Мои похороны

Во время зимы 1986 года я так тяжело болела, что даже не знала, сумею ли выжить. Мне тогда было тридцать шесть лет. Это была третья зима, когда мне приходилось бороться с приступами астмы, плевритом, пневмонией и тяжелым бронхитом. Мне было так трудно дышать, что Стиву приходилось буквально заносить меня на второй этаж, в спальню. Одолеть лестницу самостоятельно было не в моих силах. Мой надрывный отрывистый кашель разносился по всему дому днем и ночью.

Ничто не могло избавить меня от кашля, даже специальная микстура с наркотическим веществом и гора таблеток от кашля, возвышающаяся на моем ночном столике. Мне прописали такое количество лекарств, которые я должна была принимать через различные промежутки времени, что мне просто не удавалось проследить за этим. Стив попытался помочь мне, нарисовав таблицу приема различных препаратов и прикрепив ее рядом с кроватью. Но это не помогло: я была так слаба, что не могла разбирать слова и цифры на таблице. Так что Стиву пришлось самому следить за приемом таблеток.

Облегчение приходило, лишь когда я ненадолго засыпала, но и сны перебивались приступами мучительного кашля. Измученная болезнью и отравленная медикаментами, я не могла заботиться о шестилетней Саре и трехлетнем Чейзе. Стив разрывался между работой, заботой обо мне и детях. Но, как бы он ни старался, ворох грязного белья становился все выше, детские игрушки были разбросаны по всему дому, а Сара и Чейз страдали от недостатка внимания. Я забыла о том, что такое порядок, и просто не имела am справиться с самой легкой работой.

Мне нужно было соблюдать строгий постельный режим либо дома, либо в больнице. Я не хотела ложиться в больницу, но знала, что все равно не смогу уделять внимание Саре и Чейзу, где бы ни находилась. Итак, мы позвонили по телефону моим родителям и попросили их забрать к себе детей, пока я не выздоровею. Холодным январским днем Стив отвез Сару и Чейза в аэропорт и посадил их на самолет, летящий до Нью-Йорка. Я была слишком слаба, чтобы беспокоиться о своих близких, едущих по опасным обледеневшим дорогам, и чувствовала лишь облегчение при мысли о том, что мне предстоит заботиться лишь о себе и ни о ком другом.

В нашем доме никогда прежде не царила такая тишина. Я лежала в постели и, с трудом делая каждый вдох, слышала, как скрипели мои легкие, словно ржавые дверные петли. Мой одурманенный лекарствами мозг усиливал все звуки, раздающиеся вокруг: шипение радиатора, гул проезжающих мимо дома машин, лай соседского терьера. Когда ветер усиливался, наш старый дом скрипел и стонал, а верхушки елей за окном изгибались в диких спазмах. Я была благодарна, по крайней мере, что нахожусь в теплой спальне и не должна выходить на стужу. В промежутках между приступами кашля я наблюдала за тем, как тают под лучами восходящего солнца ледяные разводы на стеклах. Часы и минуты не имели для меня значения. Я отсчитывала время по рассвету, наступлению дня, приходу сумерек и наступлению ночи.

Однажды во второй половине дня, когда в комнате начало темнеть, а тени, отбрасываемые мебелью, становились все глубже, я лежала совершенно измученная и отчаянно мечтала о сне. Приступы кашля не позволяли мне забыться на протяжении всего дня, и мой разум часами балансировал в сумеречной зоне, разделяющей состояния сна и бодрствования.

В ту же минуту, когда усталость победила и я стала погружаться в сон, перед моим мысленным взором предстал образ хрупкого мужчины средних лет. Вначале я видела только его лицо: взгляд темно-карих глаз пронизывал меня насквозь. Я пыталась удержать видение и подробнее рассмотреть его. Образ был реален и отчетлив. Я сосредоточилась на нем и уже через несколько минут смогла различить фигуру человека и комнату, в которой он находился. Он лежал на кровати, одетый во все белое. Его тело со всех сторон было обложено подушками. Я слышала, как он кашляет, с трудом вдыхает воздух и сплевывает кровь в носовой платок. Женщина, одетая в платье, сидела у его изголовья. На ее лице застыло тревожное выражение.

