянности. Рассказывали о трудностях работы с оборонщиками. Хотя у них была более высокая, чем у нас категория допуска к секретной информации, их не пускали в цеха, где «Спироны» собирались рядом с основной продукцией завода. Но завод был крайне заинтересован в их работе, и выход был найден. Им выделили отдельное помещение и привозили туда «Спироны». Там они и работали. Каждая деталь проверялась ОТК на соответствие чертежу. Если хоть один размер выходил за границу допуска – деталь браковалась. Допуски в документации ВНИИМПа ставились ориентировочно, если деталь была ответственная, допуски завышались, рассчитывая, что на эту деталь в производстве обратят внимание, и изготовят более менее прилично. Здесь такая точка зрения не проходила. Если в документации стояло, что утечка не должна превышать 0,1л/мин, то при утечке 0,15 узел браковался и ни какие объяснения, что это не имеет значения, не принимались во внимание. ВНИМПовцы так работать не умели. Требования, указанные в документации, не обеспечивались конструкцией изделий, точностью применяемых при проверке приборов. Все было построено на том, что в сборочном цехе, в конце концов, заставят аппарат работать. Незадолго до того в стране произошло несчастье. В течение короткого времени разбилось несколько гражданских самолетов. До выяснения причин, были по всему СССР, прекращены полеты самолетов этого типа. Были отменены сотни авиарейсов. Расследование показало, что на предприятии изготовителе самолетов ввиду трудностей снабжения была без согласования с разработчиком заменена марка тросов соединявших рули управления с элеронами. Согласно паспортных данных, свойства тросов были равноценны. Они были равны по прочности, по эластичности, но старый трос имел центральный стержень, окруженный обмоткой, а заменяющий трос этого стержня не имел. Со временем он растягивался, менял свою длину, элероны хуже слушались штурвала, управление самолетом затруднялось, что приводило к авариям. После этого на всех авиационных предприятиях было категорически запрещены любые изменения конструкции без согласования с разработчиком. Это запрещение распространялось и на работу «Корпуса» над «Спиронами». Естественно, что людям, пришедшим на наш завод с оборонных предприятий, наши порядки казались недопустимыми. Впрочем, и на «Корпусе» работники завода, среди которых были специалисты высчайшей квалификации, взяли производство «Спиронов» в свои руки, переработали документацию и серийно выпускали аппараты.
А на «Красногвардейце» «оздоровление руководящего состава» путем устранения руководителей имеющих «неправильные» анкеты дошло и до меня. Черствый и Чванов вызвали меня и, страшно нервничая и смущаясь, предложили написать заявление с просьбой перевести меня по собственному желанию с должности «Начальника КБ, Главного конструктора» на должность «Конструктора 1 категории, Руководителя группы СКТБ». При этом зарплата мне будет сохранена без изменения. Я сказал, что мне нужно подумать. Чванов сказал, что это совершенно правильно, подумать нужно, но начальство велело через полчаса сдать мое заявление в отдел кадров. Все, конечно, было решено, и я написал требуемое заявление. Уходя, я слышал Чванова, который сообщал по телефону, что заявление написано и сейчас будет отнесено в отдел кадров. Через час все старшие работники КБ под предводительством Гали Кремень явились к Черствому и Чванову и страшно эмоционально заявили о своем несогласии с моим ниспровержением с должности начальника КБ, заявили, что с другим начальником они работать не хотят. Но им объяснили, что уход с должности был моим собственным желанием и инициативой, я сам написал заявление, и тут они ничего поделать не могут. После часа громких бессмысленных нервных разговоров «представители КБ» ушли ни с чем. Но КБ не могло оставаться без начальника. Решение технических вопросов оставалось за мной. Но кто-то должен был ежедневно подписывать служебные записки от имени КБ, присутствовать на совещаниях, принимать