Болотные солдаты 6 страница

Удары двух армий по врагу мог и должен был координировать генерал армии Мерецков, но командующий Волховским фронтом был для Федюнинского посторонним человеком, у него имелось собственное начальство — генерал Хозин, человек, который болезненно относился даже к малейшему посягательству на его власть, хотя бы оно и существовало только в его воображении. И, потому генерал Федюнинский лишь ему сообщил о том, что главный удар наносит в направлении Кондуя, Смердыня, Любань, в двух километрах западнее Шалы.

Соседи о том ничего не знали.

На этот раз мощная, хотя и непродолжительная — опять сказался недостаток снарядов — артподготовка была для противника неожиданной. Гитлеровские артиллеристы начали вести ответный огонь, но было уже поздно. Русские танки и пехота, которая шла вслед за машинами, ворвались на переднюю линию оборонительных сооружений, принялись сокрушать батареи и выбивать фашистов из дзотов и блиндажей.

Дальше всех продвинулся вперед на правом фланге генерал-майор Кривцов, его 281-я дивизия сражалась грамотно и умело, и потерь в ней было относительно немного. Медленнее, чем Кривцов, но упорно давили немцев подполковник Перевозников, комдив-188, и полковник Грибов со своей 11-й дивизией. Немцы ввели было в бой резервы, которые были под рукой, но перелом уже свершился, остановить собравшихся в единый кулак русских было трудно, да кое-где и невозможно. Враг дрогнул и стал отходить, срываясь временами в неуправляемое бегство, бросая пушки, минометы, автомобили. Часть тяжелой техники и снарядов с боеприпасами противник успел при отходе взорвать.

На второй день наступления три дивизии первого эшелона вышли на линию артиллерийских позиций немцев. Федюнинский, окрыленный первым успехом, приказал расширить полосу прорыва и поручил 288-й дивизии и 16-й танковой бригаде захватить Шалу, опорный пункт противника. Тут комдив полковник Кичкайлов и доказал, что умеет воевать, дай только возможность для творческого маневра. План захвата Шалы он сочинял вместе с танкистами. И вот танковый батальон майора Кудрявцева посадил на броню пехоту и пошел в обход опорного пункта с востока. Другой батальон танков, им командовал майор Калинин, со стрелками на броне рванулся в обход Шалы с запада. А сам Кичкайлов силами пехоты нанес фронтальный удар.

Взяв Шалу, комдив повернул боевые порядки на юг, в сторону Кондуя.

Майор Соболь, встретивший дивизионного комиссара Зуева и майора госбезопасности Шашкова на командном пункте полка, был не то чтобы сам не свой, но и умиротворенным его душевное состояние назвать нельзя. Хотя он и понимал: арестовывать за то, что открыл огонь по бежавшим в панике соседям из стрелковой бригады полковника Пугачева, его не будут. По крайней мере сегодня. Ведь для этого вовсе необязательно являться сюда таким большим чинам. Взять его в конверт мог бы и кто рангом пониже.

— Ну, что, комполка, — спросил, пожимая Соболю руку, член Военного совета, — будем брать Любань?

— Если бы все воевали, как Соболь, — заметил Шашков, — то давно б взяли… Соседи майора подводят.

Он весело подмигнул командиру полка, и Иван Соболь облегченно вздохнул.

— Чего вздыхаешь, анархист? — запросто хлопнул его по плечу Зуев. — Сухарей ординарец насушил?

— Давно держу их про запас, — слабо улыбнулся Соболь. Он еще не до конца поверил, что на этот раз пронесло.

— Ладно, не будем тебя пугать, майор, — серьезно сказал Зуев. — Товарищ Шашков доложил мне твою историю. Мы посоветовались и решили: поступил ты в тех условиях правильно. Другого выхода у тебя не было, товарищ Соболь. А за решительность, находчивость и мужество… Да-да, мужество! По своим стрелять — это, брат, надо крепкие нервы иметь! Словом, Военный совет армии представляет тебя к ордену Ленина. Поздравляю, майор!

