Читайте также:
|
Допетровская Россия отнюдь не представляла собой некую "черную дыру" в
области законодательства. Наоборот, за последние шестьсот лет сложились
правовые традиции и законоустановления, пусть и уступавшие
западноевропейским, но не намного. Можно ради экономии места отослать
читателя к книге профессора М.Ф. Владимирского-Буданова, считавшейся в 1886
лучшим университетским курсом, и переизданной в 1995 г.: "Обзор истории
русского права". Даже беглое знакомство с этим трудом способно многому
научить... [40]
Петр, ломавший, такое впечатление, все, до чего мог дотянуться, по
сути, ликвидировал старую систему русского права, переведя страну в режим
"чрезвычайщины". Россия управлялась не законами, а царскими указами,
полностью игнорировавшими прошлый опыт. Именно Петр стал родоначальником
"троек" и "внесудебных совещаний", впоследствии перенятых большевиками...
Даже Мэсси вынужден был признать: "Во всеобщей халатности, зависти,
продажности, как в болоте, увязла и едва не захлебнулась система управления,
которую он пытался создать".
Поняв, наконец, что с казнокрадством и взяточничеством (вызванными к
жизни его же реформами) обычными средствами не справиться, Петр создал
особые комиссии по расследованию. Каждая состояла из гвардейских офицеров --
майора, капитана и поручика, которым было приказано рассматривать дела и
вершить суд не по закону, а "согласно здравому смыслу и справедливости".
Известно, что творится, когда огромные полномочия получают люди, каждый
из которых имеет свой здравый смысл и по-разному понимает справедливость...
Брауншвейгский посланник Бебер писал: "...члены почтенного Сената, куда
входили главы знатнейших родов из всех царских владений, были обязаны
являться к какому-то лейтенанту, который судил их и требовал у них отчета".
Добавлю, что эти самые гвардейские офицеры сплошь II рядом совершенно
не разбирались в сложных делах, которые им предстояло решать по
"справедливости". О их поведении наглядный пример дает жалоба фельдмаршала
Шереметева, к которому нежданно-негаданно оказался приставленным гвардии
сержант Щепотьев. И не просто соглядатаем -- Щепотьев привез с собой
адресованную фельдмаршалу царскую инструкцию, где говорилось, что Щепотьеву
"ведено быть при вас некоторое время, и что он вам будет доносить, извольте
чинить". Другими словами, фельдмаршалу предлагалось следовать приказам
сержанта...
Сохранились письма Шереметева своему свату Головнну. В одном он
жалуется: "Он, Михаиле (Щепотьев -- А.Б.), говорил во весь народ, что
прислан он за мною смотреть и что станет доносить (приказывать -- А.Б.),
чтоб я во всем его слушал". Строчки из второго письма: "Если мне здесь
прожить, прошу, чтоб Михаиле Щепотева от меня взять... непрестанно пьян.
Боюсь, чево б надо мной не учинил; ракеты денно и нощно пущает, опасно, чтоб
города не выжег". Судя по сочувственному ответу Головина, репутация
Щепотьева была всем известна -- как самая незавидная.
Если так поступали с фельдмаршалом, одним из любимцев Петра, имевшим
огромные заслуги перед государством Российским, легко представить, как
куражились над менее высокопоставленными чинами облеченные высочайшим
доверием гвардейцы. Даже на заседаниях Сената, считавшегося высшим
правительственным учреждением, постоянно присутствовал гвардейский офицер,
чтобы своей властью отправлять в крепость тех, кто на заседании станет вести
себя "неподобающе и неблагопристойно".
Посланным в провинцию гвардейцам предписывалось "губернаторам
непрестанно докучать", чтобы они неотложно исполняли царские требования, в
противном случае гвардейцы должны были " как губернаторов, так и
вицегубернаторов и прочих подчиненных сковать за ноги, и на шею полонить
цепь, и по то время не освобождать, пока они не изготовят ведомости
(отчетность -- А.Б.)". В 1723 г. в Твери за волокиту со сбором налогов
тверского воеводу вкупе с прочим высшим начальством долго держали в оковах
по распоряжению гвардейского рядового солдата, нагрянувшего из Петербурга.
Солдат Преображенского полка Пустошкин посадил на цепь московского
вице-губернатора Войекова, имевшего чин бригадира (средний меж полковником и
генералом) -- а вдобавок чуть ли не всю губернаторскую канцелярию. Свидетель
этого, президент юстиц-коллегии граф Матвеев, уточняет, что чиновники были
нисколько не виноваты -- вызвавшие царский гнев неряшливо составленные
"ведомости" были делом рук не Войекова, а прежней администрации, но гвардеец
в такие тонкости не вникал...
