Матушка учит молитве

«Духовный человек понимает и дает надлежащую оценку человеку, теоретически изучившему Христианство, но без духовного постижения его истин», – писал преп. Варсонофий Оптинский^[88]. Старица наполняла книжную веру реальностью внутренних поучений и укреплений. Теоретическое знание о меде заменялось познанием его сладости, что не нарушало догматического содержания, но изнутри раскрывало его как живое богатство.

Перед одной из встреч я молился, чтобы матушка, не дожидаясь моих неродившихся вопросов, сама подала совет от Господа. И вот, вне связи с ходом беседы, старица вдруг сосредоточенно, строго, настойчиво, обращаясь как бы к келейнице, несколько раз повторяет для меня: «Пусть сам молится! Молитва должна быть усердной!» Значит, моя молитва – не молитва! От переживания огромности требуемого молитва как-то незаметно окрепла. Через пару месяцев келейница Неонилла, помнившая все вопросы и ответы, спрашивает матушку обо мне в моем присутствии: «А сейчас как он молится?» – «Сейчас хорошо». Вблизи старцев легко молиться – это все знают. Матушкино ходатайство ко Господу на краткий миг жизни выпросило для меня как бы просиявший образ и цель молитвенного труда, а затем вернуло на свое место.

В последующие приезды стал получать откровения не только о «количественной», но и о «качественной» стороне молитвы. Матушка увидела в ней глубинную неправильность, коренное искажение.

«Как читать Иисусову молитву?» – «Нужно благодарить». – «Матушка, я правильно понял: в моей молитве есть уныние?» – «Да», – кивнула она.

«Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей». «Хваля призову Господа» (Пс. 17, 4). Хвала обязательна. Не хвалим, значит, не верим, не доверяем, недовольны, ропотны, кощунственно хулим бесконечную любовь Божию, хотящую всегда – и в этот самый миг молитвы – спасти тебя в вечности. А не доверяя – как надеемся на услышание? Любовью должно пропитать и само чувство грешности.

Матушка духом своим пролила эти знания в сердце. Когда человек молится с напряженным желанием обрести истинную молитву, не замечая того, что уже имеет, и не благодаря за уже действующее в нем, пусть хотя бы и слабое желание молитвы, и тем самым приписывая это слабое желание себе, а не Богу, – тогда «он, уничтожая полученное им от Бога малое доброе устроение, бывает совершенно мертв... Не видящий веры, действующей в себе, приобрел веру противоположную – мертвую и безжизненную. Пусть даже и верующим не называется тот, который верует только бездоказательным словом, а не имеет веры в духе и исполнении заповедей»^[89].

Ради чего стараемся освободиться от томительной тяжести страстей, от чувства отъединенности от Бога? Это стремление кажется столь же естественным, как и желание избавиться от физической боли. Нужны ли здесь еще какие-то объяснения? И, однако, здесь прячется ошибка: мы жаждем освободиться от тяжести страстей ради себя! Самозамкнутость в невидимом лживом основании бытия! От завороженного внимания к своему состоянию и проблемам – нескладица жизни и углубляющаяся скорбь. Нет, не во имя свое, а во имя Божие должно молиться. Не себя положить в основание молитвы, а любовь Божию. Это ведь она страдает, видя нашу страсть самозамкнутости – препятствие близости и спасению в вечности. Представим: земля вообразит себя независимой от солнца, перережет силу тяготения и, улетев в бездонную тьму, заледенеет. Это образ нашей души, пораженной грехом ветхого Адама, корень смертности. Не о себе самозамкнувшемся нужно думать, а о Солнце любви. Угождение Богу – во главе угла, Господь же печаль о грехах соединит с небесным утешением, истребит из молитвы жало уныния.

