Канюльщик

(Ходит по винтовым хатам, выпрашивает юзаные баяны. Потом из канюль выбирает контроль с винтом и трескается.)

Камень

Седайко Стюмчек попал как-то в больничку с почечной коликой. Там его разрезали. И даже зашить обратно не забыли. А как сувенир, вручили огромную каменюку. И было в ней чистого весу четыре целых и восемьсот двадцать сотых грамма.

А еще Седайко Стюмчека предупредили, чтобы он торчал поменьше.

Он сперва не въехал. Думал, из-за того, что его наркоз плохо брать стал.

Он камешек этот в коробочку пластиковую-прозрачную поклал, и на полку поставил. Чтоб показывать всем. Ну, показывал, показывал…

А потом срастил.

Камень-то у него оксалатный был. А оксалаты эфедрина и первитина в воде нерастворимы.

Как срастил он это, так камушек подальше и убрал. На черный день.

Но наркоманы-пидарасы его все равно спиздали.

(Или убить его на хуй? А потом Семарь-Здрахарь пиздит этот камень у родаков Седайки. Старчивает его и идет работать в морг. Искать такие каменюки у дохлых винтовых.)

((NB. Нарастить!!!))

Обет

Это короткая история моего торчания и того, что было вокруг.

В детский сад не ходил, и поэтому торчать начал поздно, в школе.

Начал не с анаши, как все нормальные люди, а с самодельного фенамина.

Был он почище аптечного. Мы ж туда ничего лишнего не добавляли. Прямо порошок жрали. Половину чайной ложки – ам! И фантой запить. Порошок-то рыхлый был. Пол чайной ложки – как раз двести-триста миллиграмм.

А до того рылись в читалке МГУшной библиотеки в «ChemicalAbstracts». Потом искали, читай, искали где спиздить, нужные химикаты. А найдя, естественно, пиздили.

Потом варили. Много. Сразу. Полкило, конечно, не было, но грамм четыреста пятьдесят. Выход же в реакции не стопроцентный. Да и при перекристаллизации потери. А хули нам? Граммом больше, граммом меньше.

И вообще, фен, да и мет, до кучи, тогда наркотиками не были. Лекарства такие. Стимуляторы. А то, что мы их без назначения врачей хавали – так то кому какое дело? Едят же люди аспирин без рецептов?

Потом – институт. Химический, конечно. Мы там быстренько развернулись… А потом, года через два, нас свернули. Дохимичились, что называется. Или доторчались.

Нагрянули мусора, и всех повязали.

Вещдоков выгребли в общей сложности, три грузовика. И то, нашли далеко не все.

Потом следствие, суд. Весело было. К следаку, на суд все стимульнутые приходили. Кто ходить мог. Остальных по психушкам раскидали.

Что игрушки кончились, мы только на приговоре узнали.

В связи с особой опасностью… Неоднократно, по предварительному сговору, группой лиц… Назначить меру наказания… Лишения свободы в колонии усиленного режима…

Пиздец.

Распихали нас конвоиры по судебным камерам, и поехали мы, ветром и абстягой шатаемые, по ленинским путям.

Пришлось срочно учиться готовить что-то путное в беспутных условиях. Университеты, в общем. Обучение экспромтом и экстерном. С выходом по амнистии.

Вышел.

А там – кто еще «доучивается», кто уже доучился – диплом пишет, кто-то просто срыл-исчез…

В институт чудом восстановился. Соврал, что в армию ходил. С белым билетом-то!

Работать устроился. Тоже чудом. Говорили, что работать буду с людьми… С человеческим материалом. Не обманули.

Работенка не шибко приятная оказалось. С трупиками. Человечьими.

Так и пошло. С утра лекции прогуливаешь, ибо по локоть в крови, лимфе и внутренностях, днем работу прогуливаешь, ибо лабораторки, коллоквиумы, семинары…

Как тут не заторчать?

Заторчал!

Но, что самое важное – мера была. Трупики, когда глючить начинает, они шевелятся. Не самое приятное ощущение, когда режешь кого-то, а сзади уже разрезанный крадется…

С трудом расквитался с колледжем. А с работы сам свалил. И – торчать! Напропалую. Долго, много, постоянно!