В марте 1711 г. Петр сделал доносительство официальной государственной
службой. Было создано особое ведомство из чиновников-доносчиков, названных
фискалами, состоявшее из пятисот человек, а во главе их стоял обер-фискал, в
чью задачу входило "выведывать случаи злоупотребления и доносить на виновных
Сенату, невзирая на чины и звания". Доносительство стало профессией -- даже
большевики этого повторять не стали, держа своих многочисленных стукачей "за
штатом"...
Объективности ради нужно упомянуть, что порой фискалы и в самом деле
приносили пользу, вскрывая злоупотребления провинциальной администрации.
Однако все их благие дела были каплей в море произвола. Сама организация
этого ведомства создавала широчайшее поле для злоупотреблений -- в случае
правильности доноса половина штрафа шла в пользу фискала, в случае же, если
донос оказывался ложным, предписывалось фискалу "в вину того не ставить".
Даже в официальных документах на высочайшее имя встречались предложения
типа "Фискалов всех следует повесить ни одной рейке". Дошло до того, что
митрополит Стефан Яворский выступил в Москве с обличительной проповедью
против фискалов, справедливо заметив, что "они поставлены вне закона, тогда
как прочие отданы им на милость. Какой же то закон, например, поставить
надзирателя над судом и дать ему волю, кого хочет, обличить, поклеп сложить
на ближнего..." Петр на это никак не отреагировал (а ведь мог бы митрополита
и посадить, но не сделал этого, благородная душа...). Правда, чуть погодя
царь издал указ об ответственности фискалов за ложные доносы, но в указе
особо оговаривалось: если ложность доноса явилась следствием ошибки, фискал
освобождается от ответственности, "ибо невозможно фискалу во всем ведать
аккуратно". Однако и в случае доказанного злого умысла, побудившего к
ложному доносу, фискал подвергался лишь... "легкому штрафу, чтобы впредь
лучше осмотрясь доносил". Петр считал, что "лучше недоношением ошибиться,
чем молчанием"...
Обер-фискал Алексей Нестеров прославился тем, что отдал под суд даже
собственного сына. Однако через несколько лет появился указ, из которого
русский люд узнал, что Нестеров "1. Будучи обер-фискалом, не только за
другими противных дел (нарушений закона -- А.Б.) не смотрел, но и сам из
взятков и по дружбе многое в делах упущение делал; 2. В провинциальные и
городовые фискалы многих определял недостойных, и то за деньги, лошадьми,
запасами и разными другими вещами с них брал; 3. От разных чинов людей за
просьбу и предстательство к судьям и за произведение к делам брал многие
посулы деньгами и другими вещами".
Нестерова колесовали. Его преемник Михаила Желябужский, уличенный в
подделке духовных завещаний, был бит кнутом и сослан на каторгу. В общем,
как говаривали древние римляне: "Кто охранит охранителей?" Или"Quae mala
sunt inchoata in principio vix bono perguntur exitli".*
* Вещи, которые в принципе дурны в начале, редко завершаются добром в
конце (латинск.).
Сохранился рассказ о том, как однажды Петр велел обер-прокурору
Ягужинскому написать указ о ворах: если выраженная в деньгах стоимость
украденного достаточна для покупки веревки, надлежит ее купить и вора на ней
повесить. Ягужинский (сам мастак по части казнокрадства и взяток) ответил,
что в случае принятия такого указа Петру грозит опасность остаться вовсе без
подданных. Если это и анекдот, то основанный на суровой реальности
петровской эпохи, когда Меншиков, к примеру, ухитрялся присваивать не просто
имения, а целые город а...
Много написано о чудовищном расцвете бюрократии при Петре. Что
характерно, причиной этому были не русские нравы (хотя и до Петра волокиты в
делах хватало), а опять-таки механически позаимствованные на Западе модные
идейки.