Как осуществить это на практике? Перед смертью матушка благословила меня сорок дней по сорок раз внимательно читать молитву «Отче наш»^[90]. Трудный урок! Покаяние и хвала не сливались, разъединенные унынием. Какой же я сын, если и в наемники не гожусь? Но обращаться к Отцу надо потому, что так хочет Бог. Это Его заповедь, Его воля, Его желание – спасти нас. Потому и произносит эти слова Сама милующая любовь Божия. Только Духом усыновления – и никак иначе – можно с искренностью взывать: «Авва, Отче!» (Рим. 8, 15; Гал. 4, 6). Открывшееся недостоинство уже не гнетет, не отчаивает, как Иуду, но в соединении с благодарной хвалой устремляет к дерзновению просьб о Царствии, о хлебе насущном для бессмертной души. Унынием да не отгоним помощь Божию, желающую действовать в нас. Она покажет нашу немощь: отпусти только душу удерживающая сила Божия – вмиг улетит она во тьму отвратительных грехов. А со зрением немощи придет и свет ободрения.

Правильный образ покаяния нам показан описанным ранее преображением лица матушки, вдохновенно светившегося строгим сиянием нездешней красоты. Когда это случилось? Перед исповедью – то есть в момент высшего смирения души. Но чудное изменение было бы невозможно, если бы покаяние было замешено на эгоизме^[91] уныния, а не на любви, не на доверии и сладостном божественном влечении ко Господу, – ибо «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать».

Многим тайнам молитвы можно научиться из видеозаписи бесед с матушкой. Как она произносит молитвы? Непонятно было для меня наставление святых отцов: «заключать ум в слова молитвы». Куда заключать – в смысл каждого из слов, в смысл прошений, в имя Того, к кому обращаемся (Господь, Пресвятая Богородица, святые)? Как вкладывать? Размышлять ли о смысле? Удерживать памятью прежние размышления?

Все не то! Вслушиваюсь в интонацию, с какой матушка даже не поясняет, а просто демонстрирует величие молитвы «Милосердия двери» в видеозаписи.

«Надо понять: «Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородице, надеющиися на Тя да не погибнем, но, да избавимся Тобою от бед: Ты бо еси спасение рода христианскаго».

Произносит молитву она медленно, с горением веры, внимательно, с полным сосредоточением всех сил души, с сознанием ее непостижимой высоты. Вот, оказывается, что это такое: вкладывать ум в слова молитвы! Не холодными умствованиями полнится ее интонация, а живыми токами веры, силой ревностности, переживанием бесконечной значимости каждого слова.

И по прочтении восклицает:

«Во-о!!! Что же еще надо, а?! Скажи, пожалуйста? Какая это молитва великая!»

«Ведь так мне сказано, что если ты будешь читать «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного», если ты будешь вычитывать вот это вот: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного», – а ведь Господь эту молитву любит! и все батюшки эту молитву знают; – вот, если будешь читать одну эту молитву, – спасешься!!! Каждый батюшка это знает!»

Итак, ум вводится в слова молитвы – несомненностью веры, отзывающейся в душе достоверностью каждого слова.

В видеозаписи есть и собственно молитвенные обращения к Богу, Богородице, святым, возникающие по ходу разговора (например, спонтанные молитвы о собеседниках). Чувствуется: матушке совершенно не требуется особым решением воли переключать внимание с темы беседы на обращение к Богу: внутренний ее взор неотрывен от Господа, а одновременно и собеседника она держит пред лицом Божиим и как бы вместе с ним смотрит на Господа.

Матушка, сама имевшая непрестанную молитву, подвигала на нее и духовных чад.

«Она меня постоянно учила молиться, особенно ночью. «Так я сплю ночью!» – возражала я. «А я ночью молюсь и вижу Богородицу и всех святых: они тоже молятся!» – ответила матушка».

(Из воспоминаний Инны Ч.)

«Даже лежа, Тань, даже сидя, даже на работе, в любом положении, где бы ты ни была, вот есть у тебя минуточка, – почитай молитву», – советовала она своей соседке по дому на Авиамоторной, Татьяне У.

