ГИМНАЗИЯ 7 страница

На улице было еще сумеречно. Небо, грязно малиновое, виселонизко. Меня обогнал трамвай, -- сквозь его заснеженные стекларасплющенными апельсинами просвечивало горевшее в вагонеэлектричество. Позади трамвая опавшая сетка бороздила и белойструей снега била верх. Мне представилось, как в вагоне, звонкопотрескивающем от мороза, где кисло пахнет мокрым сукном, тесносидят и стоят люди и опыхивают друг друга густыми парами своегоутреннего, гнилью пахнущего дыхания. Впереди меня шел старик спалкой. Он часто останавливался, подпирался палкой в живот иподолгу и хрипло харкал. Глаза его, когда он останавливался икашлял, смотрели на снег так, словно видели там нечто ужасное.И каждый раз, когда он выхаркивал зеленое, -- мое горло делалоглоток, и мне представлялось, что я глотаю то самое, что онсплевывает. Никогда не думалось мне, что человек, что все людимогли бы внушать такое непомерное отвращение, как я эточувствовал в это утро. На углу ветер трепыхал афишей на театральном столбе. Когда явошел в его полосу, то мимо гремевшего цепями грузовика --через улицу перебежала девочка. На другой стороне тротуара матьвидимо закаменела в страхе, но когда ребенок невредимо добежалдо нее, то она больно схватила его за руку и тут же побила.Сделав глаза щелками и рот четырехугольником -- ребенок ревел.Все было ясно: мать скверно мстит своему ребенку за тот страх,который она по его вине перечувствовала. Но если таково толучшее, чем хвастается человек, -- мать, то каковы же остальныелюди. На улице посветлело и уже стало утро, когда я вошел к себе водвор. На дорожке был свеже посыпан яркий желтый песочек, накотором чьито новые калоши вдавили оспенные следы. Садик длягоспод был запущен и грязен. От сброшенного туда со всего двораснега он приподнялся над двором и в нем укоротились деревья. Вснегу этом беспорядочно лежали мокрые черные доски и только струдом можно было признать в них, затонувшие в сугробах,сиденья скамеек. Матвей чистил мелом дверную ручку, свободной рукой дергаясовершенно так же, как и той, что совершал работу, но когда яприблизился, -- зазвонил телефон, и он сбежал в будку. Яподнялся по лестнице и отпер дверь. Бросив фуражку на подставкувисячего зеркала, которое закачало обеденный стол с неубраннымс вечера самоваром, -- стараясь ступать тише, я прошел покорридору и вошел к себе в комнату. В первое мгновение меня удивило, что у окна еще горит лампа,и я даже попытался припомнить -- когда же я ее забыл потушить.Но уже из кресла, руками тяжко опираясь на ручки, мне навстречуподнялась моя мать. Глядя мне пристально в глаза, она медленноприближалась. Я посмотрел в ее глаза и сразу вокруг меня сталоужасно тихо. В кухне, лопающимися струнами, капал водопровод.-- Вор, -- едва шевельнув губами на желтом личике, сказаламать. Она сказала это страшное слово отчетливым шепотом и дажене зажмурилась, когда, -- подчиняясь какой-то внешнейнеобходимости действий, одновременно выполняя и ужасаясь ею, --размахнулся и ударил ее по лицу. -- Мой сын вор, -- спокойно игорестно, словно рассуждала сама с собой, прошептала мать, истрашно тряся седой головой и помедлив точно ожидая, не ударюли я еще раз, медленно с жалко висящими плечами и руками, пошлак двери. Под каменным подоконником в трубах отопления что-то щелкало,шипело, лилось. Оттуда шла душная теплота. На столе, не даваясвета, в лампе желто тлела проволока. Нос мой запух, непропускал дыхания. А за окном соседний дом начал морщиться; еготруба оторвалась и мокро расползалась в металлических небесах.Но я не старался сморгнуть заливавшие глаза слезы. Через полчаса я подходил к дому, где жил Яг. У подъезда стоялизвозчик, нагруженный чемоданами. Рядом, одетый по дорожному,суетился Яг со своей "испанкой". Завидя меня и путаясь вогромной своей дохе, он подбежал мне навстречу и обнял меня. Вдвух словах я рассказал, что дома у меня случиласьнеприятность, что я, можно сказать, остался без крова, и Яг сбодрой возбужденностью человека, торопящегося в отъезд, даже недав мне досказать до конца, и восклицая, что это прекрасно, идаже, вот истинный Господь, очень даже кстати предложил мненемедленно же поселиться в его комнате. Крепко сжимая мою руку, он потащил меня в дом, на ходубуркнул выносившей баул горничной, что все три месяца, которыеон пробудет в Казани, в его комнате буду жить я, -- все такжебегом протащил меня по лестнице и потом сквозь залу до своихдверей, вставил ключ, с сердитым видом сунул мне в руку пачкуденег, повторяя при этом ни-ни-ни, и еще раз поспешно обнявменя и извинившись, что боится опоздать на поезд, махнув рукойубежал. Оставшись один и отперев дверь, я со странным чувством вошелв свое новое жилище. Все произошло слишком быстро и отбессонной ночи меня гадко мутило. В комнате был беспорядок,какая-то покинутость и тоска отъезда. На столе стояли грязныетарелки, остатки ужина и куски хлеба. Я отломил кусочек, нолишь только почувствовал его во рту, как тут же, не разжевав,проглотил, ощутив небывалую пустоту и дергающую воздушность вскулах. Впервые узнавая, что значит голод после кокаина, я сталжадно есть, руками обрывая сальное мясо, -- обморочно дрожарукой и шеей, напихивая рот, проглатывая снова, набивал,испытывая желание рычать и в то же время чувствуя нервныйхохоток над этим желанием. А когда съев и сразу сонно отяжелев,хотя мог еще съесть много, доплелся до дивана и лег, то тотчасв протянутых ногах что-то мягко, недвижно задергало. Иприснилось мне, как моя бедная старая мать, в рваной шубенкешагает по городу и мутными и страшными глазами ищет меня.

* МЫСЛИ *

Дата добавления: 2015-07-16