Мыслящий пролетариат

II

<...> Новые люди считают труд абсолютно необходимым условием человеческой жизни, и этот взгляд на труд составляет чуть ли не самое существенное различие между старыми и новыми людьми. Повидимому, тут нет ничего особенного. Кто же отказывает труду в уважении? Кто же не признает его важности и необходимости? Лорд-канцлер Великобритании, сидящий на шерстяном мешке и получающий за это сидение по нескольку десятков тысяч фунтов стерлингов в год, твердо убежден в том, что он берет плату за труд и что он с полным основанием может сказать фабричному работнику: My dear, мы с тобой трудимся на пользу общества, а труд - святое дело. И лорд-канцлер это скажет, и граф Дерби это скажет, потому что он тоже доставляет себе труд класть в карман поземельную ренту, а между тем какие же они новые люди? Они джентльмены очень старые и очень почтенные. Новые люди отдают полную справедливость тому и другому их качеству, но сами никогда не согласятся уважать труд так, как уважают его лорд-канцлер и граф Дерби; сами они никогда не согласятся заработывать так много, сидя на шерстяном мешке или на бархатной скамейке палаты пэров. Сами они не хотят питать издали платоническую нежность к труду. Для них труд действительно необходим, более необходим, чем наслаждение; для них труд и наслаждение сливаются в одно общее понятие, называющееся удовлетворением потребностей организма. Им необходима пища для утоления голода, им необходим сон для восстановления сил, и им точно так же необходим труд для сохранения, подкрепления и развивания этих сил, заключающихся в мускулах и в нервах. Без наслаждения они могут обходиться очень долго; без труда для них немыслима жизнь. Отказаться от труда они могут только в том случае, когда их разобьет паралич, или когда их посадят в клетку, или вообще когда они тем или другим путем потеряют возможность распоряжаться своими силами.

Размышляя часто и серьезно о том, что делается кругом, новые люди с разных сторон и разными путями приходят к тому капитальному заключению, что все зло, существующее в человеческих обществах, происходит от двух причин: от бедности и от праздности; а эти две причины берут свое начало из одного общего источника, который может быть назван хаотическим состоянием труда. Труд и вознаграждение находятся теперь между собою в обратном отношении: чем больше труда, тем меньше вознаграждения; чем меньше труда, тем больше вознаграждения. От этого на одном конце лестницы сидит праздность, а на другом бедность. И та и другая порождает свой ряд общественных зол.

III

Опираясь на свой любимый труд, выгодный для них самих и полезный для других, новые люди устроивают свою жизнь так, что их личные интересы ни в чем не противоречат действительным интересам общества. Это вовсе не трудно устроить. Стоит только полюбить полезный труд, и тогда все, что отвлекает от этого труда, будет казаться неприятною помехою: чем больше вы будете предаваться вашему любимому полезному труду, тем лучше это будет для вас и тем лучше это будет для других. Если ваш труд обеспечивает вас и доставляет вам высокие наслаждения, то вам нет надобности обирать других людей; ни прямо, ни косвенно, ни посредством воровства-мошенничества, ни посредством такой эксплуатации, которая не признана уголовным преступлением. Когда вы трудитесь, то ваши интересы совпадают с интересами всех остальных трудящихся людей; вы сами — работник, и все работники — ваши естественные друзья, а все эксплуататоры — ваши естественные враги, потому что они в то же время враги всему человечеству, в том числе и себе самим. Если бы все люди трудились, то все были бы богаты и счастливы; но если бы все люди эксплуатировали своих ближних, не трудясь совсем, тогда эксплуататоры поели бы друг друга в одну неделю, и род человеческий исчез бы с лица земли. Поэтому кто любит труд, тот, действуя в свою пользу, действует в пользу всего человечества; кто любит труд, тот сознательно любит самого себя, тот в самом себе любил бы всех остальных людей; если бы только не было на свете таких господ, которые невольно или умышленно мешают всякому полезному труду.

