Читайте также:
|
Если мы не будем честны, рассказывая детям об их прошлом, они это почувствуют и придумают что-нибудь еще более страшное.
Carol Williams, Университет штата Северная Каролина
Она неуверенно подошла к ведущему семинара по усыновлению. Она дождалась, пока все участники задали свои вопросы и покинули зал. Она не хотела, чтобы кто-нибудь услышал ее вопрос.
«Извините, – сказала она ведущему, мне надо у вас что-то спросить – Моему сыну семь лет, почти восемь. Он попал к нам через государственное агентство по усыновлению. Ему тогда было всего семь месяцев. Нам сказали, что он родился в результате кровосмесительной связи между братом и сестрой. Судя по всему, у него нет каких-нибудь серьезных проблем или трудностей. Нам ведь не надо ему об этом рассказывать, правда?».
Эта усыновительница, как и сотни других, хранит тайну о прошлом своего ребенка. Она рассматривает эту тайну со всех сторон, надеясь найти способ не раскрывать ее ребенку. Но этот момент неизбежно приближается.
Рассказывать такие вещи тяжело. Некоторые детали вызывают душевную дрожь. А между тем именно этих деталей – недостающих фрагментов головоломки – часто недостает ребенку для того, чтобы понять, чтo с ним произошло, и заполнить пробелы в его и без того запутанной истории.
Узнав тяжелые факты из своего прошлого, многие дети испытывают облегчение. Для них – особенно для детей старшего возраста – это знание становится подтверждением эмоциональной реальности, сохранившейся в их памяти в виде череды смутных образов давно прошедших событий и чувств.
Чаще всего дети знают правду – она была частью их жизни», говорит Dr. Greg Keck, известный эксперт по вопросам привязанности. «Нам нужно подтвердить эту правду, подкрепить ее документальными свидетельствами и по мере возможности показать ее детям. Травма – понятие субъективное. Поэтому мы должны представлять факты такими, какими они были НА САМОМ ДЕЛЕ – а затем давать детям возможность переформатировать, «перепаковать» эти факты и представить их самим себе в той форме, которая понятна ИМ».
Dr. Keck продолжает: «Я думаю, что, пытаясь защитить пострадавших детей, мы причиняем им еще больший вред. Нам хочется, что всё было хорошо – или чтобы нам хотя бы казалось, чтобы всё хорошо. Я думаю, что вследствие этого мы стремимся представить произошедшее таким образом, чтобы нам самим было легче с этим жить. В итоге ребенок запутывается и понимает еще меньше, чем раньше».
«Мы как родители часто хотим изменить прошлое своего ребенка. Это не наша работа» – отмечает в заключение Dr. Keck.
Когда ребенок говорит: «Я ненавижу свою биологическую мать», усыновителю лучше ограничиться простым подтверждением этого факта: «Я знаю» или «Я понимаю». Вместо этого я слышал, как люди говорят вещи вроде: «Ах, Бобби, у них было столько своих проблем, что они просто не могли заниматься тобой. Они пили. Они принимали наркотики». Подобные объяснения представляют собой попытку объяснить или – что еще хуже – оправдать поведение биологических родителей.
Работая с детьми, мы хотим, чтобы они перестали проецировать на других людей чувство вины и искать причины своих проблем и проступков вне себя. Между тем, если кто-то заявляет, что «ненавидит» кого-то другого, то худшее, что мы можем сделать, – рассказать ему о причине, по которой он не должен этого делать. Отказываясь признать реальность чувств, переживаемых таким человеком, мы еще больше усложняем процесс его исцеления.
Знать о том, что детям нужно рассказывать о тяжелых вещих из их прошлого – это одно. Знать, как это сделать – совсем другое. Как родителям выполнить эту сложнейшую задачу?
Дата добавления: 2015-07-16; просмотров: 67 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Десять Заповедей раскрытия | | | Как рассказывать об отвержении |