Полузабытый ныне публицист Е. Гайдар в простодушии своем полагал: стоит
только "ввести" рынок и отменить всякое государственное регулирование, как
все наладится само собой, и потекут молочные реки в кисельных берегах. Петр,
духовный отец всех российских интеллигентов, попросту увлекся диаметрально
противоположными, новыми в ту пору теориями "регулярности государственного
строя", созданными Гроцием, Пуфендорфоми Вольфом. Считалось, что стоит лишь
ввести "хорошие" правительственные учреждения, как на земле наступит рай
земной. Знаменитый философ Лейбниц в переписке с Петром выразил эти тезисы,
ясно: "Опыт достаточно показал, что государство можно привести в цветущее
состояние только посредством учреждения хороших коллегий, ибо как в часах
одно колесо приводит в движение другое, так и в великой государственной
машине одна коллегия должна приводить в движение другую, и если все устроено
с точною соразмерностью и гармонией, то стрелка жизни будет показывать
стране счастливые часы".
Петр был большим любителем всяческой механики... Идеи Лейбница дополнял
Вольф, поучавший, что государство должно руководить абсолютно всем:
"Правительство должно иметь право и обязанность принуждать каждого к работе,
установлять заработную плату и цену товаров, заботиться об устройстве
хороших улиц, прочных и красивых зданий, услаждать зрение обывателей
радующими глаз картинами, а уши -- музыкою, пением птиц и журчанием воды,
содействовать общественному развлечению театральными представлениями и
другими зрелищами, поощрять поэзию, стараться о школьном воспитании детей,
наблюдать за тем, чтобы взрослые подданные прилежали добродетели и
благочестию". Подданные же, по Вольфу, "должны с готовностью и охотно делать
то, что власть НАХОДИТ НУЖНЫМ для общего благополучия".
Петра это так восхитило, что он стал настойчиво звать Вольфа в Россию
осуществлять идеи на практике, предлагал даже пост президента создаваемой
Академии наук. Однако хитрый немец, должно быть, прекрасно понимал, как
велика разница меж теоретическими умствованиями и повседневной практикой --
и в Россию не поехал...
Однако Петр с обычной своей энергией принялся все и вся
регламентировать...
Предписывалось ткать холсты только определенной ширины*, под страхом
каторги запрещалось выделывать кожу для обуви дегтем, употребляя для этого
ворвань, жать было приказано не серпами, а "малыми косами с граблями",
уничтожить окошки для выливания воды в бортах судов, заменив их помпами;
жителям Петербурга запретили пользоваться гребными лодками и предписали
обзавестись парусными (причем до мельчайших подробностей указывалось, как их
красить и чинить). Печи предписывалось ставить не на полу, а на фундаментах,
потолки непременно обмазывать глиной, крыши крыть не досками, а черепицей,
дерном или дранкой, могилы для умерших устраивать по единому утвержденному
образцу, живым обязательно ходить в церковь по праздникам и воскресеньям, а
священникам -- "во время литургии упражняться в богомыслии".
* Этот указ практически погубил производство холста в Архангельске: "В
прежнее время у города большой торг был, много тысяч крестьян кормилось, а
когда указ состоялся, то крестьянству прибыла немалая тягость, а в казну
убыток, потому что у иных в избах и места столько нет, где широкий стан
поставить. Разорились от этого все крестьяне северные".
Во всех случаях издавались пространные царские указы, где сам Петр
расписывал "от сих и до сих" -- так что указы, по сути, превращались еще и в
длиннейшие "поучения", как было с повелением Петра "запретить жителям
невской столицы ездить на невзнузданных лошадях и выпускать со дворов без
пастухов коров, коз, свиней и других животных". Государь император самолично
занимался вопросами, которые должен решать какой-нибудь полицмейстер...
Подозреваю, подобные указы и были спародированы Салтыковым-Щедриным в
"Истории города Глупова", когда один из тамошних градоначальников издает
указ "О правильном печении пирогов". Чертовски похоже на Петра...
Между прочим, лечиться тоже следовало по указу. Попив минеральной
водички с олонецких источников, Петр нашел ее отменной -- и велел подданным
в приказном порядке ездить "для поправления недугов на олонецкие воды".
Когда многим водичка не помогла и не получившие исцеления стали роптать,
Петр срочно издал очередной указ, в котором объяснялось, что отдельные
неуспехи в лечении водами вызваны... несоблюдением пациентами высочайше
утвержденных правил лечения.
Воеводы на местах, засыпанные грудой указов, потихоньку, надо полагать,
приходили в состояние полного отупения. В частности, воеводам предписывалось
"заботиться о сиротских домах, академиях и школах, а также госпиталях".
Однако, кроме Петербурга и пары-тройки больших городов, госпиталей нигде не
было -- как не было нигде сиротских домов, кроме Петербурга. Академии
имелись только в Москве и Киеве...