почту, выполнять всю ежедневную текущую работу. Человека на должность Начальника КБ у руководства не было. Не помню точно, но кажется, Временно исполняющим начальника КБ была назначена Света Пыхачева. Через некоторое время на завод пришел и был назначен начальником КБ Юрий Яковлевич Карагодин. Он был по образованию инженером, но занимался раньше профсоюзной работой. Человек порядочный, трудолюбивый, работоспособный, он изо всех сил старался выполнять приказы начальства. Опыта руководства людьми, а тем более коллективом он не имел. Ему казалось, что все приказы должны выполняться. Методы руководства сильно отличались от тех, к которым привыкли в нашем КБ. Все в КБ привыкли, что все указания начальства проходили через мой фильтр. Я, обычно, соглашался со всеми указаниями руководства, никому не возражал, но делал все по своему. Когда выяснялось, что приказ не выполнен, то виноватым был я, на работников КБ громы и молнии, по возможности, не распространялись, а часто они об этом и не знали. Нередко со временем указания начальства отменялись как бессмысленные и нервы работников КБ не травмировались понапрасну. Юрий Яковлевич, напротив, немедленно сообщал о всех указаниях начальства непосредственным исполнителям в КБ, и требовал их неукоснительного исполнения. Указания часто бывали невыполнимыми, КБ непрерывно лихорадило. Некоторые работники КБ не выдерживали таких условий, уходили из КБ. Так ушла из КБ руководитель группы аппаратов ИВЛ Галя Скачкова. Работать в КБ Карагодину было крайне трудно. Любое его распоряжение встречалось сотрудниками с возмущением. Я старался, по возможности, уладить конфликты, старался ему помочь. Было ясно, что он не виноват, что занял мое место. Он видел мое хорошее отношение и ценил его. Кроме того, он совершенно не знал нашей аппаратуры, и решение большинства технических вопросов оставалось за мной. К трудностям Карагодина добавлялась еще одна его особенность, он противодействовал любым застольям в КБ с потреблением алкоголя и никогда не принимал в них участия. Это не было уж так важно, в КБ никогда не процветало пьянство, но совместные застолья сближают людей, а Карагодин был этого лишен. Кроме того, было совершенно непонятно его поведение. Все объяснилось совершенно просто. Карагодин был алкоголиком. Ему достаточно было выпить рюмку, и он терял контроль над собой, напивался и был способен на поступки, о которых позднее приходилось жалеть. Но постепенно жизнь в КБ налаживалась. Честно говоря, я не особенно страдал оттого, что перестал быть начальником. Ведь жизнь начальника КБ далеко не сахар. Ежедневно возникают вопросы, которые необходимо немедленно решать. Обычно рядом находятся десятки советчиков, которые предлагают «хорошие» решения, противоречащие друг другу. Но решать и брать ответственность за решение нужно тебе. И чтобы ты не решил, все окружающие считают это решение неправильным и глупым. Нужно вопреки всем добиваться его выполнения. Кроме решения технических вопросов, есть еще масса других обязанностей. Например, отправка людей в колхоз, решения о депремировании, наложении взысканий, и многое другое. И все вопросы нужно решать мгновенно, не тратя времени на обдумывание. По складу своего характера, я не был приспособлен к такой работе. Часто для принятия решения я проделывал огромную работу, несколько раз возвращался к одному и тому же вопросу. В должности начальника КБ это было невозможно. Был период, когда я был близок к психозу. У меня возникла навязчивая идея уйти с должности начальника. Я просыпался с этой мыслью и с ней засыпал. Иногда думалось, что до конца недели я дотяну, но с понедельника обязательно должен освободиться от должности. И с этими мыслями нужно было еще ходить на работу и решать повседневные вопросы. Я обошел всех своих непосредственных начальников с просьбой меня уволить. Разговаривал с Артуром Борисовичем Венидиктовым, с Мамаевым, с Гуревичем, с Марголиным, но все было безрезультатно. Все отшучивались, и все