Я в это время тоже лежала на кровати и с трудом дышала. Его положение показалось мне до странности знакомым.

Сила видений притягивала меня – в них была реальность и от них исходил свет, несвойственный для дневной дремы. К тому же я знала, что не сплю, так как слышала лай соседского пса под дверью дома. Я забыла о боли и кашле. Прошло напряжение, и дыхание стало более медленным. Я не двигалась, закрыв глаза, сконцентрировалась на образах и направила на них все свое внимание.

Все в этой картине было для меня необычайно знакомым: и резная кровать, и белоснежное белье, и женщина, сидящая рядом, и лицо умирающего – особенно его глаза, в которых отражалась душа. Когда я позволила себе проникнуть поглубже в видение, я noчувствовала, что все это мне знакомо.

Я содрогнулась всем телом от шока узнавания, словно прикоснулась к обнаженному проводу. В одну секунду я поняла, что я была этим мужчиной, что я существовала в ином времени, на другом плане. Вначале истину постигло мое тело, лишь затем мозг смог зарегистрировать этот факт. Это было потрясающее узнавание, как если бы вы случайно столкнулись на улице с другом, которого не видели многие годы. Вначале появляется ощущение чего-то знакомого, и лишь затем вы припоминаете сознательно, где и когда встречались с ним.

Эта странная узнаваемость потрясла меня. И когда я наконец признала, что вижу саму себя в прошлой жизни, мысль, завершающая историю, пришла мне в голову. Этот мужчина (может, лучше сказать я?) умер от чахотки в тридцать с лишним лет, примерно в том возрасте, в который вступила сейчас я.

Мне потребовалась минута, чтобы полностью осознать эту новую мысль. В процессе осознания кадры в моей голове сменились, и передо мной предстала новая сцена – похороны. Я увидела погребальную процессию – лошадей, везущих кареты, мужчин и женщин, одетых в наряды девятнадцатого века. Наблюдая сверху, я увидела, как процессия свернула к кладбищу и прошла сквозь кованые железные ворота, прикрепленные к каменным столбам. Кладбище выглядело как парк – там было много тенистых деревьев и мавзолеев. И снова перспектива сместилась. Я увидела вблизи одетую в длинное платье женщину, которая ухаживала за покойным в последние минуты его жизни. Ее лицо было прикрыто вуалью, к глазам она прижимала носовой платок. Вид этой сраженной горем женщины поднял во мне волны невыразимой грусти и тоски. Пытаясь справиться с этими непрошеными чувствами, я потеряла концентрацию. Видение тут же исчезло, как и появилось.

Я открыла глаза и оглядела свою комнату, стараясь закрепиться в настоящем. Неяркий свет проникал сквозь занавески, соседский терьер до сих пор лаял.

Еще одна мысль заставила меня похолодеть: если я действительно была тем мужчиной, умершим от подобного состояния приблизительно в моем возрасте, то неужели я тоже обречена умереть сейчас от заболевания легких? Было ли это видение моей собственной неизбежной смерти? Мне стало страшно. Я не могла перенести мысль о том, что мне суждено умереть и оставить детей и мужа одних.

Сквозь мой мозг в беспорядке проносились мысли. Была ли это обычная галлюцинация, вызванная утомлением и приемом лекарств? Я предпочла бы считать, что просто вообразила себе все это, что скоро все развеется. Но видение пробудило во мне слишком сильные чувства, чтобы можно было разом отделаться от них. Эмоции были слишком знакомы, словно я испытала их когда-то, но забыла. Образы отличались четкостью, которую можно увидеть лишь в жизни. В них не было сумбура и сумятицы, сновидений и галлюцинаций.

Но что мне оставалось делать со всей этой информацией? Если я повторяла паттерн прошлых жизней, как я могла разбить этот шаблон и избавиться от цикла болезней?