История сохранила память о самоотверженной деятельности вятского
воеводы Чаадаева, который попытался добросовестно выполнить очередной указ и
основать хотя бы школу. Нашел даже учителей и комнату, остановка была за
малым -- полным отсутствием учеников. Воевода применил типичные для той
эпохи методы -- разослал по уезду солдат, те наловили достаточное количество
подходящих по возрасту подростков. Естественно, при первом же удобном случае
ученики разбежались. Воевода махнул рукой на сие "просветительское
предприятие" и не только не завел академии, но и школ больше не открывал
(должно быть, прекрасно понимал, что в Вятском уезде кадров для академии и с
драгунами не разыщешь).
Столь мелочная регламентация привела к тому, что чиновники на местах
вообще перестали проявлять инициативу, в любой мелочи требуя инструкций
Петра. Соликамский воевода доносил сенату, что местная тюрьма пришла в
жалкое состояние: "тюремный острог и избы весьма прогнили и стоят на
подпорах, так что арестанты того и гляди разбегутся" -- и просил царского
именного разрешения на ремонт. Однако его перещеголял московский губернатор,
который не осмелился без царского указа... починить снесенную паводком
деревянную мостовую...
Начитавшись Лейбница, Петр учредил коллегии -- нечто вроде министерств.
Увы, механизм работал вовсе не так, как Лейбницу представлялось в Европах...
С.М. Соловьев пишет: "Колеса в новых машинах не пошли хорошо; вместо того,
чтобы приводить друг друга в движение, они иногда зацеплялись друг за друга
и мешали общему движению".
Характернейший пример -- случай с финансовой коллегией. Ее нормальная
работа зависела от своевременной присылки из губерний отчетности.
Распоряжение об этом было сделано в 1718 г. -- губернии никак не
отреагировали и не единой бумажки не прислали. В 1719 г. им вновь напомнили
о необходимости сдать отчеты -- и вновь молчание.
По губерниям помчались гвардейцы с приказом "сковать за ноги и на шею
положить цепь, и в приказе держать, покамест не изготовят все нужные
ведомости". Не помогло. Гвардейцы дружно доносили, что одни губернаторы и
воеводы еще не кончили составлять отчетность, "а другие ничего и не
учинили". В Азовской губернии подпоручик Селиванов попробовал было посадить
под арест волокитящих чиновников, но они "силою" вырвались из-под караула и
разбежались... Шел 1721 г., а с мест не поступило ни единого отчета, в
центре представления не имели о доходах и расходах провинции.
Чтобы навести порядок, Петр пошел по избитому пути, блестяще
высмеянному Паркинсоном, -- раздул штаты. В довесок к коллегиям были
учреждены "министерские консилин". И началось...
Коллегии были подчинены сенату, но начальники трех важнейших --
военной, морской и иностранной -- сами были членами как сената, так и
"министерских консилий". А потому сносились с царем, минуя сенат. По
определению П.Н. Милюкова, "между тремя инстанциями центрального управления
-- консилией министров, сенатом и коллегиями -- не существовало правильного
иерархического отношения: власть учредительная, законодательная и
исполнительная беспорядочным образом мешались в каждой из них".
Петр, по сохранившимся сведениям, стал разрабатывать проект новой
бюрократической конторы, которая исправит положение, но умер, не успев
родить очередного монстра...
Положение усугублялось еще и дефицитом на местах мало-мальски
подготовленных людей. Дошло до того, что провинциальное начальство силком
отнимало друг у друга грамотеев. Известна анекдотичная (но рядовая) история
о том, как камерир Калужской провинции* послал людей и форменным образом
взял в плен подьячего с писцом, служивших в воеводской канцелярии. Воевода
стал слезно просить, чтобы камерир хоть писца-то вернул, но тот встретил
воеводского посланца "с неподобною бранью, кричал на него и грозил, что
ежели кто писца возьмет, того он, камерир, шпагою насквозь просадит".
Воевода, оставшись без грамотеев вовсе, не сдался и отрядил к камериру
"военную силу" -- оказавшихся под рукой капитана Тюнина и рейтарского сына
Анненкова. Однако бравый финансист отбил и эту атаку. Капитан Тюнин
жаловался воеводе: "Оный камерир говорил мне, чтобы я впредь за этим
подьячим не ходил, а ежели опять приду, то обесчещен буду; Анненкову же
говорил: ежели ты для взятья оного подьячего опять придешь, то я тебя буду
бить батожьем по спине и по брюху, да еще возьму дубину и руки-ноги тебе
переломаю".
