Металлик КО [54]
Уэйн Крамер: В 1972 году когда развалились МС5, мы потеряли друг друга из виду. Это было словно потерять родных братьев – мы были друзьями еще со школы, мы вместе начинали, мы вместе прошли через огонь и воду. В конце, когда команда развалилась, это было так болезненно и так неприятно, что мы вообще перестали говорить друг с другом. Мы перестали быть друзьями.
Так что я убрал свою гитару на полку и пошел в дурь-дом, потому что дурь убивает боль и все становится по барабану. Конечно, когда в тебе живет такая боль, начинаешь стремиться к примитивным удовольствиям.
Когда группа развалилась, я пошел в уголовники. Я воровал, прятал и продавал телевизоры, оружие и наркотики. В 72-м, 73-м и 74-м в Детройте не было музыки, о которой стоило бы говорить. Это был пиздец. Дела в автомобильной промышленности пошли неважно, так что клубов больше не было, и если я выходил и выставлял два-три дома за вечер, я снова был звездой.
Когда распалась группа, во мне осталась большая дыра, и я пытался заполнить ее наркотиками и преступлениями. Но если деньги попадают в дырявые руки, их всегда слишком мало, и приходится придумывать новые способы изъятия денег у людей, вот так.
Примерно в то же время в город вернулся Игги, помню, он должен был мне пару сотен долларов еще с нашего неудавшегося наркобизнеса. Так что я пришел к нему за кулисы на концерте в Анн-Арборе и сказал: «Слушай, ты мне денег должен, ты в курсе?»
Игги сказал: «В смысле?»
Я сказал: «Помнишь наш бизнес?»
Он сказал: «А, да, точно, может, вырубишь для меня?»
Я сказал: «Ага, конечно, завтра, когда ты будешь выступать в Детройте. Я достану дурь и потом встречусь с тобой в отеле».
На следующий вечер я пошел в отель и взял с собой одного черта, потому что меня беспокоил Скотт Эштон – знаешь, я подумал, что пока я буду забирать деньги у Игги, стоит нейтрализовать Скотти.
Игги собрал бабло со всей группы на закупку дури, сотни две долларов, и сказал: «Ну что, прямо тут?»
Я сказал: «Нет, давай выйдем на улицу». И мы пошли на улицу. Он отдал мне деньги, я посчитал их и сказал: «Ну что, отлично, мы в расчете».
Он сказал: «В смысле в расчете?»
Я сказал: «Помнишь, чувак, ты был мне должен?»
Он сказал: «В смысле, дури не будет?»
Я сказал: «Нет, чувак».
Игги развопился, парень, который прикрывал меня, увидел, что Игги орет, подошел и сгреб его в охапку со словами «Все в порядке, чувак. Не бери в голову, это просто наркотики. Не переживай ты так, братан». Конечно, здесь нечем гордиться, но мне действительно нужны были деньги.
Биби Бьюэл: Когда мы в последний раз были вместе с Игги, я поехала с ним на поезде в Вашингтон, где ему надо было играть в Зале Конституции. Это было очень престижное выступление, и я взяла с собой эту подругу, а она взяла с собой этот наркотик, который чуть меня не отправил на тот свет – ПЦП, слоновий транквилизатор. Она насыпала дорожку и сказала, что это кокс, а я чуть не двинула копыта. Это было ужасно: я видела ангелов, летящих ко мне, у них у всех были гитары. Нет, честно, у меня пошли глюки, и там были ангелы с гитарами. Я уже решила, что на том свете.
Так что мне не нравилась эта девчонка. Я не хотела, чтобы она ехала с нами, но она все равно поехала. Потом я узнала, что с ней договорились, чтобы она привезла этот наркотик. Она прятала его от меня, потому что понимала – я смою его в толчок.
Игги и Stooges отвисали в комнате отеля, и эта девчонка распечатала наркоту. Я сразу поняла, что это тот самый препарат, так что я очень, очень напряглась. Я пошла в комнату к Джеймсу Уильямсону и сказала: «Слышь, она принесла это говно, и если Игги его примет, он точно не сможет сегодня выступить».
Даже моя мама пришла посмотреть на него в тот вечер, потому что он был тогда великим, он был лучше, чем когда бы то ни было, – если не был обдолбан. Но я знала, что если в нем будет хоть чуть-чуть этого порошка, без толку ждать от него хоть какого-то представления. Я просто знала. Мне было страшно.
Первое, что Джеймс Уильямсон сказал мне: «Надо было позвонить – нельзя было оставлять его одного, потому что он уже наверняка удолбался».