— Спасибо, — растерянно, вот такого он никак не ожидал, пробормотал Соболь, потом спохватился и рявкнул что есть силы: — Служу трудовому народу!

— Служи-служи, — сказал Зуев, пожимая Ивану руку. — Не хуже по крайней мере, чем прежде. Только в следующий раз стреляй поаккуратнее… Жалко все-таки людей, не чужие ведь. А свои-то, полковые, не побегут?

— Обижаете, товарищ комиссар! У меня и не бойцы вовсе — орлы!

— Только что не летают, — заметил Шашков, и все облегченно рассмеялись.

— У меня подобный случай имел место в двадцатом году, — продолжил разговор начальник Особого отдела. — Поляки поднажали у наших позиций, народ и хлынул бежать кто куда… А мы с моим другом оказались у пулеметов. И открыли огонь по отступавшим. А что делать? Остановили их очередями, опомнились мужики и пошли обратно на поляков, отбились, ликвидировали прорыв. А нас с товарищем к ордену… Только я глупый тогда был. Говорю командиру: «Зачем мне орден? Будто старорежимному офицеру…» Ладно, отвечает, получишь золотые часы.

Шашков вздохнул. Фамилию друга и однополчанина Васи Бутаско не назвал намеренно. Того парня-орденоносца, ставшего комиссаром дивизии у Якира, в 1938 году расстреляли как врага народа. Полевой телефон в углу землянки напомнил о себе. Боец-связист обратился к Зуеву:

— Это вас, товарищ член Военного совета.

Иван Васильевич слушал невидимый голос, кивал, односложно повторял: «Да, понятно, да… Немедленно выезжаю». На вопросительный взгляд Шашкова ответил:

— Немцы начали серьезное наступление от Спасской Полисти на юг. Хотят закрыть нам горловину.

«Итак, — отметил Мерецков в записной книжке слова Толстого, — Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его…»

Он добрался до этого места вчерашней ночью и ахнул, потрясенный тем, как писатель заглянул через без малого сотню лет в его смятенную душу. И вот уже целые сутки, в минуты, когда боевая обстановка позволяла отвлечься и расслабиться на мгновение, все думал и думал о том, какие ошибки совершал в собственной жизни генерал армии Мерецков.

«Говорят, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает», — невесело подумал Кирилл Афанасьевич. Значит, и ему довелось ошибаться, ибо натуру Мерецкова всегда определяло деятельное начало. Насколько он помнил себя, с семи лет уже помогал отцу пахать и боронить. И с тех пор к любой работе относился дотошно и пытливо. Ни абы как свершить ее, а потом и трава не расти, а чтобы еще и сделан был намеченный для него урок способом наиболее подходящим, говоря по-научному — оптимальным. Потому и военная карьера Кирилла Афанасьевича складывалась больше по штабной части. Прямо-таки вселенскую дистанцию прошел — от начальника штаба отряда Красной гвардии в Судогде, что во Владимирской губернии, до главы Генерального штаба Красной Армии. Такой вот, значит, диапазон…

Потому и без ошибок у него не обходилось. Только был у Мерецкова особый измеритель собственных промахов. Он определял их количеством вреда, который причинял другим людям. А на войне ошибка полководца — это десятки и сотни тысяч человеческих жизней. Потому Мерецков и старался так организовать боевые действия, чтоб побольше бойцов и командиров осталось в живых. А для этого все силы надо собирать в кулак.

