X. ДУЭТ

«Маленькое волнение» любви поразительно разрастается, когда ей грозит опасность. Джон прибыл на Пэддингтонский вокзал за полчаса до срока и, как ему казалось, с опозданием на добрую неделю. Он стоял около условленного книжного киоска в толпе воскресных дачников, и даже грубая шерсть клетчатого костюма не могла скрыть взволнованное биение его сердца. Он читал названия романов на прилавке и наконец купил один из них, чтобы избежать косого взгляда продавца. Роман назывался "Сердце стези! ", что должно было иметь какой‑то смысл, хотя, по всей видимости, не имело. Купил он, кроме того, «Зеркало дамы» и «Земледельца». Каждая минута длилась час и полна была воображаемых ужасов. Когда прошло девятнадцать таких минут, Джон увидел Флер в сопровождении носильщика, катившего багаж. Она подошла быстро, спокойно. Она поздоровалась с ним, как с братом.

– Первый класс, – сказала она носильщику, – угловые места, одно против другого.

Джон дивился ее поразительному самообладанию.

– Нельзя ли нам занять целое купе? – спросил он шепотом.

– Не выйдет. Поезд с частыми остановками. Разве что после Мэйденхеда. Держись непринужденно, Джон.

Джон скривил лицо в хмурую гримасу. Они вошли в купе – и с ними двое каких‑то болванов, черт бы их побрал! От смущения он дал на чай носильщику уйму денег. Подлец не заслужил и пенни за то, что привел их сюда, да еще с таким видом, точно все понял!

Флер спряталась за «Зеркало дамы». Джон в подражание ей – за «Земледельца». Поезд тронулся. Флер уронила «Зеркало дамы» и наклонилась вперед.

– Ну? – сказала она.

– День тянулся, точно две недели!

Она кивнула в знак согласия, и у Джона сразу просветлело лицо.

– Держись непринужденно, – шепнула Флер и прыснула со смеху.

Джон почувствовал обиду. Как может он держаться непринужденно, когда над ним нависла угроза Италии? Он намеревался сообщить ей новость осторожно, но тут выложил сразу:

– Меня хотят на два месяца отправить С мамой в Италию!

Флер опустила ресницы, чуть побледнела и прикусила губу.

– О! – сказала она.

Вот и все, но этого было довольно.

Это «О!» было как быстро отдернутая рука в фехтовании при подготовке к неожиданному выпаду. Выпад тотчас последовал.

– Ты должен ехать!

– Ехать? – повторил Джон придушенным голосом.

– Конечно!

– Но – на два месяца! Это ужасно!

– Нет, – сказала Флер, – на полтора. Ты меня тем временем забудешь. Мы встретимся в Национальной галерее на следующий день после вашего приезда.

Джон засмеялся.

– А что, если ты забудешь меня? – пробормотал он под грохот колес.

Флер покачала головой.

– Какой‑нибудь другой мерзавец... – проговорил Джон.

Она носком придавила ему ногу.

– Никаких других мерзавцев! – сказала она, поднимая «Зеркало дамы».

Поезд остановился; двое попутчиков сошли, вошел один новый.

– "Я умру, – думал Джон, – если мы так и не останемся одни".

Поезд покатил дальше. Флер опять наклонилась вперед.

– Я ни за что не отступлю, – сказала она, – а ты?

Джон горячо тряхнул головой.

– Никогда! – воскликнул он. – Ты будешь мне писать?

– Нет. Но ты можешь писать мне – в мой клуб.

У нее свой клуб... – удивительная девушка!

– Ты пробовала нажать на Холли? – прошептал он.

– Да, но ничего не выведала. Я боялась нажимать слишком сильно.

– Что бы это могло быть? – воскликнул Джон.

– Что бы ни было, я узнаю.

Последовало долгое молчание, которое нарушила, наконец Флер:

– Мэйденхед, держись. Джон!

Поезд остановился. Единственный попутчик вышел. Флер опустила штору на окне.

– Живо! – сказала она. – Смотри в свое окно! Сделай самое зверское лицо, какое только можешь.