Я вернулась в комнату. Как мы и думали, Игги уже загрузился слоновьей дорогой – знаешь, дорожка на семьдесят пять человек. Вот так. Мы пошли в Зал Конституции, это классный маленький зальчик, группа была свежая и хрустящая, все были готовы, все выглядели отлично…
А потом Игги выполз на сцену, ухватился за микрофон, начал: «Наоооооо…»
И отрубился на полу. Было очень грустно.
Игги Поп: Со мной никогда не знаешь – тем вечером мы играли в Атланте, а накануне я обожрался успокоительных, так они бросили меня в кусты, просто оставили на клумбе рядом с «Дейз-Инн». Я проснулся и не мог говорить.
Как мы готовились к концерту – загоняли мне в вену кучу всякого, так что я смог встать и заговорить, но все равно у меня не получалось держать ритм. В меня загрузили около грамма спида и пару грамм кокса, внутривенно, так что я самостоятельно смог встать на ноги и петь близко к теме.
Я едва стоял. В тот вечер Элтон Джон вышел на сцену в костюме гориллы. Я подумал: «О Господи! Что же мне делать?» Я не мог с ним драться. Я еле стоял. Я был слишком обдолбан чтобы двигаться, чтобы хоть как-то реагировать. Знаешь, такое постоянно со мной случается.
Джим Маршалл: Я поехал автостопом в Атланту, чтобы увидеть Stooges, и перед выступлением увидел, как они горстями хавают «ангельскую пыль». Это был один из последних их концертов. Самое странное, что в Атланту прилетел Элтон Джон, он хотел подписать с Игги контракт, что-то такое. Элтон надел костюм гориллы, выскочил на сцену и схватил Игги – схватил его сзади, через голову.
Игги был так въебан «пылью», что вообще не понял, что с ним происходит. Он съежился от ужаса, как будто не догнал, что это не настоящая горилла.
Игги Поп: В то время я был совсем плохой, и не надо говорить, что я устал от поездок, – все было гораздо хуже. Наш нормальный день выглядел так: мы успевали на четвертый по счету самолет, на который пытались успеть, и вот, мы садились в самолет в Лос-Анджелесе, и я загружался еще до того, как самолет отрывался от земли. Скажем, мы ехали в Мемфис – когда мы подлетали к Мемфису, я уже нюхал что-нибудь у себя на столе и курил что-нибудь в косяке. Мы прилетали в Мемфис, во всех газетах была моя фотография с заголовком: «Полиция нравов будет наблюдать за сегодняшним концертом».
Мы приезжали в отель, я был жутко на взводе, так что закидывался ежедневной дозой и покупал двенадцать стаканов колы и молока, потому что я нервничал, но пить любил только детские напитки.
Так что к моменту, когда мы ехали выступать, от меня уже мало что оставалось.
Уэйн Крамер: Я был так себе преступником. Федералы прицепили ко мне информатора – федерального информатора, который был вором в дурь-доме.
Его поймали за какую-то хуйню, а он не хотел назад в тюрьму, так что он познакомил меня с этими итальянскими гориллами, у которых были роскошные тачки и немереные пачки денег. Конечно, это были наркоагенты, и я в конце концов продал им пару фунтов кокаина.
Моя криминальная карьера закончилась, когда я толкнул им одиннадцать унций 89-процентного кокаина. Это был охуительно классный кокс.
Я работал с ними восемь месяцев, и два моих партнера уверяли меня, что они крутые: «Слушай, посмотри, чувак, они крутые, мы с ними торгуем, они крутые, давай встретимся на твоей квартире…»
И вот пришли два агента, и мой партнер пришел с образцом, они попробовали его и сказали: «Отлично». Тогда партнер ушел и вернулся с одиннадцатью унциями.
Тут один агент сказал: «Ладно, я спущусь в машину за деньгами».
Я сказал: «Хорошо». Он спустился в машину и вернулся с портфелем. Я жил в квартире на втором этаже в доме с длинными пролетами. Я смотрел вниз – он оставил за собой дверь открытой. Я в упор не видел очевидного, и думал: мол, ладно, он хочет быстро свалить, когда все закончится.
Но когда пришла пора открывать портфель, они не могли его открыть. Я смотрел, как эти двое спорят друг с другом: «Дай мне портфель, дай мне портфель!» И «Я возьму, я возьму!»
Я сказал: «Что за хуйня? Они, блядь, дерутся из-за портфеля?»
Потом неожиданно я услышал слоновий топот и крик: «Ни с места, полиция! Будем стрелять!»