«В кулак, — усмехнулся Мерецков и провел ладонью по расстеленной на столе карте, где было нанесено положение его армий, а с юго-запада и северо-востока 2-я ударная и 54-я армии двигались навстречу друг другу. — Кулака пока не получается, пальцы все врозь…»

Была уже поздняя ночь, шел второй час, но командующий фронтом оставался в штабе. С утра жена его Евдокия Петровна уехала в госпиталь, повезла группу московских артистов, чтобы развлечь и приободрить раненых. Но до сих пор ее не было, и Кирилл Афанасьевич тревожился за судьбу супруги, терзаясь желанием позвонить и навести о ней справки и соображением, что делать это неловко. Хотя, коль воюет он семейно, держа рядом и жену, взявшую, правда, на себя благородную миссию организации помощи раненым, и Володьку, новоиспеченного лейтенанта, который командует танковым взводом, чего там стесняться звонка. Телефонисты быстренько соединятся с госпиталем и выяснят: уехали артисты с Евдокией Петровной или, может статься, заночевали на месте.

Но Мерецков никуда не звонил. Он перелистывал третий том романа Толстого, но страниц напечатанного на них текста не различал. Вновь и вновь возвращался Кирилл Афанасьевич в тот июльский день сорок первого года, когда он возвращался с рублевской дачи вождя, подавленный сухим приемом, но уж конечно не допускавший мысли о том, что завтра его арестуют.

«Считать ли ошибкой ту записку для него? — подумал Мерецков. — Или, может быть, говорил с ним не так?.. Была ли польза от этой затеи? Но ведь я выполнял долг! Обязан был сообщить Сталину, что происходит на фронте, как выйти нам всем из создавшегося положения. И пострадал ведь только я один, а дело выиграло. Он включил ряд положений записки в свою речь третьего июля. Конечно, жаль, что в самые горячие дни меня устранили. Но ведь и потом было жарко… Да и сейчас не видно конца войне, хотя он и обещает народу отпраздновать Новый год в Берлине. Понимаю — так ему хочется, только слишком часто мы выдаем желаемое за действительное, слишком часто…»

Июль и август прошлого года, проведенные в тюрьме, бесчеловечные побои, от обычных зуботычек до зверского истязания резиновыми палками, здесь особо отличался следователь Шварцман, Мерецков вспоминать не любил. Жизнь его как бы пресеклась, и эти страшные недели казались кошмарным сном. Потом начался другой период, когда от генерала как бы требовали искупления несуществующей вины. Все знали, по какой причине он отсутствовал, но делали вид, будто ничего не произошло, словно и не исчезал никуда заместитель наркома обороны.

Тон такой задал сам Сталин. Когда допущенный к нему Мерецков, похудевший и бледный от недостатка свежего воздуха и света, едва не затравленный вконец, вошел в кабинет вождя, он увидел его слегка сутулую спину и слабую, почти детскую, кисть руки с зажатой в ней погасшей трубкой, мундштуком которой Сталин водил по карте, висевшей на стене.

Мерецков застыл у порога и с замершим сердцем смотрел в спину вождя. Теперь он боялся этого человека. И страх никогда больше не оставлял Кирилла Афанасьевича, хотя он понял, как нужен Сталину, и довольно успешно, еще до конца сорок первого года, доказал, что умеет воевать в новых условиях.

Сталин стал медленно поворачиваться… Вождь не любил вертеть шеей, и когда хотел узнать, что там у него, за спиной, то изменял положение всего туловища. При этом всегда казался настороженным, будто ждал удара в спину и готовился отразить нападение. Теперь Сталин смотрел на Мерецкова и не произносил ни слова. Молчал и возвращенный из опалы генерал.

Вождь продвинулся к Мерецкову на несколько шагов и спросил:

— Как вы себя чувствуете, товарищ Мерецков?

— Чувствую себя хорошо, — собрав волю в комок, произнес Кирилл Афанасьевич. — Готов к выполнению боевого задания!

— Это хорошо, что вы готовы, товарищ Мерецков, — неторопливо заговорил Сталин. — Мы не сомневались в том, что получим от вас именно подобный ответ… Сейчас нам крайне нужны ваши специальные знания, уровень которых, как мы убедились, значительный и глубокий. Надо вылететь на Северо-Западный фронт, к генералу Курочкину. Он хорошо командовал армией летом, а сейчас пятится вместе с фронтом на восток. Надо разобраться в обстановке, помочь командованию правильно оценить, в чем состоит его воинский долг. С вами поедут товарищи Мехлис и Булганин. У Мехлиса особые полномочия.

