Различия в цивилизации; чем они обусловливаются

Приступая к изысканию закона человеческого прогресса, первым делом следует определить сущность и природу тех различий, которые мы называем различиями в цивилизации.

Мы уже видели, что господствующая философия, приписывая общественный прогресс переменам в природе человека, расходится с историческими фактами, при ближайшем рассмотрении мы можем также заметить, что различия между обществами, стоящими на различных ступенях цивилизации, не могут быть приписываемы врожденным различиям индивидуумов, составляющих зги общества. Что существуют природные различия,- это верно; что существует и наследственная передача особенностей, также вне сомнения, верно; но однако нельзя, опираясь на них, объяснить громадные различия между человеком при различных состояниях общества. Влияние наследственности, которое теперь в моде оценивать так высоко, ничто сравнительно с теми влияниями, которые формуют человека уже после его появления на свет. Что, например обращается в привычку более, чем язык, который становится не просто автоматичной работой мускулов, но и посредником мысли? Что долее держится и быстрее выказывает национальность? И однако мы не рождаемся с предрасположением к какому-либо языку. Наш родной язык только потому наш родной язык, что мы научились ему в детстве. И ребенок, не смотря на то, что предки его думали и говорили на каком-либо.языке бессчетное число поколений, может с равной легкостью научиться всякому другому языку, если с самого начала не будет слышать иного. Тоже и другие национальные, местные или классовые особенности. Они видимо являются результатом воспитания или привычки, а вовсе не наследственной передачи. Это доказывают хотя бы случаи былых детей, захваченных в детстве индейцами и воспитанных в их хижинах. Они совершенно становились индейцами. Подобное же, я полагаю, бывает и с детьми, воспитанными цыганами.

Что это замечание не в такой мере оправдывается на детях индейцев или другого какого-либо резко отличающегося племени, воспитанных белыми, это, я полагаю, зависит от того обстоятельства, что с ними никогда не обращаются совершенно одинаково с их белыми товарищами. Мой знакомый, одно время преподававший в негритянской школе, ках то говорил мне, что по его мнению дети негров лет до десяти или двенадцати бывали развитие и охотнее учились, чем дети белых, но потом становились глупыми и нерадивыми. Он принимал это за доказательство врожденно неспособности расы, и я в то время разделял с ним его мнение. Но позднее мне пришлось слышать замечание одного высокообразованного господина (епископа Хиллери), негра, которое, в моих глазах дало более удовлетворительное объяснение [-338-] указанному факту. "Наши дети, - говорил он, - пока они еще малы, бывают так же живы, как и дети белых, и учатся так же охотно; но когда они подрастают настолько, что начинают оценивать свое положением и замечать, что на них смотрят, как на людей низшей расы, что для них не может быть надежды на что-либо более, как сделаться поварами, лакеями или кем-нибудь в этом роде, тогда они теряют самолюбие и становятся вялыми". К этому он мог бы прибавить, что на них, как детей бедных, необразованных и невзыскательных родителей, и домашняя обстановка влияет неблагоприятно. Ибо, мне кажется, это общеизвестный факт, что на первых ступенях образования, дети необразованных родителей бывают совершенно так же восприимчивы, как и дети образованных, но затем последние, как общее правило, более выдаются вперед и становятся более образованными людьми. Очевидна и причина этого явления. Относительно тех первых простых вещей, которым дети учатся только в школе, они находятся в одинаковом положении; но чуть школьные занятия становятся более сложными, и у тех детей, которые у себя дома выражаются правильным языком, слышат умные разговоры, имеют доступ к книгам, и получают объяснения на интересующие их вопросы, и пр.,- оказываются уже значительные преимущества. Тоже самое можно заметить и у взрослы людей. Возьмите человека собственными силами выдвинувшегося из ряда обыкновенных рабочих; лишь только он приходит в соприкосновение с людьми образованными и деловыми, как и сам делается более развитым и ловким. Возьмите двух братьев, сыновей бедных родителей, воспитанных совершенно одинаково в одной и той же семье. Один из них занят, положим каким-нибудь грубым промыслом и не может подняться выше необходимости зарабатывать себе дневное пропитание тяжелым трудом; другой, начав с побегушек, идет иным путем и наконец, делается известным адвокатом, купцом ил и политическим деятелем. К сорока или пятидесяти года разница между ними станет поразительной, и неразмышляющий человек скажет, что это большая врожденная даровитость второго, дела ему возможность так выдвинуться вперед. Столь же поразительное различие в манерах и развитии обнаружится и между двумя сестрами, из которых одна вышла, скажем, замуж за человека, живущего в бедности, проводит жизнь, исполненную мелких забот и лишений, а другая вышла замуж за более счастливого человека, который поднявшись, ввел ее в образованное общество и дал ей возможность развить свой вкус и расширить кругозор. Можно было бы привести подобные же примеры и ухудшающего влияния среды. Известная сентенция: "дурное знакомство портит хорошие манеры" есть только лишь одно из выражений того общего правила, что условия жизни и все окружающее глубоко изменяет характер человеке.