* Камерир -- начальник финансового управления провинции; подчинялся не
местному воеводе, а столице, что усугубляло неразбериху в делах.
Местные власти вдобавок ко всему, как уже говорилось выше, подчинялись
разным центральным ведомствам, а потому архивы полны документами,
живописующими, как "воевода обругал в присутствии площадными словами
камерира", "камерир дерзнул бесчестить побоями воеводу", "воевода и камерир
били смертным боем земского комиссара". Впрочем, мода расходилась из столицы
-- "в сенате подканцлер Шафиров бранил вором обер-прокурора
Скорнякова-Писарева".
В Муромской провинции местный священник отважился подписать
свидетельство, что избитый земским комиссаром крестьянин умер не "своей
смертью", а от побоев. Комиссар нагрянул к попу во двор с командой,
обнаружил, что тот не платил три года налог на баню, -- и неделю держал под
арестом. Освободился бедный попище лишь после того, как пообещал в виде
взятки стог сена. Комиссар его, однако, засадил вновь -- в свинарник,
полураздев, и "морил студеной смертью трое суток". Выбив неуплаченные
налоги, выпустил, но расписки не дал -- мало того, средь бела дня унес со
двора у попа трех породистых гусей. Легко догадаться, как обращались с
"простым" народом, если этакие измывательства над лицами духовными сходили с
рук...
При этом нужно добавить, что "задержки зарплаты" петровского времени
способны были ужаснуть даже нынешних отощавших врачей с учителями...
Архангельские приказные люди жаловались в 1720 г., что им еще не выдано
жалованье за... 1717! Доходило до того, что крестьяне сами, видя жалкое
положение чиновников, приносили им кто пшенички, кто копеечку. Когда фискалы
сцапали подьячего одной из губерний за взятку, на защиту бедолаги встали
крестьяне и простодушно объяснили, что они "своим желанием" дали тому денег,
а то бы с голоду помер...
Даже столь важная персона, как обер-секретарь сената Щукин, бил челом
Петру: "не получая содержания, изжив свое малое именьице, пришел в крайнюю
нищету и мизер". Вдобавок, за два с лишним столетия до сталинских займов,
всех поголовно чиновников обязывали отдавать часть жалованья "на нужды
государства".
В 1726 г. Екатерина I, понимая, что на выплату жалованья
гсусударственным служащим в казне нет денег, вынуждена была... узаконить
взятки. Жалованье отныне выплачивали только президентам коллегий, "а
приказным людям не давать, а довольствоваться им от дела по прежнему
обыкновению от челобитчиков, кто что даст по своей воле, понеже и наперед
того им жалованья не бывало, а пропитание и без жалованья имели".
О деятельности судебных учреждений при Петре не хватает духу
рассказывать подробно. Опишу лишь одно-единственное (в общем, рядовое для
того времени) дело.
В 1703 г. крестьяне Новодевичьего монастыря убили крепостного --
человека соседнего, кашинского, помещика Кисловского. Возбудили дело.
Посланного для ареста и розыска солдата крестьяне встретили "всей волостью с
дубьем", и служивый ретировался, прихватив попавшегося под руку мужичка
Ивана Дворникова. В губернской канцелярии Дворникова немного подержали и по
недостатку улик выпустили, благо сам истец в то время как раз поступал на
военную службу и в суд не ходил.
Прошло семнадцать лет. Кисловский, дослужившись до поручика и получив
отпуск, вернулся в имение -- и вновь возбудил дело против Дворникова.
Дворникова опять посадили -- и он провел в ожидании рассмотрения дела два
года за решеткой. Впрочем, сидел он своеобразно -- поскольку денег на его
содержание не отпускалось, сторожа каждое утро в течение этих двух лет
отпускали своего узника в город -- собирать милостыню или подрабатывать по
мелочам. За решеткой бедолага только ночевал.
На третий год какой-то шутник сдуру наплел Дворникову, что того
собираются отправить в Преображенский приказ (заведение, дублировавшее
жуткую Тайную канцелярию). Дворников с перепугу сбежал, приписался к
Новодевичьему монастырю, где его и застала первая петровская "ревизия" --
перепись податного населения. Кисловский, узнав, где обретается ответчик,
послал бумагу в монастырь (по тогдашним правилам монастырского крестьянина
нельзя было так просто взять с монастырских земель, если дело было чисто
уголовным). Монахи посадили Дворникова под замок, через неделю пришли к
выводу, что дело подсудно не им, а светскому суду.