Вылетели они 9 сентября, и уже через два дня Кирилл Афанасьевич лично убедился, как пользуется особыми полномочиями Мехлис.

После встречи с командующим Северо-Западным фронтом группа представителей Ставки ВГК выяснила, что 11-я армия генерал-лейтенанта Морозова держится уверенно, Новгородская оперативная группа тоже. Решили отправиться в 27-ю армию. И надо же было натолкнуться у совхоза «Никольский» на полковника Озерова, начальника штаба 34-й армии, которой командовал генерал Качанов. Этого командарма Мерецков знал по Испании, отменный человек и толковый вояка, умница. Он-то и послал Озерова навстречу представителям Ставки, когда узнал об их приезде. Сам, стало быть, нарвался…

Черным коршуном налетел на Озерова Лев Захарович. Где связь, кричал он, где ваши подразделения, где командарм Качанов?.. Пытался Озеров объяснить, что рации на колесах уничтожены немцами, в части выехали связные офицеры, но вестей от них пока нет.

— Потеряли управление войсками! — бушевал Мехлис.

Он приказал разжаловать Озерова в рядовые красноармейцы.

Прибыв в штаб Качанова, Мехлис устроил форменный разнос, слушать командарма не стал, отошел с Булганиным в сторону, дело было на поляне, у штабной палатки. Вдвоем шептались, Мерецкова не приглашали, он был при них вроде как и не представитель Ставки, а практикант-стажер, недавний еще арестант.

Потом Мехлис вернулся к группе растерянных командиров и громогласно объявил:

— Согласно особым полномочиям, которыми наделил меня товарищ Сталин, за потерю управления войсками гражданин Качанов приговорен к расстрелу. Решение окончательное, обжалованию не подлежит и приводится в исполнение на месте!

Все оторопели. Качанов, храбрый и мужественный человек, снискавший в Испании любовь и признательность республиканцев, растерянно смотрел на Мехлиса, потом перевел взгляд на Кирилла Афанасьевича, он и до сих пор помнит недоуменный вопрос в глазах Качанова. Командарм будто спрашивал Мерецкова: как можно так неумно шутить в боевой обстановке?

Кириллу Афанасьевичу и самому казалось в ту пору, что Мехлис для острастки перебрал, хотя знал уже о его роковой роли в судьбе генерала Павлова и других командиров Западного фронта. Но Лев Захарович и в этот раз вовсе не шутил.

Все произошло так быстро, что никто и опомниться не успел. Мехлис подскочил к командарму, пытался сорвать звезды с петлиц. Звезды не поддавались.

— Снимите ремень и гимнастерку! — приказал он.

Медленно, находясь в некоем обалдении, негнущимися пальцами командарм расстегнул портупею, опустил на землю ремень с тяжелой кобурой. Потом стянул через голову гимнастерку и вытянулся по стойке «смирно», белея на фоне зеленых елок нижней рубахой. Рубаха была новой и чистой. Качанов незадолго до роковой встречи, точно предчувствуя беду, заменил исподнее…

Мехлис кивнул порученцу Фисунову, и тот подошел к командарму.

— Отойдите в сторонку, к елочкам, — вежливо попросил генерала порученец.

Качанов повиновался. Тут же по знаку Фисунова выступили вперед и закрыли спинами от остальных обреченную жертву четыре автоматчика.

— Огонь! — скомандовал Фисунов. Протрещали короткие очереди.

Мерецков да и все остальные были ошеломлены. Только ни одна из пуль не задела невинно приговоренного к смерти человека, не рискнули красноармейцы из охраны взять на душу грех даже и по приказу.

— Мудаки и засранцы, — презрительно, сквозь зубы сказал Мехлис. — Предателя не в силах расстрелять…

Тут он произнес забористую матерщину, на которую был великий мастер, и нетерпеливо махнул порученцу.