Когда Стив возвратился домой этим вечером, я все рассказала ему о своем видении. Он не знал, что думать о всем этом. Но он считал: если я верю, что видения, явившиеся из моей прошлой жизни, помогут мне исцелиться, он будет только счастлив поддержать мою надежду. На следующий день я послала его в местную библиотеку отыскать книги, касающиеся вопроса перевоплощений, могущие пролить свет на эту тайну. Он нашел там книги по переселению душ и теологические дискуссии по этому вопросу, но ни в одной из них не говорилось о том, что означает, если ты вспоминаешь свою прошлую жизнь. Стив вернулся из библиотеки с пустыми руками и расстроенный. Что ж, придется мне искать ответ самостоятельно.

«В недвижимой точке вращающегося мира...»

В последующие дни я лежала в кровати, не в силах ничем заняться. Я была слишком слаба, чтобы читать, и, к своему большому огорчению, обнаружила, что разговор по телефону, длящийся более пары минут, вызывал приступы невыносимого кашля. Все, что мне оставалось делать, – это наблюдать за верхушками елей за окном, любоваться солнечными пятнами, ползущими по стене, – и думать.

Вопросы о перевоплощении и смерти кружились в моем неугомонном мозге. Картины моих похорон в прошлой жизни стояли перед моим мысленным взором – реальные и яркие. И предчувствие неминуемой смерти разливалось холодом по моему телу. Сейчас, когда я так тяжело болела, понимание перевоплощений обрело особый смысл и значение для выживания.

Я подумала об иудейских традициях моей семьи, о религии, которую я исповедовала в детстве, чтобы решить, не забыла ли я с тех пор чего-нибудь такого, что могло бы помочь мне сейчас. Я никогда не могла постигнуть мысль о том, что существование заканчивается со смертью. Мне также всегда казалась бессмысленной идея, что человек рождается в страданиях, живет, умирает и больше ничего. Но иудаизм никогда не мог дать мне адекватный ответ о смерти и жизни после смерти, в нем также ничего не говорилось о перевоплощениях. То же самое относилось и к христианству, которое исповедовали мои друзья.

Когда я была маленькой девочкой, наш раввин произнес слова, которые запомнились мне навсегда: «По мановению Божьей руки вы могли бы оказаться рожденными в Индии и погибать от голода». Я не понимала этого. Почему, думала я, Бог может решать, кому следует даровать хорошую жизнь, а кому – плохую? Мне повезло, это хорошо, но почему же другим не посчастливилось? Неужели наши судьбы зависят от Божьего каприза? Мне, ребенку, это просто казалось бессмыслицей.

В довершение ко всему, мои подружки-католички пугали меня своими вариантами рая, ада и чистилища. Смерть в их представлении была чем-то ужасным, так как душа может навсегда попасть в очень плохое место. В их представлении, дорога в рай была совсем не простой – только небольшому проценту людей удавалось осилить ее. Итак, сделай я что-то дурное – и это обречет меня на вечные муки?

Одним дождливым днем мы играли в нашем гараже с соседскими ребятами, как вдруг одна девочка встала и объявила, что мы обязательно попадем в ад, так как евреи не признали Иисуса Христа Спасителем. Ее слова разъярили меня. Это было несправедливо. С этого момента я отказывалась признавать их версию загробной жизни! Если они не дают мне никакого шанса лишь потому, что я еврейка, что ж, мне безразлично, что они думают о том, что происходит после смерти. Это была последняя капля!

Затем мои мысли поплыли в другую сторону, к тому времени, когда я училась в колледже Симона в начале шестидесятых и впервые познакомилась с поэзией Элиота, с его шедевром «Четыре квартета», поразившим меня. Мой преподаватель, Конрад Сноуден, высокий представительный негр, обладающий незаурядным интеллектом, стоял перед нами и держал в руках книжечку Элиота, словно Моисей с Десятью Заповедями. Мы застыли на стульях, трепеща. Он заворожил нас своим магическим и страстным голосом, прочтя всю поэму. Исполненные тайны слова «Квартетов» звенели в моих ушах: «В моем конце – мое начало... чтобы обладать сознанием, не нужно быть во времени» [1].

Эти две фразы я никак не могла забыть, они звенели в моей голове и сопровождали меня повсюду, подобно мелодии. Правда, таящаяся в этих строках, глубоко запала мне в душу и требовала от меня понимания. «В моем конце – мое начало... чтобы обладать сознанием, не нужно быть во времени». Месяцами я носила книжку Элиота в своем рюкзачке, надеясь, что это поможет проникнуть в тайну запомнившихся мне строк.