Дворникова под конвоем отправили в кашинскую "судных и розыскных дел
канцелярию". Пока конвой добирался туда с арестантом, канцелярию
ликвидировали очередным высочайшим указом.
Вернули в монастырь. Потом повели к земскому комиссару, но тот заявил,
что преступление совершено не на его территории. После долгой переписки
Дворникова отвезли в Углич, на допросе, как водится, стали пытать, отчего он
умер в ноябре 1723-го. Кисловский, однако, продолжал дело против монастыря,
требуя с того, как с хозяина Дворникова, денежного вознаграждения за
случившееся двадцать пять лет назад убийство его крепостного (к которому,
очень может быть, Дворников был и непричастен). Только через двадцать семь
лет, в 1730 г., Кисловский, ставший к тому времени майором, получил бумагу,
что дело решено в его пользу, но получил ли он свои денежки, неизвестно...
С одной стороны, судьи, как и прочие чиновники, были до предела
запуганы потоком указов и атмосферой всеобщего страха. Историк областных
реформ Петра М.Н. Богословский пишет: "Возможно ли правосудие там, где суд
лишен твердости и уверенности в своих действиях? Где каждый состоявшийся
приговор может быть тотчас же изменен, где сам судья произносит приговор
неуверенным голосом? Судья того времени действовал с той же нетвердостью, с
какой действует человек, которому никто не верит. Ему не верило общество,
которое он судил: оно не видело правды в его приговорах и искало ее выше;
ему не верила власть, которая его поставила: она боялась, хватит ли у судьи
сил справиться с доверенным ему делом. Кончалось тем, что менее всего судья
стал верить в самого себя, и вот почему он, опасаясь всяких апелляций и
ревизий, предпочитал, принимая челобитную, не давать ей никакого дальнейшего
движения. Посмотрите любую вязку дел, оставшихся от судебных учреждений
Петра: значительно большая часть судебных дел, в ней находящихся, не
окончена, и на многих из них вы видите надпись, сделанную уже в царствование
Екатерины II: "передать в архив к вечному забвению".
С другой же, судьи вносили свою лепту в царившее повсеместно
противостояние всех и всяческих властей. Подробно об этом рассказывает
опять-таки Богословский. Читая, не знаешь, смеяться или плакать -- право же,
нынешние неурядицы кажутся детскими играми...
"В Переяславле-Залесском воевода по прибытии к месту службы нового
судьи пригласил его принести положенную присягу, а судья обиделся на это и
велел ответить, что он к присяге не пойдет, потому что не признает за
воеводой никакого права приводить к присяге его, судью. Владимирский воевода
доносил на владимирского судью, что он в делах чинит волокиту и продолжение,
а его, воеводу, не слушает и впредь слушать не хочет, не только не сообщает
воеводе ничего о ходе судебных дел, но и отказывается сообщить ему
инструкцию (т.е. очередные рассылаемые на места правительственные указы --
А.Б.) Владимирский судья, в свою очередь, жаловался на вмешательство воеводы
в судебные дела. Архангельский судья, как только прибыл на место службы,
начал перебранку с вице-губернатором и грозил ему, что "будет сидеть на его
месте". Великолуцкий воевода отказался дать помещение судье, отобрал у него
команду драгун, назначенную для ловли разбойников, сам разбирал судебные
дела, а челобитчиков, которые обращались не к нему, а к судье, "устращивал".
Новгородский воевода Поссорился с судьей, и воевода отказался отвести
помещение для суда и тюрьмы, за теснотой помещения пришлось остановить
судопроизводство, и многие колодники, как донес суд, "помирали от духоты".
Когда юстиц-коллегия прислала воеводе указ дать суду помещение, воевода
медлил исполнить это, и только спустя порядочное время известил судью, что
он может со своими асессорами перебраться на старый воеводский двор. Судья
утром на другой день пришел на службу по новому адресу, но у ворот ему
преградил дорогу часовой с ружьем, который объявил судье, что воевода "не
велел судье иметь канцелярию на этом дворе". Воевода не только не давал суду
помещения, он еще строго запретил ратуше посылать в суд какие-либо справки и
преследовал тех из обывателей, что обращались в суд; у посадского Щеколдина
(свободного человека! -- А.Б.) схватили жену и по распоряжению воеводы
посадили в тюрьму за то, что посадский жаловался в суд. А посадского Попова
жестоко избил тростью по голове камерир за такое же "преступление".