оставалось по старому. Наконец, меня вызвал Пузанков, и сказал, что до него дошли слухи, что я болтаю какую то чепуху, что слухи распространились по всему заводу и что это недопустимо, Что руководство считает, что я достаточно хорошо справляюсь со своими обязанностями, и ко мне нет никаких претензий. Я стал настаивать на своем, он спросил кандидатуру, которую я могу предложить вместо себя. Предложенные кандидатуры он счел неравноценной заменой, обещал подумать, и посоветовал спокойно идти на место и работать. Разговор продолжался целый час. После этого разговора вокруг меня образовалась странная атмосфера. На каждом дне качества на кого нибудь кричали, что если он будет работать также как сейчас, то его снимут с должности начальника. Здесь же человек сам просит снять его с должности начальника, а его не снимают. Очевидно, Пузанков создал вокруг меня щадящую атмосферу. Со временем острота вопроса прошла, я понемногу успокоился, и все переживания как-то сами собой прошли. Вскоре после прихода на завод Карагодина, нам пришлось вместе с ним выехать в командировку, которая произвела сильное впечатление. На завод пришла из Эстонии, из Тарту телеграмма: «По вине аппаратов РО в клинике умерло три человека». Обвинение страшное, возможна уголовная ответственность. В Тарту направили Карагодина, как начальника КБ, и меня. Поехал с нами Саша Ганцон, слесарь-сборщик, через руки которого прошли тысячи аппаратов РО. Из ВНИИМПа направили работавшего в лаборатории Перельмутра Владимира Марковича Юревича, анестезиолога, кандидата медицинских наук. Приехали в Тарту. (Юревич должен был приехать из Москвы на следующее утро.) Огромная хирургическая клиника. В свое время ею руководил Н. И. Пирогов. В клинике 32 аппарата ИВЛ различных фирм, в основном, зарубежных. Большинство из них работает. Врачи смотрят на нас как на убийц. «Ваши РО останавливаются в самый ответственный момент, пациенты гибнут». Присутствующие представители ремонтных мастерских жалуются, что аппараты крайне ненадежны, постоянно ломаются. Просим показать остановившийся аппарат. Прикатывают РО в реанимационном варианте. Установленный на нем дозиметр свернут на сторону, крепление изогнуто, усилено какими-то проволоками. Спрашиваем, в чем дело? «Да мы его везли по коридору, нечаянно уронили». «И после этого продолжали присоединять к нему больных?» «Да ничего, он работал, только иногда останавливался, мы золотник подталкивали руками, и он продолжал работать». Мы возмущены. Как можно подключать к больному искалеченный аппарат! Ганцон открывает крышку аппарата и рассматривает его внутренности. Выясняется, что кто-то копался в аппарате, все заводские регулировки нарушены, аппарат в таком виде не должен работать. Нашему возмущению нет предела. Использование аппарата ИВЛ в таком состоянии уголовное преступление. Карагодин демонстративно делает в блокноте замечания для будущего протокола. Ганцон настраивает аппарат и предлагает врачам проверить его работу на любом, даже самом сложном режиме (на модели легких). Аппарат работает безукоризненно. Второй аппарат, по настоянию Карагодина, настраивают работники мастерских под руководством Ганцона. Он передает им «секреты» настройки. Мы продолжаем возмущаться безобразными условиями эксплуатации наших аппаратов в клинике, странно, что они вообще работают. Настроение врачей понемногу меняется, они чувствуют себя виноватыми. Один из них признает, что наши аппараты самые надежные в мире, раз в таких условиях продолжают работать. На следующее утро приезжает Юревич. Мы рассказываем ему о положении дел, претензии к заводу полностью сняты. Но он считает, что раз уж он приехал, то должен внести свою лепту в дело реабилитации завода. В клинике, узнав, что к ним приехал «сам Юревич», совсем растерялись. Работая в лаборатории Перельмутра, Юревич печатал в медицинских журналах много статей о новейших разработках, выступал на всех медицинских сборищах, был известен в медицинском мире. Приехав в клинику, он потребовал, чтобы