Тем летом я с несколькими подружками отправились на Плам-Айлэнд, расположенный на север от Бостона, где еще сохранилась нетронутая природа, чистые дюны и пляжи. Весь вечер и всю ночь мы хохотали, рассказывали истории, ели китайские блюда и играли в разные игры среди темнеющих дюн. Ночное небо было особенно чистым, и звезды казались гораздо более яркими, чем в дымном небе над Бостоном. Когда первые лучи солнца озарили небо над океаном, я решила, что достаточно наобщалась, и, покинув друзей, поднялась на дюну, чтобы полюбоваться восходом и послушать шум океанского прибоя.

Когда оранжевая полоска солнечного диска проклюнулась над горизонтом, я почувствовала странный гул в ушах, и все вокруг меня начало искриться и мерцать. От горизонта исходило сияние. Затем все переменилось совершенно необычным образом. Моя усталость, гипнотизирующий шум прибоя, отблески восходящего шлица на воде переместили меня в совершенно неведомое мне раньше состояние сознания.

Я не просто видела с помощью глаз – я постигала все окружающее меня. Я видела, ощущала, становилась песком, волнами и бесконечным оранжево-розовым небом. Мое тело все еще сидело на дюне, но я не могу сказать, что «я» сидела там, так как внезапно я превратилась в чистую энергию, и все окружающее также стало энергией, струящейся по мне и вне меня. Все то, что я всегда считала плотным веществом, превратилось в цельное отражение этой золотой энергии. Казалось, мое тело полностью растаяло и я превратилась в единое целое с песком и прибоем, а затем, на одно мгновение, слилась со всем Мирозданием. Я ощутила, что невероятно увеличилась. В моем теле находились миры, которые были больше «меня», я была гораздо больше той «Кэрол», с которой привыкла себя отождествлять. Легкость и радость хлынули в мой мозг, и я поняла, действительно поняла, что являюсь частью чего-то гораздо большего, чем мое ограниченное я.

Тут же я осознала, что энергия, которую я ощутила в себе, никогда не исчезнет. Умереть может лишь тело, тогда как суть, пронизывающая все, но каким-то образом сфокусированная в моем теле, будет существовать вечно. «В недвижимой точке вращающегося мира нет ни плоти, ни плотского. Нет ни вперед, ни назад в недвижимой точке, где существует танец...» [2]. Слова Элиота наконец обрели смысл!

Этот момент откровения, это блаженство были внезапно прерваны вспышкой молнии, прорезавшей небо. Мои друзья подбежали к дюне, на которой я сидела, и закричали, что собираются отправляться обратно в город, так как к острову приближается шторм. (Шторм так и не разразился.)

По дороге в Бостон я пыталась описать этот «момент вечности» своим друзьям. Они не могли понять, шучу ли я или говорю всерьез. Как я ни старалась, у меня ничего не получалось – все звучало фантастично, даже для меня самой. Но это не было фантазией. Не было шуткой. Не было иллюзией. Все было реально – более чем реально. Все, что я пережила, не давало покоя мне несколько дней, и я никогда не забывала этого чувства. И сегодня я могу перенестись на тот пляж и ощутить неописуемое счастье тех блаженных мгновений.

На следующий день я гуляла по Гарвард-сквер, все еще оглушенная тем необыкновенным переживанием и в отчаянии, что не могу подобрать слов, чтобы описать все это. Я зашла в одно из своих излюбленных мест – книжный магазин «Сфинкс» – и без всякой мысли вытащила наугад одну из книг, стоящих на полке. Я раскрыла ее и начала читать со средины. Слова словно ударили меня током – они в точности описывали то, что я пережила на берегу. «Твое собственное сознание, сияющее, пустое и неотделимое от Великого Тела Сияния, не имеет ни рождения, ни смерти и есть Неизменный Свет» [3]. Книга называлась «Тибетская Книга Мертвых».

На следующей неделе я отложила в сторону «Четыре квартета» и ушла с головой в чтение «Тибетской Книги Мертвых». Я поняла, что в ней говорится не столь о смерти, как о той части нас самих, которая никогда не умирает, – о сознании.