Фисунов, плотный, упитанный, невысокого роста, еще до войны работавший с Мехлисом в «Правде», посредственный журналист, но по-собачьи преданный Льву Захаровичу помощник, его доверенное лицо, деловито подскочил к крайнему бойцу и вырвал из его рук автомат. Не целясь, длинной очередью дважды полоснул по груди Качанова.

Пули взорвали тело командарма. Мгновение стоял Качанов неподвижно, все еще не веря в собственную смерть, и красные пятна успели проявиться на белоснежной рубахе. Затем герой испанской войны повернулся к убийце правым плечом и беззвучно упал ничком на пожелтевший осенний мох.

…Скрипнула дверь, и в комнату вошел капитан Борода. Парню страсть как хотелось спать, он еле сдерживался, чтобы не зевать, но как уснешь, если батя продолжает работать.

— Звонила Евдокия Петровна, — доложил Борода, верный телохранитель Мерецкова и добрый ангел семьи. — Она уже дома. Спрашивала про вас, товарищ командующий.

— Сейчас поеду, — улыбнулся Кирилл Афанасьевич и облегченно вздохнул, поднимаясь из-за стола.

Но уехать ему не удалось.

Отстранив Бороду с порога, вошел возбужденный начальник штаба фронта Стельмах.

— Звонил вам домой, а вы еще здесь, — сказал он. — Меня разбудил оперативный дежурный… Из Пятьдесят девятой армии сообщают, что противник крупными силами смял их позиции и полностью закрыл горловину прорыва.

— А что Яковлев? — спросил встревоженно Мерецков. — Как Пятьдесят вторая армия? У них тихо?

Стельмах пожал плечами:

— Выясняем. Но известно, что немцы, наступающие со Спасской Полисти, соединились со своими частями, которые жали со стороны Подберезья.

«Вот и случилось то, чего давно опасался, — смятенно подумал Кирилл Афанасьевич. — Вторая ударная окружена!»

Сдав раненых на эвакопункте, Марьяна возвращалась в медсанбат на попутной машине. Ехала на мощном ЗИСе, кузов которого был под завязку нагружен мешками с овсом — фуражом для конников генерала Гусева.

Водитель попался молодой, разбитной малый, рубаха-парень, по фамилии Ерохин Никита, младший сержант, как он сразу отрекомендовался. Едва Марьяна поместилась в кабину, он бросился в атаку, пробуя на сестричке, как он принялся ее называть, все тринадцать разработанных им самим способов обольщения. Марьяна, которая все еще пребывала в радужном состоянии от недавней встречи с Олегом, с улыбкой наблюдала за стараниями парня, а когда он счел ее молчание за признак того, что система начинает срабатывать, Марьяна ударила его по руке, которая поползла к ее колену, хотя и упрятанному в ватные брюки, и громко вдруг скомандовала:

— Смирно!

Ерохин вздрогнул и схватился правой рукой за рулевое колесо.

— Ты чего? — спросил он ошеломленно. — Совсем сдурела?

— Веди машину аккуратно, младший сержант Ерохин, — насмешливо сказала Марьяна. — И слушай приказы старших по званию.

— Это кого же? — окинул ее презрительным взглядом.

— А меня… Старшину медицинской службы Караваеву.

Никита вдруг расхохотался.

— Во, — сказал он, — теперь хоть фамилию начальника узнал. А то б умер от страха и не знал бы в раю, кого мне благодарить за эту любезность.

— Думаешь, что в рай попадешь?

— А как же?! Там тоже шоферня необходима. Боженьку со святыми подвезти, опять же овса им подбросить для небесной кавалерии, вот как сейчас везу. А вообще-то девка ты лихая, товарищ старшина.

— Не девка я, а баба давно. Двое сыновей у меня растут, пока я тут воюю. Понял, братец?

Никита недоверчиво глянул на Марьяну.