ему принесли истории болезни умерших чтобы проверить правильность лечения. Истории болезни оказались в глубоком архиве, достать их было невозможно. Конечно, они были фальсифицированы, очевидно, что в историях болезни было сказано, что больные умерли из-за тяжелейших осложнений, с которыми героически, хотя и безуспешно боролись врачи. Мы направились к Главврачу клиники, доложили ему о первых результатах расследования, и удивились, что он мог направить на завод такую телеграмму. Теперь мы вынуждены направить в Минздрав докладную о безобразных условиях эксплуатации наших аппаратов в клинике, что может окончиться возбуждением уголовного дела. Главврач стал лепетать в ответ что «мы эстонцы, мы плохо знаем русский язык, телеграмма была ошибкой не политической, а лингвистической». На следующий день решили собрать всех специалистов клиники и ремонтных мастерских Эстонии, я должен был прочитать лекцию о настройке и проверке аппаратов, а Юревич о медицинских особенностях их использования. Все неприятности свалили на заведующего отделением, инициатора телеграммы. «Ты сам заварил эту кашу, сам и расхлебывай. Делай что хочешь, но неприятностей ни у кого быть не должно». Лекции на следующий день были прочитаны. Юревич, ко всему прочему, был еще и артист, в молодости участвовал в самодеятельности, даже учился на каком-то театральном факультете, и выступал на профессиональной сцене. Он умел прекрасно воздействовать на аудиторию, в особенности на ее женскую часть. Во время лекции выяснилось, что один из пациентов погиб из-за того, что ночью кто-то нечаянно дернул за сетевой шнур и отключил аппарат от сети. А как же сигнализатор аварийных ситуаций, спросил Юревич. Никто из работников клиники не знал что это такое. Юревич в ужасе заметался по сцене и потребовал немедленно найти и принести сигнализатор, входивший в комплект аппарата РО. Сестра хозяйка помчалась и принесла все принадлежности аппарата. Там был и сигнализатор, его подсоединили к аппарату и убедились, что при прекращении электропитания аппарата он дает громкий сигнал. Демонстрация сопровождалась прекрасной подачей Юревича. Все были в восторге. Юревич всех обворожил. После лекций, заведующий отделения позвал нас и несколько ведущих молодых и симпатичных сотрудниц отделения к себе домой, чтобы отметить успешное завершение работы по повышению квалификации работников клиники и улучшению обслуживания аппаратов ИВЛ. Дома его жена, заведовавшая отделением педиатрии в той же клинике, уже накрывала стол. Нас встречала очень интеллигентная, европейская, аристократическая семья. Двое детей, старшей девочке было около 12 лет, поражали своей воспитанностью. За столом говорили о работе в клинике, слушали, как дети играли на пианино, танцевали. Представители медицинской общественности Тарту, каждую весну проводили на лучших курортах Эстонии симпозиум, на который приглашали ведущих специалистов медицины СССР. Обещали пригласить на ближайший симпозиум Юревича. Расставались лучшими друзьями. Заведующий отделения промышлял охотой. Кроме того, они с женой имели большой сад с огородом. На прощание они подарили каждому из нас несколько банок самодельных консервов из мяса лося и домашние заготовки из садовых фруктов. По тем временам это было целое богатство.
До конца командировки оставалось несколько дней, и нам предложили организовать культурный отдых. В клинике существовало две группировки. К первой принадлежали молодые, выросшие и получившие образование в СССР, ко второй – выросшие в довоенной буржуазной Эстонии. К первой принадлежал наш заведующий отделения, ко второй – пожилой профессор (не помню его имени). Отношения между ними были таковы, что когда один из них видел, как другой поднимается к нам в номер по лестнице, то чтобы не встречаться с ним, возвращался назад и спускался по другой лестнице. Договорились, что с утра наш досуг организует заведующий отделением, а вечером нами займется профессор, имевший большие связи и влияние в городе.