IV

Новые люди не грешат и не каются; они всегда размышляют и потому делают только ошибки в расчете, а потом исправляют эти ошибки избегают их в последующих выкладках. У новых людей добро и истина честность и знание, характер и ум оказываются тождественными понятиями; чем умнее новый человек, тем он честнее, потому что тем меньше ошибок вкрадывается в расчеты. У нового человека нет причин для разлада между умом и чувством, потому что ум, направленный на любимый и полезный труд, всегда советует только то, что согласно с личною выгодою, совпадающею с истинными интересами человечества и, следовательно, с требованиями самой строгой справедливости и самого щекотливого нравственного чувства.

Основные особенности нового типа, о которых я говорил до сих пор, могут быть сформулированы в трех главных положениях, находящихся в самой тесной связи между собою.

1. Новые люди пристрастились к общеполезному труду.

2. Личная польза новых людей совпадает с общею пользою, и эгоизм их вмещает в себе самую широкую любовь к человечеству.

3. Ум новых людей находится в самой полной гармонии с их чувством, потому что ни ум, ни чувство их не искажены хроническою враждою против остальных людей.

А все это вместе может быть выражено еще короче: новыми людьми называются мыслящие работники, любящие свою работу. Значит, и злиться на них незачем.

V

Обозначенные мною особенности нового типа представляют только самые общие контуры, внутри которых открывается самый широкий простор всему бесконечному разнообразию индивидуальных стремлений, сил и темпераментов человеческой природы. Эти контуры тем и хороши, что они не урезывают ни одной оригинальной черты и не навязывают человеку ни одного обязательного свойства. В этих контурах уживется и насладится полным счастием каждый человек, если только он не испорчен до мозга костей произвольно придуманными аномалиями нашей неестественной жизни. Но так как эти контуры не могут дать читателю полного понятия о живых человеческих личностях, принадлежащих к новому типу, то я обращусь теперь к роману г. Чернышевского и возьму из него тот эпизод, в котором сосредоточивается главный его интерес. Я постараюсь проследить, как развивается в Вере Павловне любовь к другу ее мужа, Кирсанову, и как ведут себя в этом случае Лопухов, Кирсанов и Вера Павловна.

Когда Вера Павловна тайком от родителей вышла замуж за Лопухова, то и муж и жена силою обстоятельств были принуждены работать пристально и усердно. Надо было спасаться от нужды; он занимался переводами и уроками; она также давала уроки; оба трудились добросовестно и мало-помалу ввели в свою жизнь комфорт и изящество. Когда им перестала угрожать нужда, Вера Павловна задумалась над устройством такой швейной мастерской, в которой был бы совершенно устранен элемент эксплуатирования работниц. Задумалась и устроила. Много времени потребовалось на то, чтобы ознакомить работниц с новым порядком, много нужно было осторожности и искусства, чтобы не озадачить их новизною устройства и не оттолкнуть их от небывалого предприятия; однако Вере Павловне удалось победить все эти трудности, и года через два после своего основания мастерская доставляла всем швеям возможность иметь просторную и здоровую общую квартиру, сытный и вкусный стол, некоторые развлечения и частицу свободного времени для умственных занятий. Развитие и окончательное усовершенствование мастерской описаны г. Чернышевским очень ясно, подробно и с тою сознательною любовью, которую подобные учреждения естественным образом внушают ему как специалисту по части социальной науки.