Мне припоминается такой случай. В одной бразильской гавани вижу я негра, одетого с очевидной претензией на самую залихватскую [-339-] моду, но щеголяющего без башмаков и без чулок. Один нз моряков, принимавший некоторое участие в торговле неграми, беседуя со мной, сильно настаивал на теории, что негр не человек, а обезьяна, вот он и указал на этого негра, как на очевидное доказательство любезной ему истины, заметив, что негру несвойственно носить башмаки и что в своем диком состоянии он вовсе обходился бы без платья. После я узнал, что в Бразилии было не "принято", чтобы безукоризненно одетые слуги носили ценные украшения (потом мне случалось видать и белых людей, во власти которых было одеться согласно своему вкусу, но которые однако имели не менее несообразный вид, чем тот бразильский раб). В сущности и большая часть фактов, приводимых как доказательство наследственной передачи, иметь такое же значение, как и факт, указанный нашим корабельным последователем Дарвина.

Было показано, например, что у значительного числа преступников и лип, прибегающих к общественно и благотворительности в Нью-Йорке, имеется три или четыре поколения предков, входивших в состав пауперов, и на это обстоятельство часто ссылаются, как на пример наследственной передачи. Однако в этом случае нет ничего подобного, и для этого факта существует более подходящее объяснение. Бедняки вырастят бедняков, даже если бы дети были не родные им, также как постоянно соприкосновение с преступниками сделает преступниками и детей честных родителей. Привыкнуть жить на счет благотворительности значит по необходимости потерять самоуважение и независимость, необходимые для самозащиты в тяжелой борьбе. Это настолько справедливо, что, как хорошо известно, благотворительность в результате увеличивает спрос на благотворительность, и остается открытым вопросом, не приносят ли таким путем общественная помощь и частная милостыня более вреда, чем пользы. Тоже можно сказать и относительно наклонности детей выказывать чувства, вкусы, предрассудки или таланты своих родителей. Они всасывают их совершенно так, как они усваивают привычки своих близких товарищей. И те исключения, где пробуждается неприязнь и отвращение к таким привычкам, только подтверждать правило.

Кроме этого влияния среды, мне кажется, существует еще одно более тонкое влияние, которым часто объясняются черты характера принимаемые за наследственные,- то влияние, которое вызывает желание сделаться морским разбойником у мальчика, читающего романы с необычайными приключениями. Я знал некогда одного господина, в жилах которого текла кровь индейских начальников. Он нередко рассказывал мне придания, слышанные им от его деда, в которых обыкновенно обнаруживались особенности индейского характера, столь-мало понятные белым: сильная, и упорная жажда крови у преследователя и твердость духа у погибающего на костре. В виду той страстности, с какой он выражался, я не сомневаюсь, что при известных обстоятельствах он, высокообразованный, цивилизованный человек, выказал [-340-] бы такие черты характера, которые приписали бы его индейской крови, но которые на самом деле достаточно объяснились бы с тем обстоятельством, что его воображение слишком долго останавливалось на подвигах его прадедов^*58.