В Тарту (Дерпт) расположен один из старейших университетов Европы. Он был основан в 1632году как шведская Академия Густовиана. При университете была библиотека, которой традиционно оставляли в наследство личные библиотеки профессора университета. Вот ее то нас и повели показывать. Показывала молоденькая сотрудница библиотеки, за которой Юревич стал немедленно ухаживать, страшно ее смущая. А посмотреть было на что. Нам показывали рукописные книги, очень красивые анатомические атласы, каждая страница которых была произведением искусства. Причем наш гид сказала, что все эти материалы предназначены для общего пользования, а главные сокровища находятся в отдельном хранилище, но туда пускают только в редких случаях, маленькие группы особо уважаемых людей по специальному разрешению директора библиотеки. Тут Карагодин загорелся. Он всегда интересовался историческими реликвиями. Так сейчас как раз и есть тот «редкий случай», группа у нас маленькая, люди уважаемые, остается только получить разрешение директора. Пожалуйста, идите и получите, если хотите, пойдем вместе. Девушка пошла и, действительно, получила разрешение. В отдельном хранилище было действительно много интересного. На столах лежали книги, которым было 300 – 400 лет, лежала подлинная посмертная маска Пушкина, собственная книга Наполеона. В ящике стола лежали письма Шиллера, Гете, Крылова, Ломоносова, Гюго, Вольтера, Наполеона, Реомюра, Паганини. Впечатление было ошеломляющим. Конечно, где-нибудь в Эрмитаже есть экспонаты еще более ценные. Но там они демонстрируются простым смертным по строгим правилам музея, в копиях, под стеклом, за семью замками. Здесь же все было в «домашней» обстановке, лежало открыто, можно было взять в руки, посмотреть, почитать. Напоследок нам показали еще один экспонат, не столь древний и ценный, но любопытный. Это было личное дело Александра Ульянова, родного брата Владимира Ильича Ленина, того самого, о котором Владимир Ильич сказал «мы пойдем другим путем». Обыкновенный канцелярский скоросшиватель, в нем несколько табелей успеваемости с отметками (между прочим, довольно средними), докладные жандармского управления о участии в студенческих беспорядках, о взятии под надзор. Сейчас все это, наверное, не произвело бы впечатления, но тогда все что соприкасалось с Лениным, воспринималось как святыня. Сын Светы Пыхачевой в школьном историческом кружке искал следы Ленина в Ленинграде. Они отыскали домик около нашего завода, куда заходил Ленин, повесили на нем мемориальную доску. Установили почетный караул, устраивали сборы. Рядом, в садике, располагался общественный туалет, и отец подшучивал над сыном утверждая, что по дороге в домик Ильич наверняка заходил в туалет, и там тоже должна быть установлена мемориальная доска. После обеда нашим досугом занялся «профессор». Он повел нас в городской архив. Там рабочий день уже кончался, и почти никого сотрудников не было, но у выхода нам встретилась какая-то «тетенька». Наш «профессор» о чем-то поговорил с ней на эстонском, и она пошла вместе с нами назад в архив. Пришли в небольшую комнату. Вдоль стен стоят допотопные разнокалиберные шкафы и комоды с выдвижными ящиками разной величины. Наша «тетенька» (это была директор архива) сняла и повесила на гвоздик пальто, и стала думать, что нам показывать. Ну, хотя бы это, и она вынула из ящика тетрадку с письмами. Некоторые из них были собственноручно написаны Петром первым, другие написаны писарями и Петром только подписаны. Потом она показала нам свитки 14-15 веков, договора о продаже земли, скрепленные несколькими печатями в серебряных коробочках. Свитки изготовлены из пергамента, выделанной телячьей кожи, написаны серебром или золотом. Каждая буква – художественный рисунок. Дарственные земли Екатерины Орлову, все выполнено в виде художественного произведения. Путевой журнал Врангеля (Фердинанд Петрович Врангель, российский мореплаватель и государственный деятель 19 века). Карты и художественные изображения береговой линии побережья Ледовитого океана выполненные в экспедиции Беринга. Эполеты Врангеля. Все подлинное, красиво оформленное. Карагодин только ахал, впечатление было неописуемое.
На следующий день мы уезжали из Тарту. Провожал нас «профессор». До отхода поезда оставалось 2-3 часа. Юревич сказал, что нужно как-то отблагодарить хозяев за теплый прием. Но мы не знали, куда можно идти здесь в Тарту, и обратились за помощью к «профессору». Он сказал, что в Тарту уже все закрыто, и повел нас в единственное подходящее место – столовую университета. Здесь нам в отдельной комнатке накрыли столик, на столе появилась бутылка «Ванна Таллин», мы прекрасно провели время. Когда подошло время, мы подозвали официантку чтобы расплатиться, но «профессор» сказал ей что-то по эстонски, и она полностью перестала понимать русский язык. Как мы не сопротивлялись, он сам расплатился за вечер. Мы уехали, но воспоминания о университетской библиотеке и архиве в Тарту сохранились на всю жизнь.