В практическом отношении это описание мастерской, действительно существующей или идеальной — все равно, составляет, может быть, самое замечательное место во всем романе. Тут уже самые лютые ретрограды не сумеют найти ничего мечтательного и утопического, а между тем этой стороною своей роман «Что делать?» может произвести столько деятельного добра, сколько не произвели до сих пор все усилия наших художников и обличителей. Ввести плодотворную идею в роман и применить ее именно к такому делу, которое доступно силам женщины, — мысль как нельзя более счастливая. <…>

Главнейшие основания в устройстве мастерской Веры Павловны заключались в том, что прибыль делилась поровну между всеми работницами и потом расходовалась самым экономическим и расчетливым образом: вместо нескольких маленьких квартир нанималась одна большая; вместо того чтобы покупать съестные припасы по мелочам, их покупали оптом. Для личной жизни Веры Павловны устройство мастерской и прежние труды по урокам важны в том отношении, что они ограждают ее в глазах читателя от подозрения в умственной пустоте. Вера Павловна — женщина нового типа; время ее наполнено полезным и увлекательным трудом; стало быть, если в ней родится новое чувство, вытесняющее ее привязанность к Лопухову, то это чувство выражает собою действительную потребность ее природы, а не случайную прихоть праздного ума и блуждающего воображения <…>

VIII

Лопухов, Кирсанов и Вера Павловна, являющиеся в романе «Что делать?» главными представителями нового типа, не делают ничего такого, что превышало бы обыкновенные человеческие силы. Они — люди обыкновенные, и такими людьми признает их сам автор; это обстоятельство чрезвычайно важно, и оно придает всему роману особенно глубокое значение. Если бы автор показал нам героев, одаренных от природы колоссальными силами, и если бы даже повествовательный талант его заставил на поверить в существование таких героев, то все-таки их мысли, чувства и поступки не имели бы общечеловеческого интереса, и каждый читатель имел бы право сказать, что не герой и что ему за редкими исключениями нечего и гоняться. <…>

Указывая на Лопухова, Кирсанова и Веру Павловну, г. Чернышевский говорит всем своим читателям: вот какими могут быть обыкновенные люди, и такими они должны быть, если хотят найти в жизни много счастья и наслаждения. Этим смыслом проникнут весь его роман, и доказательства, которыми он подкрепляет эту главную мысль, так неотразимо убедительны, что непременно должны подействовать на ту часть публики, которая вообще способна выслушивать и понимать какие-нибудь доказательства. <…>

Желая убедительно доказать своим читателям, что Лопухов, Кирсанов и Вера Павловна действительно люди обыкновенные, г. Чернышевский выводит на сцену титаническую фигуру Рахметова, которого он сам признает необыкновенным и называет «особенным человеком». Рахметов в действии романа не участвует, да ему в нем нечего и делать; такие люди, как Рахметов, только тогда и там бывают в своей сфере и на своем месте, когда и где они могут быть историческими деятелями; для них тесна и мелка самая богатая индивидуальная жизнь; их не удовлетворяет ни наука, ни семейное счастие; они любят всех людей, страдают от каждой совершающейся несправедливости, переживают в собственной душе великое горе миллионов и отдают на исцеление этого горя все, что могут отдать. <…>

В общем движении событий бывают минуты, когда люди, подобные Рахметову, необходимы и незаменимы; минуты эти случаются редко и проходят быстро, так что их надо ловить на лету, и ими надо пользоваться как можно полнее. Я говорю о тех минутах, когда массы, поняв или по крайней мере полюбив какую-нибудь идею, воодушевляются ею до самозабвения и за нее бывают готовы идти в огонь и в воду; эти минуты редки, потому что массы вообще понимают туго и самыми ясными идеями проникаются чрезвычайно медленно; эти минуты коротки, потому что энтузиазм вообще испаряется скоро, как у отдельных людей, так и у целых народов; только в эти минуты массы способны сделать что-нибудь умное и хорошее; поэтому такими минутами надо пользовать. Те Рахметовы, которым удается увидеть на своем веку такую минуту, развертывают при этом случае всю сумму своих колоссальных сил; они несут вперед знамя своей эпохи, и уже, конечно, никто не может поднять это знамя так высоко и нести его так долго и так мужественно, так смело и так неутомимо, как те люди, для которых девиз этого знамени давно заменил собою и родных, и друзей, и все личные привязанности, и все личные радости человеческой жизни. В эти минуты Рахметовы выпрямляются во весь рост, и этот колоссальный рост как раз соответствует величию событий; если бы в эти минуты могли выступить из толпы десятки новых Рахметовых, то все они нашли бы себе работу по силам; но их вообще мало, и, по недостатку в таких людях, все великие минуты в истории человечества до сих пор обманывали общие ожидания, приводили за собою горькое разочарование и сменялись вековою апатиею. В обыкновенное время, когда господствует невозмутимая рутина, когда тянутся скучные и томительно длинные исторические антракты, силам Рахметовых нет приложения; эти силы давят и гнетут своих обладателей, и те мелкие дела, к которым они прикладываются, только разжигают в этих людях стремление к полезной деятельности, не доставляя этому страстному стремлению ни малейшего удовлетворения. <…>