В каждой крупной стране, между различными классами и группами ее населения, мы можем заметить различия того же рода, как различия между странами, о которых мы говорим как о различных по цивилизации,- различия в знании, вере, обычаях, вкусах и речи, различия среди одного и того же племени, живущего в одной и той же стране почти столь же значительные в своих крайних проявлениях, как и различия между цивилизованным населением и дикарями, как все стадии общественного развития, начиная с каменного века, можно еще встретить в различных странах, существующих в настоящее время, так и в одной и той же стране, в одном и том же городе можно встретить, бок о бок группы людей столь же далекие одна от другой по своему развитию. В таких странах, как Англия или Германия, дети одного и того же племени, рожденные и воспитанные в одном и том же месте, вырастают, говоря различно на своем языке, придерживаясь различных верований, следуя различным привычкам и выказывая различные вкусы; и даже в такой стране, как Соединенные Штаты, между различными слоями и группами общества еще можно встретить различия в том же роде, хотя и не в той же степени.

И эти различия, конечно, не врождены. Ребенок не родится методистом или католиком, с простонародным или утонченным произношением. Все эти особенности, отличающие различные слои или группы общества, усваиваются входящими в их состав индивидуумами лишь благодаря их пребыванию в этих группах или слоях.

Янычары составлялись из молодых людей, в раннем возрасте оторванных от их христианских родителей; тем не менее они становились фанатичными мусульманами и обладали всеми особенностями турецкого характера; иезуиты и другие монашеские ордена обнаруживают характерные особенности, но эти особенности, конечно, удерживаются не путем наследственной передачи; даже ассоциации такого рода, как школы или полки, в которых составляющие их единицы остаются лишь короткое время,и постоянно меняются, проявляют характеристичные особенности, которые являются результатом душевных впечатлений, сохраняемых ассоциацией.

Все эти предания, верования, обычаи, законы, привычки и ассоциации, эта "надорганическая среда", как их называет Герберт Спенсер, вот что, по моему мнению, составляет великий элемент, определяющий делает англичанина отличным от француза, немца от итальянца, [-341-] американца от китайца.и цивилизованного человека от дикаря. И вот благодаря чему удерживаются, развиваются и изменяются национальные черты характера.

Наследственная передача в известных пределах (а, пожалуй, сама по себе и беспредельно) может развивать или изменять разного рода качества, но это верно гораздо более относительно физической природы человека, чем относительно его духовной природы, и верно гораздо более относительно животных, чем даже относительно физической природы человека. Опыты над разведением голубей и скота не позволяют еще делать никаких выводов по отношению к человеку, и ясно почему. Жизнь человека, даже в его самом грубом состоянии, является бесконечно более сложной. Он постоянно находится под действием бесконечно большого числа влияний, среди которых относительное влияние наследственности все уменьшается и уменьшается, порода людей не большей душевной деятельностью, чем животные,- людей, которые только бы ели, пили, спали и размножались, без сомнения могла бы быть доведена, с течением времени, помощью заботливого ухода и подбора при размножении, до того, что стала бы обнаруживать столь же значительные различия во внешнем виде и характер, как те различия, которые вызваны бы были подобными же средствами в домашних животных. Но таких людей не существует; а у людей таких, каковы они есть, душевные влияния, действуя на тело, постоянно прерывали бы процесс. Вы не

Можете откармливать человека, душевно-здорового, заключать его в клетку и подавая ему пищу, как вы откармливали бы свинью. Люди существовали на земле по всей вероятности более долгое время, чем многие виды животных. Разделенные между собой, они жили при таких различиях в климате, которые вызывали самые резкие различия в животных; и однако физическое различие между различными племенами людей едва ли больше различия между белыми лошадьми и черными,- и, во всяком случае не больше различия между собаками одного и, того же подвида, хотя бы между разновидностями таксы или сеттера. И даже эти физические различия между племенами, как утверждают лица, объясняющие их естественным подбором и наследственной передачей, возникли в то врем, когда человек стоял еще гораздо ближе к животному, то есть когда он был еще в меньшей мере духовным существом.