Джон раздул ноздри и нахмурился; он отроду, кажется, так не хмурился! Одна старая дама отступила, другая – молоденькая – взялась за ручку двери. Ручка повернулась, но дверь не подалась. Поезд тронулся, молодая дама бросилась к другому вагону.

– Какое счастье! – воскликнул Джон. – Замок заупрямился.

– Да, – сказала Флер, – я придержала дверь.

Поезд шел. Джон упал на колени.

– Следи за дверью в коридор, – прошептала Флер, – и живо!

Их губы встретились. И хотя поцелуй длился всего каких‑нибудь десять секунд, душа Джона покинула его тело и унеслась в такую даль, что когда он снова сидел против этой спокойной и сдержанной девицы, он был бледен как смерть. Он услышал ее вздох, и этот звук показался ему самой дорогою вестью – чудесным признанием, что он кое‑что значит для нее.

– Шесть недель совсем не долго, – сказала она, – а тебе нетрудно будет свести поездку к шести неделям: – надо только не терять голову, когда будешь там, и делать вид, что не думаешь обо мне.

Джон обомлел.

– Как ты не понимаешь, Джон! Их необходимо в этом убедить. Если мы не исправимся к твоему приезду, они оставят свои причуды. Жаль только, что вы едете в Италию, а не в Испанию. В Мадриде на картине Гойи есть девушка, папа говорит, что она похожа на меня. Но она совсем не похожа – я знаю, у нас есть копия с нее.

Для Джона это было словно луч солнца, пробившийся сквозь туман.

– Мы поедем в Испанию, – сказал он. – Мама не станет возражать, она никогда не была в Испании. А мой отец очень высокого мнения о Гойе.

– Ах да, ведь он художник?

– Он пишет только акварелью, – честно признался Джон.

– Когда мы приедем в Рэдинг, Джон, ты выйдешь первым и подождешь меня у Кэвершемского шлюза. Я отправлю машину домой, и мы пойдем пешком по дорожке вдоль реки.

Джон в знак благодарности поймал ее руку, и они сидели молча, забыв о мире и одним глазом косясь на коридор. Но поезд бежал, казалось, с удвоенной скоростью, и шум его почти заглушало бурное дыхание Джона.

– Подъезжаем, – сказала Флер. – Береговая дорожка возмутительно открытая. Еще разок! О, Джон, не забывай меня!

Джон ответил поцелуем. И вскоре можно было видеть, как разгоряченного вида юноша выскочил из вагона и торопливо зашагал по платформе, шаря по карманам в поисках билета.

Когда наконец Флер догнала его на берегу, немного дальше Кэвершемского шлюза, он сделал над собой усилие и привел себя в относительное равновесие. Если разлука неизбежна, что ж, он не будет устраивать сцен. Ветер с ясной реки переворачивал наизнанку листья ракит, и они серебрились на солнце и провожали двух заговорщиков слабым шелестом.

– Я объяснила нашему шоферу, что меня укачало в поезде, – сказала Флер. – У тебя был достаточно естественный вид, когда ты выходил на платформу?

– Не знаю. Что ты называешь естественным?

– Для тебя естественно выглядеть сосредоточенносчастливым. Когда я увидела тебя в первый раз, я подумала, что ты ни капли не похож на других людей.

– В точности то же я подумал о тебе. Я сразу понял, что не буду любить никого, кроме тебя.

Флер засмеялась.

– Мы до нелепости молоды. А юные грезы любви несовременны, Джон. К тому же они поглощают массу времени и сил. Сколько веселых похождений предстоит тебе в жизни! Ведь ты еще и не начал; даже стыдно, право. И я; Как подумаешь...

На Джона нашло смущение. Как она может говорить такие вещи сейчас, перед самой разлукой!

– Если ты так говоришь, я не могу уехать. Я скажу маме, что должен работать. Подумай, что творится в мире.

– Что творится?

Джон глубоко засунул руки в карманы.

– Да, именно: подумай, сколько людей умирают с голоду.

Флер покачала головой.

– Нет, я не желаю портить себе жизнь из‑за ничего.

– Из‑за ничего! Но положение отчаянное, и ведь нужно как‑то помочь.

– Ох, все это я знаю. Но людям нельзя помочь, Джон; они безнадежны. Только их вытащат из ямы – они тотчас лезут в другую. Смотри, они все еще дерутся, строят козни, борются, хотя ежедневно умирают кучами. Идиоты!