— Заливаешь, подруга, — возразил он. — С дитями в армию не берут.

— Напросилась… Верно, детных женщин не берут. Но кто действительно хочет на фронт, тот обязательно попадет. И броня не остановит.

— Это правильно, — согласился Никита. — У меня у самого броня была. Я ведь слесарь-наладчик высокой руки, на Ростсельмаше цены мне не было. Не хотели пускать… А я военному шоферские права на стол: гляди, говорю, первый класс! Как Красная Армия без такого водителя обойдется? Вот и кручу здесь баранку. А мог бы и в тылу ковать победу. Забожись, что два сына!

— Ей-богу, — растерялась Марьяна. — Не веришь?

— Ну ладно… Верю, сестренка. Мое вам почтение. Надо же!..

Никита надолго замолчал. Дорога была разбита нескончаемым потоком машин, конных повозок и двигавшихся в обе стороны людей. Расставленные через полтора-два километра посты предупреждали о возможных налетах вражеской авиации, но самолетов пока не было видно, хотя погода стояла вполне летная.

Сейчас они проезжали участок, который удерживала справа от Дороги 372-я дивизия. Она защищала северную часть горловины, сдерживала немцев, рвущихся сюда. Но этого, конечно, ни Марьяна, ни младший сержант Ерохин не знали. Последний вел машину изредка поглядывал на симпатичную сестренку, проникаясь к ней теплым чувством, но вовсе иного свойства, чем-то, которое заставило его еще недавно так балагурить.

Но вдруг он выругался сквозь зубы, взял круто вправо и распахнул дверцу.

— Случилось что? — спросила Марьяна.

— Да вон видишь: застрял парнюга… Вася Пилипенко сидит в снегу на брюхе.

Он выбрался из кабины. Марьяна поняла, что придется задержаться, и решила размяться, спрыгнула в снег, потом вышла на дорогу. ЗИС Пилипенки стоял, чуть накренившись. В его кузове сидели два пленных немца, а охранявшие их молоденький командир с румяным лицом и красноармеец с автоматом на плече стояли у кабины вместе с водителем, который объяснял Никите, как подал он вправо, уступая колонне танков, и залетел в глубокий снег.

— А что же танк тебя не дернул? — спросил Ерохин.

— Некогда им было, — отвечал незадачливый Пилипенко. — Шибко гнали… Вроде там немцы прорвались. Так они оборону затыкать поехали.

— Затычники, мать иху… Трос давай!

— Мы поможем, — сказал командир, сопровождавший немцев.

— Помогайте, — отозвался Ерохин. — Только сперва этих дятлов сгоните. — Он показал рукою на сидевших в кузове пленных. — Машину утяжеляют, курвецы мордоряшные… На кой они вам нужны? Цацы, что ли, какие?

— Важные «языки», — ответил командир. — Везем в штаб фронта. Он повернулся к машине и приказал немцам сойти.

— Потом, когда дерну, пусть все толкают, — распорядился Ерохин и поволок трос.

На дороге было пустынно. Еще недавно по ней шли люди, двигалась техника, а сейчас оставались только две автомашины.

Марьяна подошла к увязшему ЗИСу, поздоровалась со всеми, с любопытством посмотрела на немцев. Один из них был офицером, другой солдатом или унтер-офицером, в подобных тонкостях Марьяна не разбиралась.

Увидев красивую молодую женщину, командир подтянулся, козырнул медсестре и представился:

— Лейтенант Поляков. Юрий…

Марьяна назвала себя. Потом спросила, что это за немцы.

— Один из офицеров будет, — с готовностью принялся объяснять Поляков. — А второй из рядовых, но шибко образованный и потому нужный начальству. Вот и везем их в тыл.

— Так у них и образованные воюют? Я думала, что только темные люди позволяют себя одурачить разным там гитлерам.

Услыхав слово Гитлер, немецкий солдат, из образованных, осклабился и несколько дурашливо провозгласил:

— Я, я! Гитлер капут!..