И если это верно относительно физической природы человека, насколько более это верно относительно его духовной природы? Все части нашей физической природы мы приносим с собой в мир; дух же развивается лишь потом.

В развитии каждого организма существует такая стадия, когда еще нельзя бывает сказать, иначе как по окружающей обстановке, чем будет развившееся животное, рыбой или пресмыкающимся, обезьяной или человеком. Так и новорожденный ребенок; будут ли душевные [-342-] способности его, развиваясь и усиливаясь, душевными особенностями англичанина или немца, американца или китайца, особенностями цивилизованного человека или дикаря,- целиком будет определяться той общественной средой, которой он будет окружен.

Возьмите несколько человек детей, рожденных от наиболее цивилизованных родителей, и отправьте их в какую-нибудь необитаемую страну. Предположите, что каким-нибудь чудом они дожили бы там до того возраста, когда люди уже сами заботятся о себе;- скажите, что представляли бы они из себя? Да более беспомощных дикарей, чем те, которых мы знаем, им предстояло бы открыть огонь, изобрести самые грубые орудия и оружие, создать язык. Короче, им пришлось бы, спотыкаясь на каждом шагу, как ребенок, который учится ходить, добираться до тех наипростейших знаний, которыми уже обладают теперь самые низшие племена. Что они со временем добрались бы до всего этого, в этом я не имею ни малейшего сомнения, ибо способность выполнить все это присуща человеческому духу, все равно как способность ходить присуща человеческому телу; но я не могу верить, чтобы они сделали все это сколь-нибудь лучше или хуже, медленнее или быстрее, чем дети нецивилизованных родителей, поставленные в те же условия. Допустите, что человеческий род наделён бы был самыми высшими способностями, какими когда-либо обладали исключительные личности, и подумайте, что с ним сталось бы, если бы одно поколение было отделено от другого некоторым промежутком времени, как саранча, являющаяся через семнадцать лет? Один такой промежуток довел бы человеческий род не просто до дикого состояния, но до такого состояния, сравнительно с которым и дикое состояние, каким мы его знаем, показалось бы цивилизацией.

И наоборот, предположить, что несколько детей какого-либо дикого племени, удалось бы подменить, неведомо для их матерей (обстоятельство необходимое, чтобы сделать опыт сколь-нибудь убедительным), детьми цивилизованных родителей, можем ли.мы допустить, чтобы эти последние, вырастая, стали выказывать какие-либо особенности? Я думаю, ни один человек, много бывавший среди различных народов классов общества, не стал бы утверждать этого. А отсюда следует тот великий урок, что "человеческая природа на всей земле остается человеческой природой". Тому же можно научиться также и из книги. Я говорю не об отчетах путешественников, ибо очерки быта дикарей, делаемые цивилизованными людьми, пишущими книги, бывают обыкновенно очень похожи на описания нашей жизни, которые сделали бы дикари, если бы они ездили к нам на короткое время и писали потом книги; но главным образом о тех памятниках жизни и мысли других времен и других народов, которые будучи выражены на нашем современном языке, являются как бы проявлением нашей собственной жизни и проблесками нашей собственной мысли. Чувство, какое они внушают, есть сознание близкого сходства людей во всем [-343-] существенном. "В конце всякого исследования по истории или искусству, говорит Эмануил Дейч, всегда приходишь к такому заключению: И они были теми же, что и мы".