Я посмотрел и увидел, как они бегут вверх по лестнице, с выпученными глазами, в бронежилетах и с пушками наголо. Я повернулся, а мои ребята – Тони и Джой – оба с огромными ебаными девятимиллиметровыми пистолетами, и один ствол точняк у моего лба.
Я подумал, это ограбление. Я решил, что тут-то меня и шлепнут. Потом я понял, что это полиция, и подумал: уфф, пронесло. Потом я подумал: блин, не хочется, чтобы меня тут случайно подстрелили, ведь я не с той стороны от девятимиллиметрового. Я подумал: твою мать, штука большая, и дырка тоже будет большая. Так что я положил руки на голову и заорал: «Не стреляйте, никто не стреляет!»
Они все вбежали с криками и воплями – представляешь? – прямо как это показывают по телеку.
Уже в суде судья сказал: «Я бы больше уважал тебя, если бы ты достал пистолет и убил человека, но нет, ты убиваешь граждан долго и медленно, продавая им тяжелые наркотики – кокаин и героин».
Я сказал адвокату: «Слышь, никакого героина не было». Он сказал: «Тсс, тсс, сиди тихо, Уэйн».
Судья говорил: «Меня не волнуют все эти письма с рекомендациями от людей из музыкального бизнеса. Меня волнует, только то, что у тебя в квартире нашли одиннадцать унций кокаина. Для города Детройт ты являешься крупным накроторговцем и угрозой обществу. Я считаю, мы имеем право защищаться от таких людей».
Дело было плохо.
Потом судья сказал: «Мы решили дать шанс вашей молодой жизни, мы говорили о трех годах максимального срока, и мы даем вам все три».
Я подумал: три, класс, отлично, без проблем, три года. Тут клерк сказал: «О, тут опечатка – мистер Крамер говорил о пяти годах максимум».
Судья сказал: «Правда? Ладно, знаете, что я сделаю, мистер Крамер? Мы поделим разницу пополам. Четыре». Бам!
Игги Поп: Последний концерт Игги и Stooges был в Мичиганском дворце, и туда пришли байкеры. Знаешь, за вечер до него мы поехали в Детройт и отыграли маленький концерт, такой, чтобы поддержать основной концерт, ну, и заодно срубить денежку на оплату отеля. И тут один чувак стал швырять в меня яйца.
На мне была балетная пачка и третья струна, все дела, и меня уже все задрало. Там была точка сбора байкеров, прикинь? В конце концов я остановил все и сказал: «Все, блин, вызываю пиздюка на дуэль! Все вон отсюда!»
Все ушли, остался только этот придурок, ростом под метр восемьдесят, и весом хорошо за сто килограммов, в байкерской перчатке с характерными шипами, которая доходила ему до локтя.
Так он и стоял в этой перчатке, с яйцами в другой руке и ржал.
Я сказал: «Ты чего, охуел? Сейчас мы с тобой разберемся». Я положил микрофон и пошел на него. На мне были маленькие балетные тапочки, а он приближался, как паровоз: «Чух-чух-чух-чух… Тыдыщ!»
Он меня отделал. Но он не смог меня вырубить, и это было странно. Я все вставал и вставал, но так и не смог его ударить. В какой-то момент крови стало слишком много даже для него, он остановился и сказал: «Ладно, ты крутой».
Я себя чувствовал совсем не крутым.
Рон Эштон: Конечно, Игги не было особенно больно. Ему вообще трудно причинить боль. Может, он вообще заколдованный. Я видел, как он пропахал целый лестничный пролет, и все решили, мол, хана чуваку.
Он даже не поранился, он просто поднялся и куда-то побрел.
Когда огромный байкер в шипованной перчатке загасил Игги, он вернулся на сцену и сказал: «Хватит играть!»
Игги Поп: Мы вернулись и сыграли «Louie Louie». Если больше ничего не канает, давай «Louie Louie», правильно? Это то, что усваиваешь за пять лет игры в студенческой группе. Играй «Louie Louie» – это выход в любой ситуации.
Приехали копы, мы быстро доиграли «Louie Louie» и я потихоньку смылся оттуда. Я отправился к девчонке, с которой тогда гулял, в самый обычный дом в пригороде. У меня не было с собой никакой одежды, одна моя балетная пачка. Ее мама с утра офигела – представь, мужик в пачке, в балетках: «Привет!»
Через два дня мы играла в Детройте еще один концерт, и я навел справки о чуваке, который меня отмудохал: оказалось, это было его посвящение в банду «Скорпионы» — закидать яйцами Игги!
Так что я пошел на радио и сказал: «“Скорпионы” прислали этого мудака, чтобы забросать меня яйцами, так что я заявляю: посмотрим, “Скорпионы”, мужики вы или бабы! Выходите драться со Stooges!»