Попытку г. Чернышевского представить читателям «особенного человека» можно назвать очень удачною. До него брался за это дело один Тургенев, но и то совершенно безуспешно. Тургенев хотел из Инсарова сделать человека, страстно преданного великой идее; но Инсаров, как известно, остался какою-то бледною выдумкою. Инсаров является героем романа; Рахметов даже не может быть назван действующим лицом, и, несмотря на то, Инсаров остается для нас совершенно неосязательным, между тем как Рахметов совершенно понятен даже по тем немногим выпискам, которые приведены в моей статье. Правда, мы не видим, что именно делает Рахметов, как не видели того, что делает Инсаров, но зато мы вполне понимаем, что за человек Рахметов, а рассматривая Инсарова, мы только до некоторой степени можем догадаться о том, каковы были намерения и желания автора. Я говорю это совсем не с тою целью, чтобы сравнивать г. Тургенева с г. Чернышевским и отдавать преимущество тому или другому из них. Я хочу выразить только мысль, что никакой художественный талант не может пополнить недостатка материалов; г. Тургенев не видал в нашей жизни ни одного живого явления, соответствующего тем идеям, из которых построена фигура Инсарова; г. Чернышевский видел, напротив того, много таких явлений, которые очень вразумительно говорят о существовании нового типа и о деятельности особенный людей, подобных Рахметову. Если бы этих явлений не было, то фигура Рахметова была бы так же бледна, как фигура Инарова. А если эти явления действительно существуют, то, может быть, светлое будущее совсем не так неизмеримо далеко от нас, как мы привыкли думать. Где появляются Рахметовы, там они разливают вокруг себя светлые идеи и пробуждают живые надежды.

<1865>

[1] Кулешов В.И. История русской критики XVIII—XIX веков. М: Просвещение, 1972. С. 3.

[2] Недзвецкий В.А. Русская литературная критика XVIII—XIX веков. Курс лекций. М.: Изд-во МГУ, 1994. С. 6.

[3] История русской литературной критики: Учеб. для вузов / под ред. В.В. Прозорова. М.: Высш. шк., 2002. С.7.

[4]Якушин Н.И., Овчинникова Л.В. Русская литературная критика: Учеб. пособие и хрестоматия. М.: ИД «Камерон», 2005. С. 11.

[5] См., напр.: История русской литературной критики / Под ред. В.В. Прозорова. С. 48; Недзвецкий В.А. Русская литературная критика XVIII—XIX веков. Курс лекций. С. 28.

[6] Ancillon, Essaisur lа difference dе la Poèsie ancienne et de lа Poèsie moderne. (Ансильон. Об отличии поэзии древней и новой. — франц.) Примечания написаны О.М. Сомовым.