Есть народ, рассеянный по всему свету, на котором прекрасно можно проследить, какие особенности зависят от наследственной передачи и какие передаются при посредстве общества, я говорю об евреях. Евреи сохраняли чистоту своей крови с большей щепетильностью и в течение более долгого времени, чем какой-либо из Европейских народов, и тем не менее, единственной характеристичной чертой их, которая являлась бы следствием этого обстоятельства, мне думается можно считать лишь особенность их физиономии, да и она в сущности гораздо менее выделяется, чем обыкновенно думают, в чем может убедиться всякий, кто даст себе труд лично наблюдать. Но хотя евреи вступали в брак всегда только лишь с лицами своей национальности, и английские, русские, польские, немецкие и восточные евреи различаются между собой во многих отношениях столь же значительно, как и другие народы тех стран. Бесспорно между евреями есть и много общего, и они всюду сохранили свою индивидуальность. Но не трудно заметить причину этого. Она кроется в иудейской религии, и конечно религия передается не через наследственность, а при посредстве общества. Именно благодаря своей религии еврейский народ повсюду сохранял свои отличительные черты. Его религия, которую дети наследуют на так, как они наследуют свои физические особенности, но лишь путем обучения и чрез общество, не только исключительна по своим постановлениям, но даже оказывает на ее адептов чисто внешнее давление, порождая подозрение и отвращение, которое даже более чем ее постановлении, делало повсюду из евреев государство в государстве. Религией создалась и поддерживалась некоторая своеобразная среда, а она-то и клала свой отпечаток. Браки евреев исключительно в среде своей национальности можно рассматривать скорее, как следствие, а не как причину. И чего не могло сделать преследование, доходившее до того, что отрывали еврейских детей от родителей и воспитывали вне этой своеобразной среды, то сделается само собой при менее страстном отношении к религиозным верованиям, что уже можно наблюдать в Соединенных Штатах, где почти совсем сглаживается различие между евреями и лицами других вероисповеданий.

И именно влияние общественной среды такого рода объясняется, по моему мнению то обстоятельство, которое так часто принимают за доказательство существования расовых особенностей,- та трудность, с какою менее цивилизованные расы усваивают более высокую цивилизацию, при чем некоторые из них даже вымирают под ее влиянием, пока еще держится известная общественная среда, для лиц, входящих в ее состав, переход к иной среде бывает делом трудным ил и невозможным.

Китайский характер постоянен, как только может быть постоянен [-344-] характер какого-либо народа. Однако китаец в Калифорнии научается американским приемам работы, торговли, употреблению машин и т. под., с легкостью, которая доказывает, что у них нет недостатка ни в гибкости, ни в природном даровании. И если они не изменяются в других отношениях, то только потому, что их китайская среда все же еще держится и там все еще окружает их. Приезжая из Китая, они всегда имеют в виду возвратиться в Китай и во время своего пребывания здесь (в Соед. Шт.) образуют свой собственный маленький Китай, все равно как англичане в Индии образуют там маленькую Англию. Уже в силу естественного влечения люди ищут общества тех, которые разделяют их особенности, и благодаря этому сохраняется язык, религия и обычаи всюду, где только люди не совершенно разобщены, а тут еще является внешнее давление, создаваемое особенностями людей той или иной национальности, которое еще того сильнее побуждает их искать общества себе подобных.

Этими простыми принципами вполне объясняются все те явления, какие наблюдаются при встрече какой-либо культуры с другой культурой или иной ступенью той же культуры, помимо всякого обращения к теории прирожденных различий. Так например, сравнительная филология доказала, что индус одного племени с его английским завоевателем, а примеры отдельных личностей то и дело показывают, что, если бы можно было поместить индусов вполне и исключительно в английскую среду, а это, как было ранее указано, могло бы быть сделано как следует, только поместив детей в английские семьи, да так, чтобы ни эти дети, вырастая, ни окружающие их, не знали об их чужеземном происхождении, - так потребовалось бы только одно поколение, чтобы вполне насадить среди них европейскую цивилизацию. Однако на деле прогресс английских понятий и обычаев в Индии должен быть по необходимости весьма медленным, так как они встречают там понятия и обычаи, которые упорно сохраняются среди многочисленного населения, обнимая все случаи его жизни.