На следующий вечер ВСЕ «Скорпионы» пришли на концерт в Мичиганском дворце. Но за нами стояла наша банда мотоциклистов, «Дети Бога», и они вышли на сцену с нами. Люди с самого начала бросали в нас всякую фигню – фотики, компакты, дорогие шмотки, до фига трусов – потом в ход пошли пивные и винные бутылки, овощи, всякое такое. Но у меня за сценой тоже был целый арсенал и куча бросальщиков, так что они вышли на сцену и стали бросать все обратно.
Скотт Эштон: Я сказал Игги: «Не вставай передо мной!» Потому что все метили в него. В меня ничего не попало, потому что передо мной были тарелки. У меня были две тарелки, так что я смотрел поверх них, что там в нас кидают – и если видел, как сверху, из света ламп, что-то летит в меня, падал на пол, и удар приходился в тарелки.
Игги Поп: Потом пошли бутылки, фотики, камни, ножи, пояса, ботинки. Они сыпались градом, и это все осталось на пленке. Я выглянул и сказал: «Ладно, представьте, вы заплатили по пять баксов, а я уезжаю из города с десятью штуками, ТАК ЧТО ПОШЛИ ВЫ НА ХУЙ!»
Что угодно, лишь бы их достать. Это был мой алкогольный тур. Водка. И я думал, что это будет последний концерт Stooges, ну, может, я не мог сказать наверняка, так вот. Дума я не садился за тетрадку: «Дорогой Дневник…» Не тот я человек, ха-ха-ха!
Рон Эштон: Игги и Джеймс Уильямсон поехали в Лос-Анджелес, а я приехал туда позже. Я жил в том же доме, что и Джеймс, в вонючем старом клоповнике около «Хиатт Хауса». Игги позвонил через неделю и сказал: «Все кончено, я ухожу, я психически вымотался, физически вымотался, и кроме того, Джеймс добил меня контрактом – дурацкой пачкой бумаги с кучей дурацких условий».
Игги рассказал про одно из них: «Только Игги и Джеймс могут писать песни». И сказал: «Я его не подпишу, так что все, приехали».
Пиздец, я сидел в Лос-Анджелесе без денег на обратный билет в Детройт.
Игги Поп: Последние несколько лет жизни Stooges Джеймс стоял рядом с нами, но он потерял уважение ко мне и веру в будущее группы и решил пробиваться в коммерческую индустрию Америки.
И потихоньку Джеймс начал прибирать к рукам мою группу – вплоть до того, что все помощники были его людьми, и Скотт Торстон, музыкант на подхвате, был его другом, и т.д., и т.п. Он пытался закрутить все дело вокруг себя. По сути началась война, и тогда я ушел. Я не собирался работать на него – такие дела.
Рон Эштон: Когда Stooges развалились, я собрал новую группу, New Order, с Джимми Реккой, Дэннисом Томпсоном из МС5 и Дэйвом Гилбертом. Когда я играл в New Order, Patty Smith Group приехала из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, чтобы отыграть на «Виски-дискотеке». У нашей новой группы не было денег, но мы хотели их поприветствовать. Они же в первый раз играли на «Виски-дискотеке», поэтому мы купили дюжину роз, пиздец, баксов шестьдесят. И двухлитровую бутылку хорошего шампанского. На этом все деньги, отложенные на хавку, и закончились.
Во время концерта мы подарили им розы и шампанское, но Патти никак не отреагировала. Даже Ленни Кай был как не родной. Позже Джеймс Уильямсон пришел ко мне домой и сказал: «А, Патти и Ленни там, внизу, у меня дома, пошли?»
Я сказал: «Не вопрос». Но мне хотелось пригласить всех ребят из New Order, а Джеймс сказал: «Нет, только ты».
Я как раз красил квартиру, так что на мне были отстойные мешковатые штаны и майка, и когда я вошел, мне стало не по себе. Типа: «Боже, мы сделали им подарок, а им все равно!»
Патти говенно повела себя со мной. Они с Игги почему-то прикалывались и издевались надо мной. Крайне неприятная ситуация. Так что я сказал: «Идите на хуй», – и ушел.
Дэннис Томпсон: Джеймс выглядел как джанковый дьявол – костистый и кожистый. Мы называли его Череп.
Честно, мы с Роном написали песенку про него и его подругу. Эвита была симпатичной и милой, но с нами они обращались по-свински. Потому что мы питались бобами. Мы были нищие, абсолютно нищие, абсолютно безмазово нищие.