И вот что заметил по прошествии лет нескольких… Раньше ведь о чем-то думалось. Не только о том, как, куда и с кем втрескаться. Были и другие мысли. А исчезли. Не стало их.

И книжки новые не читаются и не покупаются. Даже если предложат, на, вот, круто, почитай! Отмахнешься. А, некогда…

А почему некогда? Торч все время сожрал. Потому и некогда.

И ясно стало, что без решительных мер не обойтись.

Пришлось обет дать: варю в последний раз – и всё!

Потом еще несколько раз варил.

А на отходе всякий раз все стыднее и стыднее было.

Так и прошел в ремиссию.

На несколько лет.

А потом… Потом развязать решил.

Готовился долго. Несколько месяцев.

Втрескался.

Проторчал в одну харю всю банку.

Вроде все так, как раньше… но чего-то тонкого, неуловимого не хватало.

И еще с полгода без винта. Все думал, что же не так? Что не то?

Наконец, въехал. Уверенности не стало. Уверенности в том, что завтра опять вмажусь. А уверенность в том, что завтра не вмажусь – появилась.

Отметил я это дело маленьким замутом.

Так с тех пор и повелось: как сделаю дело, большое, серьезное, долгое, что немаловажно – отдыхаю пару-тройку деньков. Трескаюсь, значит.

Но сейчас еще одну феню заметил… Если раньше после зашира одних суток на отдых от него хватало, то сейчас приходится после такого отдыха отдыхать дня три.

Так что, по ходу, придется совсем подвязывать и еще один обет давать. Здоровье, бля…

Ода 3

Винту

О, винт!

Варишься ли ты на пламени открытом, или на соляной, песчаной или водной банях, на редчайшем в условиях домашних колбонагревателе, или на лампочке, при высоком ли, низком ли давлении, парциальном давлении йодных паров, или просто на стекле на открытом воздухе – тебя воспеть я хочу одой этой!

О, винт!

Соединяются в тебе многие компоненты. Служишь ты апофеозом мысли человеческой. Ради тебя очень на многое готовы почитатели твои.

О, винт!

Выходишь ты из угольно-черной массы реакционной, средой зовущейся. И становишься ты как слеза прозрачным. Белым-пребелым, иль желтоватым, от недовара легкого, али от грязи. Или совсем желтым от многого йода неотлетевшего. Или мутным от грязи всяческой.

О, винт!

Твои запахи ни с чем не спутать! Пахнешь ты и фиалками нежными, пахнешь и кислыми сочными яблоками. Бывает, что и карбидной вонью несет от тебя, а бывает идет от тебя смрад горелой резины. Но иногда, редко-прередко становишься ты совершенно беззапахным.

О, винт!

Каким бы ты не был, недоваром или переваром, кислым или нейтральным – одна судьба твоя. Нещелочен ты, или отщелочен содой, пеплом сигаретным, цинковым порошком или серебряными опилками, все равно, заправят тебя в баян и тут же пустят по вене сварившего тебя. И испытает он приход.

Но не о приходе речь моя здесь!

О, винт!

Тебя и только тебя восхваляю я одой сей!

Ода 2

Пороху

О, порох!

Бываешь ты белый и пушистый. Бываешь перекисленный желтый. Бываешь похож на коричневую шнягу, когда бьют тебя из многократно юзаных вторяков. Бываешь похож на пластилин. Бываешь кристаллический. Но все равно порохом ты и остаешься.

О, порох!

Редко когда живешь ты больше суток. Редко, когда больше часа. Едва приготовят тебя, или едва купят, так тут же пускают тебя в дело. Ибо сам по себе ты, хотя и великолепен, служишь лишь звеном промежуточным для получения винта.

О, порох!

С вожделением смотрит на тебя торчекозник. С предвкушением великим скорой вмазки и эйфории за ней следующей. И тут же белизну твою он гадит всякими химикатами сраными. Потому что не достоин этот торчок чистоты и свежести твоей. Не выдерживает око его твоей непорочности.

О, порох!

Не в силах противиться ты процессам химическим. И едва попадаешь ты в реактор, перестаешь быть порохом. Подвергаешься ты трансмутациям всяческим.

Но, светлый чистый несравненный порох!

Тебе и только тебе пропел я оду сию!

Ода 4

Дата добавления: 2015-07-19