Г. Бэджгот ("Естествознание и Политика") старается объяснить причину того, что нецивилизованные племена исчезают перед нашей цивилизацией, хотя перед цивилизацией древних они не исчезали, исходя из предположения, что прогресс цивилизации выработал в нас более гибкую физическую организацию. Отметив тот факт, что ни у одного классического писателя не встречается указаний на вымирание варваров, но что варвары, видимо, повсюду выдерживали соприкосновение с римлянами, а римляне соединялись с варварами, он рассуждает таким образом (стр. 47-8).

"Дикари в начале христианской эры были тем же, чем они были и в восемнадцатом столетии; и из того, что они выдерживали соприкосновение с древним цивилизованным человеком и не выдерживают соприкосновения с нами, мы вправе заключить, что наша раса гибче древних рас; что нам приходится переносить я мы переносим более [-345-] тяжкие болезни, чем те, которые выносили древние. Мы можем, пожалуй, пользоваться неизменяющимся дикарем, как мерилом для определения крепости организации тех рас, в соприкосновение с которыми он приходит".

Г. Бэджгот не пытается объяснить, почему это восемнадцать веков тому назад цивилизация не давала такого относительного преимущества над варварством, какое она дает теперь. Однако было бы бесполезно толковать об этом, как бесполезно было бы толковать и об недостатке доказательств того, чтобы человеческая организация сколь-ни-будь улучшалась. Всякий, кто видал как действует на низшие расы соприкосновение с вашей цивилизацией, остановиться на более простом, хотя и на менее лестном для нас объяснении.

Не потому, чтобы наша организация была от природы более гибкой, чем организация дикаря, болезни, которые для нас сравнительно безвредны, бывают безусловно смертельны для него; но потому, что мы знаем как надо обращаться с этими болезнями и имеем средства для борьбы с ними, тогда как дикарь лишен и знания и средств. Те самые болезни, которыми заражают дикаря подонки цивилизации, плывущие впереди ее, оказались бы столь же опустошительными и среди цивилизованных людей, если бы они не знали ничего лучшего, как предоставлять этим болезням течь своим порядком, как это делает дикарь в своем невежестве; да на самом деле болезни эти и были столь же опустошительны, пока мы не узнали как надо обращаться с ними. Но этого мало; цивилизация, проникая в дикие страны, обыкновенно только ослабляет силы дикаря, но отнюдь не ставит его в те условия, которые дают силу цивилизованному человеку. В то время как дикарь еще стремится сохранить свои привычки и обычаи и, поскольку это возможно, действительно их сохраняет, условия, к которым эти обычаи и привычки были приспособлены, могущественно изменяются. Он оказывается охотником в стране, лишенной дичи; воином, лишенным оружия и принужденным путаться в судейских формальностях. И он не только отстает от одного берега и не пристает к другому в отношении культуры, как выразился г. Бэджгот о смешанных потомках европейцев в Индии, но отстает от одного берега и не пристает к другому и в отношении нравственности, и научается порокам цивилизованных людей, не усваивая их добродетелей. Он утрачивает свои привычные средства существования, теряет самоуважение, теряет нравственность; он падает и вымирает. Те несчастные создания, которых можно видеть скитающимися близ пограничных городов и железнодорожных станций, готовые нищенствовать, воровать и промышлять еще того более подлым ремеслом, еще не суть действительные представители индейцев, какими они были до того времени, как белые захватили земли, на которых они охотились. Они утратили уже силу и добродетели своего прежнего состояния, не приобретя силы и добродетелей свойственных более высокой культуре. Да в сущности, цивилизация, которая устремляется [-346-] на краснокожих, и не высказывает никаких добродетелей. Для пограничного англо-сакса, как общее правило, туземцы не имеют прав, которые должен бы был уважать белый. Их разоряют, преследуют, обманывают. Они вымирают, как при подобных обстоятельствах вымирали бы и мы. Они исчезают пред цивилизацией, также как исчезали романизированные бритты пред варварством саксов.