Рон Эштон: New Order записали кучу материала, я вернулся в Детройт и показал записи Дэйву Александеру. Вечером, перед моим отъездом, мы закинулись, и Дэйв сказал: «Давай я провожу тебя в аэропорт?»
Это было странно, обычно я не люблю, когда меня провожают. Мы пошли, и когда приехали, он сказал: «Не против, если я зайду внутрь с тобой?» Я никогда никому не разрешал провожать меня внутрь. Мы зашли, и он дошел со мной до билетной кассы, но к стойке не пошел, и сказал: «Может, я в последний раз тебя вижу».
Я начал: «Да ладно тебе, херня, не может быть», но почему он так сказал?
Через неделю я сидел у себя на хате, без гроша в кармане, без телефона, и в дверь вошли Джеймс Уильямсон с Игги. Наши дороги уже разошлись, так что я удивился. А тут Игги говорит: «Сандер умер, но мне параллельно, мы с ним все равно не дружили».
Я сказал: «А?» Им пришлось повторить мне трижды. Вот что меня всегда бесило в Игги: он сказал: «Сандер умер, но мне параллельно, мы с ним все равно не дружили».
Я сказал: «Вот как».
Меня это так ошеломило, что я ничего не сказал, только спросил у Джеймса: «Можно от тебя позвонить?» Джеймс дал мне ключи от квартиры, я пошел туда и позвонил домой выяснить, что же там случилось. Мы поговорили со Скотти, он рассказал, что Дэйв лег в больницу из-за проблем с пожелудочной железой и в итоге умер от пневмонии и что все случилось очень быстро.
Скотт Эштон: Потом с Игги случился нервный срыв. Он шел по улице и неожиданно упал в обморок. Все из-за громадного количества наркотиков – знаешь, нельзя одновременно принимать кислоту и квалюйд, не катит.
Игги Поп: Мне просто хотелось забыть все, что было раньше. Мне было плохо, с головой было плохо. Я не мог заснуть, у меня была повреждена спина после того, как я упал с трехметровой сцены, и у меня постоянно что-то болело. Мне приходилось вгонять себя в ступор, чтобы хоть как-то с этим жить.
Рон Эштон: Однажды мой брат сидел на подоконнике в очень старой квартире – у огромного двустворчатого окна на пятом этаже – и я сказал ему: «Эй, не сиди там, ты удолбан, чувак». Я сидел напротив него в кресле и гундел: «Не сиди там, чувак. Не опирайся на эти окна…»
Он облокотился на окно – и ВЫПАЛ. Я пулей вылетел из кресла, схватил его за ноги, и он повис в окне. Я подумал, что надо этого уебка на хуй убирать отсюда.
И я сказал: «Все, начальник, ты едешь домой». Позвонил маме и сказал: «Пришли ему билет. Ему надо отсюда сваливать».
Игги Поп: Я лег в больницу, потому что пошел настолько вразнос, что понял – мне не станет лучше, пока я не окажусь там, где можно только есть и спать, и мне в руки не попадет ничего. И у меня была медицинская карточка, «голубой крест».
В больнице я сказал интерну: «Я давно подсел на очень тяжелые наркотики. Я сумел с них слезть, но теперь я идиот, пьющий таблетки и пускающий слюни. Можете мне помочь? Можете запереть меня там, где никто из моих так называемых друзей до меня не доберется?»
Скотт Эштон: Когда группа развалилась, я вернулся в Анн-Арбор и залег на дно, так сказать, зализывая раны. Я пытался слезть, это заняло два долгих года. Словно начинаешь жизнь сначала. Трудно объяснить, но это правда страшно. Мне было очень плохо.
Однажды, я всего полгода как слез, по телеку показывали шоу «Мисс Черная Америка», и одна из участниц отыгрывала нарка в ломке. Помню, мама сказала: «Через это ты прошел, Скотти?»
Я даже не смог ответить: «Мама, если бы ты только знала…»
Уэйн Крамер: Когда я сидел в тюрьме, один из моих товарищей принес мне подшивку журнала Biilboard. Я начал читать о Ramones – для меня они все выглядели, как Фред «Соник» Смит – оказалось, что их менеджером был Дэнни Филдс. Так что во всех статьях говорилось, что эти группы идут по стопам МС5, а там, где я сидел, слово «панк» звучало паршиво. Так что я смыл все статьи в толчок, потому что в тюрьме панк – это тот, кому дают по соплям и делают женщиной. Представь: «Я хочу сделать тебя своим панком» — за такие базары и убить могут.
Дата добавления: 2015-07-16; просмотров: 53 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Глава 23 | | | Глава 25 |