Угличский воевода отвел судье такое помещение, что тот только руками развел:
"Только изба одна, и та вся гнила, и кровля развалилась, и течь от дождя
великая, и в окошках рам нет", подьячих же воевода прислал таких, что судья
не знал, как от них избавиться, потому что они были всегда беспросыпно пьяны
и никаких дел делать не могли. И так было всюду. Всюду, по словам одного
указа юстиц-коллегии, местные власти, забыв веление генерального регламента
быть всем властям меж собой в единении и "чинить друг другу вспоможение, "с
яростью и презрением тщатся" уничтожить одна сделанное другой".
На стенах присутственных мест в это время висел повсюду указ Петра,
повелевавший судьям защищать "бедных людей, вдов и сирот безгласных и
беспомощных, которым сам его царское величество всемилосердным защитителем
есть и взыскателем обид их напрасных"... Помимо всего прочего, Петр еще и
создатель системы государственного лицемерия, когда декларировалось одно, а
делалось другое. Предшественники Петра, не свободные от жестокости и
взяточничества, все же не жили "двойной моралью" -- у них на стенах не
висело всевозможных утопически-лицемерных казенных бумаг, полностью
противоречащих тому, что в данном помещении творилось.
Знаменитый крестьянский мыслитель Посошков, живший во времена Петра,
оставил интереснейшие записки. О суде он, в частности, сообщает, что
состояние суда в России "зазорно": "не только у иностранцев-христиан, но и у
басурман суд чинят праведно, а у нас вера святая, благочестивая и на всем
свете славная, а судебная расправа никуда не годная; какие его
императорского величества указы ни состоятся, все ни во что обращаются, и
всяк по своему обычаю делает..."
Юстиц-коллегия, тогдашнее министерство юстиции, плакалась сенату, что
подчиненные ей суды даже не платят наложенных на них за волокиту коллегией
штрафов. И в полном соответствии с повседневной практикой просила "послать
по судам расторопных гвардейцев, дабы понуждали судей скорее делать дело".
Неудивительно, что и с самим "министерством юстиции" обращались порой
вовсе уж пренебрежительно. Однажды рядовой фискал по фамилии Косой, на
что-то рассердившись, "с изменившимся лицом и с криком великим приблизился к
президентскому (т.е. министра юстиции! -- А.Б.) столу и, ударяя в стол
рукой, говорил, что онде не послушен будет никакому суду до прибытия его
царского величества".
В другой раз секретарь губернской канцелярии (то есть чин, согласно
табели о рангах приравненный к поручику -- А.Б.) узнал, что некий посадский
пошел в юстицколлегию, чтобы принести жалобу на действия этой самой
канцелярии. Недолго думая, секретарь послал драгун, и те с матами да
рукоприкладством уволокли жалобщика из приемной министерства юстиции, сорвав
заседание коллегии...
Что уж тогда удивляться общепринятой практике, когда посыльных из суда
в деревнях встречали "с дубьем, с цепами и кольями заостренными и шестами
железными". Даже незнатные юнцы-недоросли, поддавшись общему настроению,
нахальничали сверх меры. Когда к "школьнику математической школы навигацких
наук" Зиновьеву явился подьячий с солдатами, чтобы отвести его в суд для
дачи свидетельских показаний (брат школяра, драгун, обвинялся в разбое и
грабеже), юный навигатор схватил полено и, умело им действуя, вышвырнул
пришедших во двор. В суд его доставили, лишь вытребовав военное
подкрепление...
И, наконец, именно Петр выдвинул тезис, что признание -- царица
доказательств... Нет нужды подробно рассказывать, с какой готовностью
ухватились за этот тезис через двести лет товарищи чекисты и в каких
масштабах его применяли...
Наконец, никак нельзя обойти вниманием петровские законы "о
единонаследии" и "о порядке престолонаследования".
"Закон о единонаследии", механически выдернутый из западноевропейского
законодательства, заключался в следующем: помещик, имевший несколько
сыновей, мог отныне завещать все свое недвижимое имущество кому-то одному
(не обязательно старшему, по своему выбору). Если он умирал без завещания,
вся недвижимость переходила к старшему сыну. Впрочем, касалось это не только
помещиков, но и "всех подданных, какого чина и достоинства оные ни есть".
Намерения, а первый взгляд, были самые благие: во-первых, не дробить
имущество до бесконечности, вовторых, заставить "обделенных" поступать на
службу, идти в торговлю, в частное предпринимательство, в искусство.