Истинная причина того, что ни у одного классического писателя не встречается жалоб на вымирание варваров, истинная причина того, что римская цивилизация усваивала вместо того, чтобы истреблять, заключается, по моему мнению, не только в том обстоятельстве, что древняя цивилизация была гораздо более доступна варварам, которых встречала, но также и в том более важном обстоятельстве, что она и распространялась иначе, чем наша. Она продвигалась вперед не надвигающейся линией колонистов, а путем завоевания, которое только подчиняло новую провинцию общей власти, оставляя общественную и вообще политическую организацию народа неизменной в сколь-ни-будь значительной степени, и процесс ассимиляции совершался своим порядком, нигде не вызывая никаких разрушений или потрясений. Кажется несколько подобным путем цивилизация Японии воспринимает теперь основные элементы европейской цивилизации.

В Америке англо-саксы истребляли индейцев, вместо того чтобы цивилизовать их, просто потому, что они не вводили индейцев в свою среду, и соприкосновение совершалось таким образом, что не вызывало и не допускало в привычных индейских понятиях и обычаях перемен достаточно быстрых для того, чтобы дикари могли освоиться с теми новыми условиями, в которые они были поставлены близостью новых и могущественных соседей. Что не существует врожденной помехи к принятию этими нецивилизованными расами нашей цивилизации - это неоднократно обнаруживалось в отдельных случаях. Это было доказано в достаточной мере и опытами иезуитов в Парагвае, францисканцев в Калифорнии и протестантских миссионеров на некоторых островах Тихого океана.

Допущение какого-либо физического усовершенствования расы за то время, о каком мы имеем сведения, крайне произвольно, а за то время, о каком говорит г. Бэджгот, и вовсе несостоятельно. По классическим статуям, по тяжестям, которые переносили древние воины, и переходам, которые они совершали, по преданиям о состязаниях в беге, о подвигах гимнастов мы знаем, что за две тысячи лет люди нашей расы не изменились ни в росте, ни в силе. А допущение какого-либо душевного, усовершенствования, которое делают даже более уверенно и часто, является еще более нелепым. Можно ли среди нашей цивилизации указать из числа поэтов, художников, архитекторов, философов, ораторов, государственных людей или полководцев личностей с большей умственной силой, чем те, каких знала древность? Нет надобности напоминать их имена,- они известны каждому школьнику. [-347-]

За образцами и примерами выдающейся умственной силы мы обращаемся к древним, и если бы мы могли на минуту признать возможным то, чему учит одно из самых древних и наиболее распространенных верований,- верование, которое Лессинг, ввиду этого признавал наиболее правдоподобным, хоть и допускал его на чисто метафизических основаниях,- и предположили, что Гомер или Вергилий, Демосфен или Цицерон, Александр, Ганнибал или Цезарь, Платон или Лукреций, Евклид или Аристотель возвратились бы снова к жизни в девятнадцатом столетии, то разве могли бы мы допустить, что они оказались бы сколь-нибудь ниже теперешних людей? И взяв какой-либо период из следующих за классическим веком, даже один из самых невежественных, или какой-либо период до классического века, о котором мы что-либо знаем, разве мы не нашли бы людей, которые при условиях и уровне знаний своего времени проявляли умственную силу столь же высокого порядка, как та, которую обнаруживают люди теперь? Да и среди наименее развитых рас нашего времени, всюду где только мы останавливаем наше внимание, разве мы не встретим людей, которые в своих условиях высказывают душевные качества столь же выдающиеся, как те, которые обыкновенно считаются достоянием цивилизованных людей? Разве изобретение железной дороги в наше время указывается на изобретательность, большую той, какая требовалась для изобретения тачки, в то время, когда тачки еще не существовало? Мы, люди новой цивилизации, заметно возвышаемся над нашими предшественниками и над нашими современниками из среды менее развитых рас. Но возвышаемся лишь потому, что стоим на пирамиде, а не потому, чтобы мы были выше ростом. Минувшие века не увеличивали нашего роста, а лишь строили те подмостки, на которых мы можем стоять.