[7] Здесь, в некоторой степени, можно разгадать причину, почему нынешние эпопеи по большей части холодны и незанимательны. Эпопея требует чудесного, требует пружин сверхъестественных: без них — она будет история, рассказанная стихами и утомительная для читателя. В новой эпопее некоторые пытались мешать мифологию древних с понятиями христианскими; от сего их поэмы лишались главного — вероподобия и потому делались малозанимательными; другие облекали в существенные формы понятия отвлеченные, как, например: веру, добродетель, раздор, войну и т. п.; но сии олицетворенные понятия остаются всегда одинаковы, как лицо, списанное в портрете, и потому мало одушевляют действие. Каждому из них можно придать свойство, ему приличное, а не свойства разнообразные; можно заставить действовать по качеству, которое мы ему приписываем, а не по намерениям и страстям, коих оно иметь не может. Напротив того, богами языческими обладали разные страсти и заставляли их действовать так, как выгоды и намерения их того требовали, действовать неожидаемо для читателя; и сие-то давало полный полет воображению стихотворцев. — В новой эпопее лучшими пружинами могли бы служить добрые и злые волшебники, но и то для веков средних, принимавших чудесное, а не смешно ли было бы ввести их в поэмы о Генрихе IV, Петре Великом и т. п.?

[8] Таковы, напр<имер>, повесть о Золотом веке, нравы пастухов аркадских, плавание аргонавтов, война троянская, странствия Улисса и Энея, история Эдипа, Агамемнона и пр.

[9] Гете в «Баядерке» и пр.; лорд Байрон в «Гяуре», «Абидосской невесте»; Томас Мур в «Лалла-Рук».

[10] «La Divinа Comedia» di Dante Alighieri». («Божественная комедия». Дантe Алигьери. — итал.).

[11] «Буря» и «Сон в летнюю ночь» (англ.).

[12] «…the element, / That in the соlоurs оf the rаinbоw lives…» Milton.

[13] Издателей и сотрудников критического журнала «Edinbourg Review».

[14] Восточные поэты, первый персидский, известный поэмою своею «Шах-Намах»; а второй арабский, которого «Кассида» («Идилия») была первою из семи поэм, висевших на стенах храма Мекского (V. Simon de Sismondy).

[15] «Рай» и «Пери и обожатели огня», помещенные в «Соревнователе просвещ<ения> и благотвор<ительности>» в 1821 году; первая из них еще более известна любителям отечественной поэзии по прекрасному преложению в стихах г-на Жуковского.

[16] «Мармион», «Лорд островов», «Песнь последнего менестрела» и пр.

[17] «Иоанна д’Арк», «Родерик» и другие его поэмы имеют великое достоинство. Г-н Жуковский со свойственным ему искусством переложил одну из баллад Соутея «Старушка».

[18] В сатире, о которой мы упоминали выше.

[19] Чему служит доказательством великое удобство переводить стихами близко и соблюдая все красоты подлинника как с немецкого на русский, так и с русского на немецкий язык. Превосходные преложения лучших стихотворений Шиллера и Гёте, которыми дарит нас г. Жуковский, некоторые прекрасные опыты Милонова, также близкие и достойные всякой похвалы переводы некоторых русских стихотворений на немецкий язык г. фон дер Борха и недавно еще появившееся преложенне поэмы А. Пушкина «Кавказский пленник» подтверждают мною сказанное.

[20] Г-жа Сталь, «De L'Allemagne» («O Германии». - франц.).

[21] В ясную погоду с Чатыр-дага можно видеть два моря: Черное, над которым, так сказать, гора сия нависла, и Азовском, находящееся от нее в расстоянии более 100 верст.

[22] Чобанами или овчарами называются в южной России пастухи овец. Стадо такого чобана состоит иногда из нескольких тысяч голов мелкого рогатого скота.

[23] «Подражание всегда криво и хромоного: криво, потому что не способно увидеть все достоинства своего образца; хромоного, ибо еще ковыляет, следуя за ним». Де Жюи (франц.).

[24] «Супружеский секрет» (франц.).

[25] «Злоязычный» (франц.).

[26] Несмотря ни на что (франц.).

[27] Золотая середина (лат.).

[28] Вольтер сказал, что все роды сочинений хороши, кроме скучного: он не сказал, что все равно хороши. Но Буало — Верховный, непреложный законодатель толпы русских и французских Сен-Моров и Ожеров — объявил: «Un sonnet sans défaut vaut seul une long poème!» («Сонет без промахов стоит длинной поэмы!» — франц.) Есть, однако же, варвары, в глазах коих одна отважность предпринять создание эпопеи взвешивает уже всевозможные сонеты, триолеты, шарады и — может быть, баллады. — Соч.