Однако, как с роковым постоянством случалось со всеми петровскими
новшествами, красиво выглядевшие на бумаге идеи при практическом претворении
их в жизнь превратились в источник неразберихи, вражды, сломали многие
судьбы. Вполне естественно, помещики, внезапно оказавшиеся перед
необходимостью делить своих детей на "богатых" и "нищих", всеми способами
старались обойти закон: продавали часть деревень, чтобы оставить деньги
"обделенным", с помощью клятвы на иконе обязывали "единонаследника"
выплатить остальным их долю деньгами -- что полностью подрывало идею
"недробления". В докладе, поданном в 1730 г. Сенатом императрице Анне
Иоанновне. указывалось, что этот закон "вызывает среди членов дворянских
семей ненависти и ссоры и продолжительные тяжбы с великим для обеих сторон
убытком и разорением, и небезызвестно есть, что не токмо некоторые родные
братья и ближние родственники враждуют между собою, но и отцов дети побивают
до смерти". Стремясь обеспечить младших, отцы распродают движимый инвентарь
в их пользу, оставляя иногда наследнику деревни и хозяйства "без лошадей,
скота, орудий и семян, отчего как наследники, так и кадеты ("обделенные" --
А.Б.) в разорение приходят". Сенаторы докладывали: "Пункты об единонаследии,
как необыкновенные сему государству, приводят к превеликим затруднениям в
делах".
Более того, все продекларированные благие намерения насчет свободы
"определяться в ремесла, торговлю и искусства" так и остались на бумаге.
"Хотя и определено по тем пунктам, дабы те, которые деревням не наследники,
искали бы себе хлеба службой, учением, торгами и прочим, но того самим
действием не исполняется, ибо все шляхетские дети, как наследники, так и
кадеты, берутся в одну службу сухопутную и морскую в нижние чины, что кадеты
за двойное несчастье себе почитают, ибо и отеческого лишились, и в
продолжительной солдатской или матросской службе бывают, и так в отчаяние
приходят, что уже все свои шляхетские поступки теряют".
Одним из немногих толковых поступков императрицы Анны как раз и стала
отмена в том же году "пунктов о единонаследии".
Еще более страшную роль в русской истории сыграл "Закон о
престолонаследии". Петр сочинил его после убийства родного сына, царевича
Алексея. Нам усердно вдалбливали в голову, что Алексей "хотел вернуть страну
на застойный путь". Однако сейчас об этом деле известно достаточно, чтобы
говорить со всей уверенностью: Алексей (европейской образованностью, кстати,
неизмеримо превосходивший нахватавшегося вершков папашу) всего-навсего
намеревался вернуться на допетровский путь развития -- никоим образом не
отрицавший реформ, но избавленный от всех пороков петровских деяний. Путь
постепенной, разумной эволюции, исключавшей идиотскую ломку и шараханья в
крайности... Но поскольку Петр признавал единственно правильным путем только
свой, с сыном он расправился беспощадно, между делом нарушив данное ему
честное слово (когда посланные за Алексеем за границу объявили ему, что в
случае возвращения царственный отец клянется своей честью не преследовать
более сына).
В феврале 1722 г. Петр объявил указом, что отныне всякий будущий
российский самодержец волен сам назначать себе преемника, отменив закон о
старшинстве.
Новый закон еще при жизни Петра встретил глухой ропот и неприятие в
народе (разумеется, с недовольными боролись кнутом и топором). А после
смерти Петра, как писал историк начала века Князьков, "отсутствие мужского
потомства и наличие среди женского потомства двух линий наследниц -- дочерей
царя Ивана и царя Петра -- сделало, при отсутствии узаконенного и всем
объявленного порядка престолонаследия, то, что русский престол в течение
всего XVIII века был игралищем судьбы, причем решающую роль в праве
претендентов на престол играла гвардия, руководившаяся своими симпатиями и
антипатиями к отдельным лицам" [102].
Следует поправить: не только в течение XVIII в. После смерти Петра
гвардия ровно сто лет устраивала либо пыталась устраивать перевороты. Павел
I в 1797 г. отменил "Законе престолонаследии", но сам стал жертвой
убийцгвардейцев. Гвардия попыталась ив 1825 г. по заведенному порядку
вмешаться в судьбу трона, но Николай I пушечным огнем вымел остатки
дворянской "махновщины"...
Дата добавления: 2015-07-16; просмотров: 65 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| ВОЕННОЕ ДЕЛО | | | ОБРАЗОВАНИЕ, КУЛЬТУРА |