– Тебе их не жалко?

– Жалко? Конечно, жалко, но я не намерена из‑за этого страдать: что в том пользы?

Они замолчали, взволнованные: перед каждым впервые обнажилась на мгновение природа другого.

– По‑моему, люди – скоты и идиоты, – упрямо повторила Флер.

– По‑моему, они просто несчастные, – сказал Джон.

Между ними словно произошла ссора в этот высокий и страшный час, когда в последних просветах между ракитами им уже виделась разлука.

– Ладно, ступай спасай своих несчастных и не думай обо мне.

Джон застыл на месте. На лбу у него проступила испарина. Он весь дрожал; Флер тоже остановилась и хмуро глядела на реку.

– Я должен хоть во что‑нибудь верить, – сказал Джон в смертельной тоске. – Все люди созданы, чтобы наслаждаться жизнью.

Флер засмеялась.

– Да, но ты сам‑то смотри не упусти свое. Впрочем, может быть, по твоим понятиям, наслаждение заключается в том, чтобы мучить самого себя. Таких немало, что и говорить.

Она была бледна, глаза ее стали темнее, губы тоньше. Флер ли это смотрела на воду? У Джона явилось чувство нереальности, точно он переживает сцену из романа, где влюбленному приходится выбирать между любовью и долтом. Но вот она оглянулась на него. Ничего не могло быть упоительней этого быстрого взгляда. Он подействовал на Джона, как натянутая цепь на собаку, – заставил его рвануться к девушке, виляя хвостом и высунув язык.

– Нечего нам глупить, – сказала она, – времени слишком мало. Смотри, Джон, отсюда тебе будет видно, где я переправлюсь через реку. Вон там, за поворотом, у опушки леса.

Джон увидел конек крыши, две‑три дымовые трубы"; заплату стены между деревьями – и у него упало сердце.

– Мне нельзя больше мешкать. Лучше не заходить дальше той изгороди, там слишком открыто. Дойдем до нее и распрощаемся.

Они молча шли бок о бок, рука об руку, приближаясь к изгороди, где полным цветом распустился боярышник, белый и розовый.

– Мой клуб – «Талисман», Стрэттон‑стрит. Пикадилли. Туда можно писать совершенно безопасно, и я бываю там довольно аккуратно раз в неделю.

Джон кивнул. Лицо его застыло, глаза глядели на неподвижную точку в пространстве.

– Сегодня двадцать третье мая, – сказала Флер, – девятого июля я буду стоять перед «Вакхом и Ариадной» в три часа; придешь?

– Приду.

– Если тебе так же скверно, как мне, значит все хорошо. Пусть пройдут эти люди!

Муж и жена, гулявшие с детьми, шли мимо по‑воскресному чинно.

Последний из них прошел наконец в калитку.

– Семейный жанр! – сказала Флер и прислонилась к цветущей изгороди. Ветви боярышника раскинулись над ее головой, и розовая кисть прильнула к щеке. Джон ревниво протянул руку, чтобы отстранить ее.

– Прощай, Джон.

Мгновение они стояли, крепко сжимая Друг Другу руки, Потом губы их встретились в третий раз, а когда разомкнулись, Флер отпрянула и, метнувшись за калитку, убежала. Джон стоял там, где она его оставила, прижимался лбом к той розовой кисти. Ушла! На вечность – на семь недель без двух дней! А он тут упускает последнюю возможность смотреть на нее! Он бросился к калитке. Флер быстро шла, чуть не наступая на пятки отставшим детям. Она обернулась, помахала ему рукой, потом заторопилась вперед, и медленно шествовавшая семья заслонила ее от его глаз.

Вспомнилась смешная песенка:

Пэддингтонский вздох – самый горький, ох! Испустил он похоронный пэддингтонский вздох...

И он в смятении заспешил назад к Рэдингскому вокзалу. Всю дорогу до Лондона и от Лондона до Уонсдона он держал на коленях раскрытое «Сердце стези!» и слагал в уме стихотворение, до того переполненное чувством, что строки нипочем не желали рифмоваться.

Дата добавления: 2015-07-16