[29] Барон Дельвиг написал несколько стихотворений, из которых, сколько помню, можно получить довольно верное понятие о духе древней элегии. Впрочем, не знаю, отпечатаны они или нет. — Соч.

[30] Да не подумают, однако же, что не признаю ничего поэтического в сем сетовании об утрате лучшего времени жизни человеческой — юности, сулящей столько наслаждений, ласкающей душу столь сладкими надеждами. Одно, два стихотворения, ознаменованные притом печатью вдохновения, проистекшие от сей печали, должны возбудить живое сочувствие, особенно в юношах, ибо кто, молодой человек, не вспомнит, что при первом огорчении мысль о ранней кончине, о потере всех надежд представилась его душе, утешила и умилила его?

Но что сказать о словесности, которая вся почти основана на сей одной мысли? — Соч.

[31] Кружковый жаргон (франц.)

[32] Белец, или альбинос, белый негр.

[33] Вечный двигатель (лат.).

[34] Клич к войне (франц.).

[35] Илот — крестьянин в древней Спарте, находившийся на положении раба.

[36] «Устарелость — самая справедливая и самая горькая критика закона» (франц.).

[37] В соки и кровь (лат.).

[38] Лисовщина — бродячие отряды поляка А. Лисовского, примкнувшие к Лжедмитрию II.

[39] Купер, Вашингтон Ирвинг и другие отражения словесности английской не могут служить для характеристики собственно американской.

[40] О.И. Сенковский

[41] Далее Шевырев пересказывает содержание «Мертвых душ», характеризует помещиков, с которыми встречается Чичиков.

[42] Имеется в виду статья П.А. Плетнева «“Чичиков, или мертвые души” Гоголя», подписанная криптонимом «С.Ш.».

[43] Имеется в виду статья С.П. Шевырева в «Москвитянине».

[44] Имеется в виду статья О.И. Сенковского.

[45] По-мужицки (фр.).

[46] Кипсек (англ. keepsake) — роскошное издание гравюр, рисунков, иногда с текстом.

[47] Пристрастие (от фр. partialité).

[48] С помощью воображения (франц.)

[49] Орган славянофилов — «Москвитянин».

[50] Буржуазии. — франц.

[51] За подписью М. З. К. скрывался славянофил Юрий Самарин. В статье «Ответ Москвитянину» Белинский вступил с ним в полемику.

[52] В статье цитата приведена по-французски.

[53] Баллада В.А. Жуковского.

[54] В.А. Соллогуб.

[55] П.Н. Кудрявцев (псевдоним — А. Нестроев)

[56] Имеется в виду повесть Н.Ф. Павлова «Демон» (1839), в которой рассказывается о чиновнике, решившем продать начальнику свою жену.

[57] Милосердие, ночь, день, тщеславие (франц.)

[58] Очерк И.И. Панаева «Парижские увеселения».

[59] Из комедии Д.И. Фонвизина «Недоросль».

[60] «Няньки».

[61] Имеется в виду диалог из комедии Н.В. Гоголя «Женитьба».

[62] Абсент (франц.)

[63] Вероятно А.А. Орловский, живописец и график. Начав с рисунков в романтической манере, Орловский перешел к изображению бытовых типов и сцен.

[64] «Казачья колыбельная песня».

[65] Имеется в виду повесть «Египетские ночи».

[66] Карамзин писал: «Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не Славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно и для Русских, и что Англичане или Немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то мое, ибо я человек» («Письма русского путешественника»).

[67] В этих городах находились крупнейшие университеты.

[68] В.Г. Белинский «Мысли и заметки о русской литературе».

[69] Белинский имеет в виду «Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя.

[70] «Собор Парижской Богоматери.

Дата добавления: 2015-07-16