— Не паясничай, — строго сказала ему Марьяна, и тут Никита Ерохин крикнул, что сейчас начнет двигать ЗИС, пусть наваливаются на машину Пилипенко, помогают.

Трос натянулся, все облепили борта ЗИСа, уткнулись руками в зеленые доски и пленные немцы. Продолжавший ухмыляться солдат оказался рядом с Марьяной.

«Чего это он лыбится? — подумала она. — Будто к теще на блины едет…»

Ей казалось, что вид у немца должен быть удрученный, скорбный такой, подавленный… А у этого улыбка во весь рот.

— Чему радуешься, обалдуй? — спросила она в сердцах. — В Сибирь ведь тебя отправят.

— О! — воскликнул немец. — Сибир есть гут! Карашо Сибир… Родима сторонка!

— Заткнитесь, саксонец, — предложил Руди Пикерту обер-лейтенант фон Бюлов. — Мне совсем не нравится эта задержка в пути. Как бы нас не размазали на дороге бравые ребята из люфтваффе!

— Раз-два… Взяли! — кричал Юрий Поляков, принявший на себя роль старшего странной команды, состоявшей из двух пленных немцев, старшины медицинской службы женского пола, красноармейца Юсупа Хабибуллина и его самого.

Водитель Пилипенко давал газу, сидя в кабине. Застрявшая в снегу машина стала подаваться, и за криками и суматохой никто не услышал, как прошелестели над их головами мины. Они разорвались с большим перелетом, и осколки пока до них не долетели.

…Руди Пикерту повезло. Везение на войне — штука особая. Не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. В волховских лесах Руди с тоской вспоминал об африканском солнце, когда можно было ходить, что называется, без штанов, забыв, как проклинали солдаты Роммеля проклятый песок, недостаток воды, невыносимое пекло и готовы были заложить душу за пригоршню такого освежающего великолепного белого снега.

На войне все относительно и познается в сравнении. Можно уцелеть на передовой и попасть по дороге в рейх в тот эшелон, который выбрали для диверсии партизаны. Можно спастись в опрокинутом под откос вагоне и угодить под английские бомбы, находясь на побывке в любом городе Германии, в том числе и в Берлине. Руди Пикерт отказался от внеочередного отпуска за удачный рейд в русский тыл и остался на передовой. А его товарищ из соседней роты, Гуго Вишневски из Силезии, отправился навестить жену и ребятишек на законном основании. Решил обрадовать свою Эльзу сюрпризом и нагрянул на собственный хутор ночью, застав благоверную супругу в их семейной постели с польским пленным — солдатом, которого определила Эльза в работники через арбайтсамт. Весельчаку Гуго, поддерживавшему дух ландзеров и в пустыне, и в этих проклятых богом болотах, на этот раз чувство юмора изменило. Он достал трофейный наган, который за каким-то чертом потащил с собой с фронта, и поделил семь патронов барабана на две неравные части, один оставил себе, остальные разрядил в любовников. Так кому повезло: Руди или Гуго Вишневски?

— Руих, — сказал Пикерт. — Тихо…

Он приложил палец к губам, подмигнул Марьяне и улыбнулся.

— Куда пошел? — снова спросила Марья на.

Руди скорее почувствовал, чем понял, что говорит эта женщина, и показал рукою на север. Оттуда доносилось еще глухое бормотанье стихавшего боя. В другой стороне сражение только разгоралось.

— Ауфвидерзеен, — попрощался Руди Пикерт.

Марьяна растерянно молчала.

— Просчай, русский баб, — сказал он.

Пакет, полученный Кружилиным с эстафетной почтой, содержал приказ повернуть роту в обратном направлении и выйти в район дислокации гвардейского артдивизиона. Там рота должна была получить огневое подкрепление в виде двух 45-миллиметровых орудий и вместе с ними оседлать поросшее лесом возвышение под названием Остров. Мимо проходила дорога, по ней немцы перебрасывали резервы от Спасской Полисти. Кружилину приказывали возглавить боевую группу, состоявшую из бойцов его роты и двух артрасчетов, и с их помощью сорвать снабжение немецких войск.