Для буддистов сознание является непрерывным континуумом, который существует вечно, даже после того, как мы умираем. Возрождение является само собой разумеющимся фактом. «Тибетская Книга Мертвых» описывает стадии, через которые проходит сознание непосредственно перед моментом смерти и сразу же после смерти. В ней рассказано о том, какое путешествие совершает душа, покинув тело, и о возращении ее в матку для нового воплощения. Этот древний текст, написанный мудрецами Тибета, предназначен для того, чтобы его читали человеку, находящемуся на пороге смерти, и его душе после того, как она покинет тело. В нем содержатся детальные инструкции, касающиеся стадий сознания, сквозь которые проходит душа в своем путешествии после смерти и перед возрождением. Они называются состояниями бардо.

Согласно «Тибетской Книге Мертвых», самая важная стадия покинувшей тело души – это время, близкое к моменту смерти. В момент, непосредственно следующий за смертью, душа с наибольшей полнотой осознает свою божественную и вневременную природу и единство с Великим Телом Сияния. Слова, эхом отозвавшиеся в моей душе, когда я впервые раскрыла книгу, описывали величайшие моменты озарения. Они были столь красноречивы для меня, поскольку в тот момент на берегу я попала в бардо и поняла вневременность существования.

Знакомство с «Тибетской Книгой Мертвых» привело меня, в свою очередь, к изучению таких древних текстов, как «Упанишады» и «Бхагавадгита». Я, пользуясь любым доступным источником, пыталась понять, что такое непрерывность сознания и механизм перевоплощений. В «Упанишадах» говорилось о возрождении в поэтических выражениях. Там есть такие строки: «Подобно злаку человек созревает и падает на землю; подобно злаку он восходит вновь, когда приходит его время» [4].

Но эти буддистские и индуистские тексты, несмотря на всю свою великую мудрость, не могли вполне удовлетворить меня, современную женщину. Смысл, который я в них искала, был затуманен религиозной доктриной, остававшейся мне непонятной. В древневосточных текстах подчеркивалась необходимость дисциплинированной жизни – как единственный путь, ведущий к просветлению и освобождению от цикла перевоплощений. Но эта дисциплинированная жизнь описывалась в терминах, совершенно чуждых мне, студентке бостонского колледжа семидесятых. Я никогда не могла представить себя ведущей дисциплинированную монашескую жизнь.

Затем, как-то утром в колледже, я с удивлением натолкнулась на английских поэтов-романтиков девятнадцатого века. Эти поэты – Вордсворт, Колридж и Блейк – описали свои видения, схожие с представлениями тибетских мудрецов. Я почувствовала облегчение, обнаружив восточный мистицизм в западной литературе, созданной людьми, говорящими на том же языке, что и я. Эти поэты писали о бессмертии души, о том, что суть, заключенная в нас, является вневременной, вечной и божественной. «Я не видел Бога и не слышал никакого Бога в ограниченном органическом восприятии; но мои чувства обнаружили бесконечность во всем», – писал Уильям Блейк [5].

Прочтя это, я посвятила следующие три месяца тому, что выписывала строки из поэзии Блейка и «Тибетской Книги Мертвых» для сравнения. Эти записки стали для меня священной попыткой прояснить и объяснить тот луч просветления, который преобразил весь мир, когда я сидела на дюне.

Все эти поиски и исследования смысла смерти и перевоплощения помогли мне ответить на некоторые вопросы и укрепить свои убеждения новым каркасом. Но все же я была растеряна: я не знала, как использовать это в своей жизни. Если часть меня всегда существовала в иные времена, в иных жизнях, как это могло повлиять на мою нынешнюю жизнь в практическом смысле? И если рисунок мыслей и переживаний переходит из жизни в жизнь, то как мы можем его изменить? На эти вопросы у меня не было ответов. Но так как я лежала в постели с картиной умирающего мужчины перед своим мысленным взором, вопрос о перевоплощении стал для меня личной реальностью. Мне нужно было знать больше. Моя жизнь зависела от этого.

Дата добавления: 2015-07-16