Повторяю сказанное: я вовсе не думаю утверждать, чтобы все люди обладали одинаковыми способностями или в умственном отношении были одинаковы, как я не думаю утверждать, чтобы они были одинаковы в физическом отношении. Среди всех тех бессчетных миллионов, которые приходили на землю и уходили с нее, вероятно, не нашлось бы и двух человек, которые были бы совершенно сходны, по своим физическим или по душевным особенностям. Я не думаю утверждать и того, чтобы душевные особенности расы были менее ясно выражены, чем ее физические' особенности. Я не отрицаю влияния наследственности на передачу душевных особенностей, которые проявляются в этом случае тем же путем и, возможно, в такой же мере, как при передаче телесных особенностей. Но тем не менее, мне кажется, что и для духа, как для тела, существует некоторый общий образец и естественная симметрия, к которым все стремится возвращаться в случае отклонения. Условия, в которые мы бываем поставлены, могут производить в вас такие же уродства, какие производят Плоскоголовые, сдавливая головы своих детей, или китайцы, перевязывая ноги своих [-348-] дочерей. Но как дети Плоскоголовых продолжают родиться с правильно развитыми головами и дети китайцев с правильно развитыми ногами, так и душевная природа человека видимо всюду возвращается к нормальному типу. Дитя не наследует знаний отца так, как он не наследует его стеклянного глаза или искусственной ноги; и ребенок самых невежественных родителей может впоследствии сделаться пионером науки или передовым мыслителем.

Но вот великий факт, который наиболее важен для нас: Различия между народами различных стран и различных эпох, которые мы называем различиями в цивилизации, коренятся не в личностях, а в обществе; различия эти не вытекают, как утверждает Герберт Спенсер, из различий в единицах; но вытекают из тех условий, в которые эти единицы бывают поставлены обществом. Короче, я принимаю такое объяснение различий, замечаемых между обществами: Каждое общество, маленькое или большое, необходимо вырабатывает для себя ткань знаний, верований, обычаев, языка, вкусов, учреждений и законов. В эту ткань, вырабатываемую каждым обществом (или, скорее, в эти ткани, так как каждое общество, кроме самых простейших, составлено из меньших обществ, которые, охватываются друг другом и переплетаются между собой), принимается личностью при рождении и в ней пребывает до смерти. Эта-то ткань и является той формой, в которую отливается дух и от которой он получает свои особенности. Именно при посредстве этой ткани развиваются и поддерживаются обычаи, религии, предрассудки, вкусы и язык. Именно при посредстве ее передаются навыки и накапливаются знания, и открытия одного времени становятся в будущем общим достоянием и опорой для дальнейших открытий. Хотя ткань и ставит часто самые серьезные препятствия к прогрессу, но суть другой стороны именно она делает возможным прогресс. Именно она делает способным всякого школьника в наше время узнать в несколько часов о вселенной более, чем сколько знал о ней Птолемей, и ставит самого заурядного ученого гораздо выше уровня, достигнутого могучим духом Аристотеля. Ткань эта для расы тоже, что память для индивидуума. Наши утонченные искусства, наша всеобъемлющая наука, наши чудные изобретения - стали возможными лишь благодаря ей.

Человеческий прогресс подвигается вперед, по мере того как успехи, достигнутые одним поколением, становятся таким путем общим достоянием следующего поколения и делаются исходным пунктом для новых успехов.

^*58 Водоворот в своей "Песни на пиру в Бругамском замке" в высокопоэтической форме рисует его влияние: "Заржавленные латы, высящие в залах, волнуют кровь Клиффорда. "Уничтожь шотландцев", вопит копье, "Неси меня в самое сердце Франции", умоляет щит".

Дата добавления: 2015-07-19