Олег расписался за полученный пакет в толстой тетради и прикинул по карте расстояние. Получалось, что к концу дня они доберутся до места.

Отдохнувшие на привале бойцы поспешали проворно. Олег оставил коня ординарцу и прошел три-четыре километра с красноармейцами. Сначала с первым взводом, потом понемногу с остальными, пока не оказался в хвосте колонны. Ребята у него были к переменам привыкшие, никто даже не спросил, с чего вдруг они развернулись. Значит, так надо, рассуждали они, начальству виднее, а придем на место, там и поставят задачу, кому какой иметь маневр.

О том положении, в котором находится 2-я ударная, мало кто знал, разве что высшие командиры. У каждого был собственный шесток, и с него далеко увидеть было нельзя. Может быть, это и к лучшему…

Командир дивизиона выслал навстречу Кружилину связного, и вскоре Олег пил чай в землянке артиллерийского штаба.

— Два орудия с тягачами я уже выдвинул в направлении Острова, — сказал командир.

— Хорошо живете, — заметил Кружилин. — Тягачами пушки таскаете?

— Это, пожалуй, единственный дивизион фронта такой. Остальные на лошадях. И покрупнее нашего калибром.

— А болота? — забеспокоился командир роты. — Как там с проходимостью?

— Сам Остров, конечно, сухой, потому его и называют так. А подходы разведайте. Народ у меня повыбивало… Тут я и за начштаба, и за начальника разведки. Вышли из строя… И в батареях некомплект. Поэтому даю тебе политрука, комсорга дивизиона. Только что из медсанбата, но парень стойкий.

— Мне ведь стрелять надо, — возразил Кружилин, — а не собрания проводить…

— Так он сам из артиллеристов. Выдвиженец. Командиром орудия у меня был. Тридцать девятого года призыва. Вояка!

Кружилин улыбнулся:

— Я тоже тридцать девятого. Питерский.

— Ну вот, — сказал командир дивизиона, — а мне как раз довелось в том году училище у вас закончить. И сразу в освободительный поход, навстречу немцам пошел, ко Львову. Тогда бы с ними и схлестнуться, пока эти падлы не заматерели.

— Нельзя было, — вздохнул Кружилин. — Договор… Дружба,

— То-то и оно, — поддакнул артиллерист, потом спохватился, со вздохом сказал: — Ладно, стратеги… Давай ближе к делу. Политрука того зовут Дружинин. Задачу знает. Ты старший, а ему обеспечить поддержку твоей команды артогнем.

— Снарядов-то хватит? — спросил Кружилин.

— Смотря на какой предмет, — усмехнулся комдив. — Если до конца войны, то навряд… Но поверь: не жадничал. Понимаю, для чего тебя с моими пушками посылают. И ни пуха тебе, ей пера!

Хоть и не очень быстро волокли орудия тягачи, а все же пораньше пехоты успели они к Острову. Остановились в двух километрах, надо было разведать подходы. Сам Остров зарос матерым лесом, а вокруг чахлые сосенки — верный признак излишка воды, тут-то могут случиться и совсем гиблые места, где утопить орудия что два пальца намочить…

На передний тягач Олег взял с собой двух связных, здесь и Анатолий Дружинин поместился, а на второй втиснулся пяток бойцов, самых что ни на есть отпетых, из отделения разведки, которым командовал теперь Степан Чекин. Остановившиеся машины с орудиями быстро замаскировали, поскольку близился рассвет, ночь они затратили на подъезд к Острову. Одного из связных Кружилин отправил к роте, чтоб подтягивалась к временной позиции, а разведчикам поставил задачу: с двух сторон подобраться к Острову и проверить — не заняли ли его часом немцы.

Дата добавления: 2015-07-19