Работа на заводе доставалась Карагодину нелегко. В отделе относились к нему плохо, постоянно возникали конфликты. И тут с ним случилось несчастье. У него была машина и он, на сельском шоссе, не справился с управлением, и машина перевернулась. У него хватило сил договориться с местными хозяевами о хранении машины, и на электричке добраться домой. На работу он не вышел. На наш вопрос по телефону, жена сказала, что они ждут врача, и потом решат, возьмет ли он бюллетень. Врач немедленно отправил его в больницу. У него был перелом позвоночника в области шеи. Невероятно, что при такой травме он мог шевелиться. Малейшие смещения обломков позвонка вели к мгновенной смерти. Поместили Карагодина в 10 больницу, куда доставляли всех получивших уличные травмы. Сюда поступало много бомжей, алкоголиков, пострадавших в уличных драках. Врачи были очень опытные, квалифицированные, но условия содержания ужасные, ухода не было никакого. По методике лечения применяемой при таких травмах, Карагодину назначили на срок 29 дней вытяжку. Человек в течении всего срока неподвижно лежит на спине, на голову надевается специальная ременная упряжь, от которой идет трос, переброшенный через блок на спинке кровати. На конце троса закреплена гиря в несколько килограмм, которая оттягивает голову от туловища и разгружает позвонки. В течение 29 дней в месте перелома образуются хрящи. В нашем КБ был всегда дружный коллектив, в котором все старались помочь друг другу. И, несмотря на сложные отношения, все сочувствовали Карагодину. Мне удалось наладить связи со всеми врачами в клинике, всем имевшим к нему непосредственное отношение сделали подарки (аппараты для измерения артериального давления). Каждый день сотрудницы КБ навещали его, кормили, ухаживали за ним. Уход за неподвижным, беспомощным больным малоэстетичен, и Карагодин ужасно смущался, но другого выхода не было. Через месяц вытяжку заменили головодержателем. Это такое сооружение, часть которого закреплено на голове, а другая на плечах. Части соединены между собой толстыми металлическими штырями с резьбой и гайками. Вращая гайки, можно поднимать голову на заданную высоту, разгружая позвонки. Устройство довольно страшное, но все-таки более комфортабельное, чем вытяжка. С головодержателем больной может, по крайней мере, перемещаться. Через несколько месяцев Карагодин вышел из больницы, и вернулся на работу. С ближайшей получки он захотел повести все КБ в кафе, отметить выздоровление. Его жена рассказывала нам, что он безмерно всем благодарен, и долгими месяцами мечтал, что вернется к жизни и сможет нас всех отблагодарить. И вот, часа за 3 до конца рабочего дня, были посланы разведчики, чтобы занять столики в кафе или недорогом ресторане (ведь нас было человек 25-30) и, не тратя времени, вызвать остальных. Как вдруг, нам стали звонить, (ведь мобильных телефонов тогда не было), что ничего подходящего найти не удается. Только после долгих поисков удалось найти места в портовом ресторанчике «Корюшка» расположенном на барже, стоявшей на реке. Столики расставлены на верхней палубе. На носу небольшая сцена для оркестра, площадка для танцев. Мы заняли почти весь ресторан, свалили куртки, сумки и пальто на свободные места, побаивались за их сохранность. У всех были деньги, зарплата была выдана вместе с прогрессивкой. Карагодин пошел делать заказ. Нас долго не обслуживали, все сидели уставшие, замерзшие, голодные. Съели весь хлеб стоявший на столиках. Наконец, накрыли столы, все выпили, закусили, согрелись и понемногу развеселились.Заиграл оркестр, некоторые пошли танцевать. Появились дополнительные посетители ресторана, в основном, матросы, приглашали наших девушек танцевать. Веселье разгоралось. Карагодин выпил, стал объясняться нам с Галей Кремень в любви, говорить, как он ценит наше к нему отношение, что он никогда не позволит нас кому нибудь обидеть. Видно было, что он говорит это искренно, от сердца. Просто он всегда был предельно зажат, а алкоголь развязал ему язык. У меня была дополнительная задача. Нужно было использовать момент и помирить Карагодина с Леней Кузнецовым. Леня Кузнецов, нач группы КБ, (Не путать с Игорем Кузнецовым который до сих пор работает на Красногврдейце, это совсем разные люди) был «крайне принципиальным» человеком. Он считал, что при любых разногласиях существует только одно правильное мнение, это мнение, которое высказывает он. И отстаивать это мнение он был всегда готов любыми средствами. Это приводило к тому, что его собственная жена, с которой у него было трое детей, посадила его на полгода в тюрьму. Любимый сын, которым он очень гордился, чемпион Ленинграда по самбо, однажды, при выяснении отношений, «неловко повернулся» и сломал отцу три ребра. В колхозе, когда Леня «пытался объяснить молодежи, что после работы не нужно шуметь», он нарвался на боксера и две недели лечился на больничном. Понятно, что при таком Ленином характере, Карагодину, который тоже «был принципиальным», общаться с Леней было не просто. Дело доходило почти до драки. Я нашел их на корме баржи, заставил пожать друг другу руки, обещать, что больше не будут ругаться. Через некоторое время, я спустился в нижний отсек баржи, но тут прибежали девчата, и стали говорить, что Карагодин совсем разбушевался. Он стал бросать в оркестр деньги и гнать с танцевальной площадки всех «не наших», заявляя, что эту музыку заказывал он. Учитывая, что это были, в основном, матросы, дело приближалось к всеобщей драке. Нужно было еще расплатиться с рестораном, но мне объяснили, что Люда Ефимова уже расплатилась, а между собой мы рассчитаемся завтра. Мы все ушли, утащили с собой и Карагодина, и все кончилось благополучно.
ЖОРОВ ИСААК СОЛОМОНОВИЧ
АППАРАТЫ ИВЛ СПИРОН 303, 301, 201.
АППАРАТ ВЫСОКОЧАСТОЧНОЙ ИВЛ СПИРОН-601
С УВЛАЖНИТЕЛЕМ УДС-2,
СИГНАЛИЗАТОРОМ АВАРИЙНЫХ СИТУАЦИЙ.
АППАРАТ ИВЛ ПРИ БРОНХОСКОПИИ ЭОЛ-1
УВЛАЖНИТЕЛИ ДЫХАТЕЛЬНЫХ СМЕСЕЙ
УДС-1А, УДС -1П, УДС -1У.
УВЛАЖНИТЕЛИ ДЫХАТЕЛЬНЫХ СМЕСЕЙ
УДС-2 И УДС-3
ИСПАРИТЕЛЬ АНЕСТЕТИЧЕСКИХ ВЕЩЕСТВ
АНЕСТЕЗИСТ-4
У ДОЧЕРИ ГУРЕВИЧА - ОЛИ.
ГОДОВЩИНА
СО ДНЯ СМЕРТИ ИЗРАИЛЯ ЯКОВЛЕВИЧА
РОЖАНСКИЙ КРЕЙЦЕР СВЕТА ПЫХАЧЕВА
ЛЕНА БРОВКИНА ДОРА ИРА ИВАНОВА
(ЭЛЕН)
ЛЮДА ГАЛЯ ЮЛЯ
СВЯТАЯ ПЕТРОВА (РЫЖАЯ)
ГАЛЯ ИРА ЛЮДА
СКАЧКОВА АЛЕКСЕЕВСКАЯ ШМИДТ
ГАЛЯ ИЗРАИЛЬ ВИКТОР
КРЕМЕНЬ ЯКОВЛЕВИЧ МИХАЙЛОВИЧ
ГУРЕВИЧ ПУЗАНКОВ
ТАЛЬВИГ
ПАВЕЛ РАФА РИВА
ИВАНОВИЧ КОТРАС МИЦКЕВИЧ
Некоторые сотрудники КБ 5
Первый ряд.
Каргодин Юрий. Пыхачева Света. Ефимова Люда. Филиппова Валя. Саватеева.
Второй ряд.
Кузнецов Леонид.-------. ---------.Петрова Галя. Скачкова Галя. ----------.---------.---------.Кан Лиля. Дробот Наташа. Котрас Рафа. Кремень Галя.--Нина.-----------
Дата добавления: 2015-07-20; просмотров: 693 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Возмущения химических связей. | | | Н. А. БЕРДЯЕВ |