От ревностной молитвы лицо матушки преображалось, что отмечалось многими. Приведем опять свидетельство ее соседки Татьяны. У нее умерла мать, которую схимонахиня Антония очень любила. И вот теперь молится о ее упокоении.

«Она пела нараспев, читала много молитв... Мы стояли минут сорок на коленях. И бабушка (схимонахиня Антония. – Сост.) все молитвы пела нараспев... И когда пела, лицо ее преображалось, оно светлее становилось. И глаза такие – они что-то излучали, как бы лучи от них исходили, от глаз.

Позже, на 40 дней, говорила: «Маменьке хорошо, она же добрая была, ей хорошо». Потом она нам предсказывала, и молитвы нараспев читала сорок минут – у меня до сих пор мурашки по телу бегут, как она их читала. У нее глаза искрились-искрились. И лицо преобразилось – такого лица я больше не видела. Оно у нее всегда светлое, а тут оно сделалось настолько красивым, что не объяснить. Она другой стала, глаза светились, как будто искры из глаз шли, на нашем мирском языке этого не передать».

Сила молитвы матушки ощущалась не только теми, о ком они возносились, но и другими, духовно чуткими. И об этом мы узнаем из рассказа Татьяны У., соседки матушки.

«Когда я приехала в Сергиев Посад, первый раз, к отцу Герману... А потом, наверное, месяца два спустя, я познакомилась с отцом Иринархом. Просто мне нужно было исповедоваться. Я подошла исповедоваться к нему, он начал говорить вещи такие – как бы сразу предсказывал все. Потом уже как бы я исповедовалась, он и говорит: «Как тебя зовут?» – «Татьяна». – «Таня, за тебя молится очень сильное духовное лицо, на уровне Патриарха». Я растерялась. Говорю: «Батюшка, у меня таких знакомых близко нет». Вы знаете, я вообще-то от церкви была далека... Он: «Молится, Таня, молится». И я ушла с мыслью, что молится за меня такое духовное лицо сильное. Ходила, ходила, потом вернулась к нему. «Что, Таня, вспомнила?» Я стала его спрашивать: «Батюшка, а что такое схима, схимонахиня?» – «А говоришь, что нет такого у тебя знакомого?! Есть, я тебе сказал. Так кто ж она?» Я ему говорю: «Батюшка, это бабушка, не родная, а просто соседка, так я ее звала. Так мне бабушка разрешила». И он говорит: «Ну вот видишь, какое тебе счастье привалило? А ты его не использовала». Потом он сказал: «Да, к этой женщине, к этой монашеньке многие монахини хотели бы попасть, но не все могут». А сам он с ней знаком не был».

В рассказе Татьяны трогает нас еще деликатная, бесконечная чуткость матушки, зрение любви, видящей никем не видимые смущения в ее душе и стремящейся наполнить ее небесным покоем.

«Бабушка, вот, я маму хоронила, мне лучше было. А сегодня такая тоска. Места себе не нахожу. Вы меня простите, у меня даже сил нет разговаривать». – «А как же, Тань, конечно, там ты похоронила физическое тело, но душа еще с тобой. Сегодня уходит от тебя душа, уходит от тебя мама, уже уходит навсегда. Поэтому тебе труднее, тяжелее... Ой, Таня! Как ты собираешься здесь жить? Ты ж в эту комнату не входишь». То, что я в эту комнату не входила, абсолютно никто не знал. Я в нее не входила, потому что в ней мама умерла, я ее в морг не сдавала, ее оттуда забирали... Она опять поставила нас с сестрой на колени и опять пела, молилась о маме нараспев. Потом сказала: «Сегодня ты останешься ночевать в этой комнате и спать ляжешь в эту постель». Я, правда, свет включила, но осталась и спокойно, мирно спала. А сейчас мне в этой комнате даже намного лучше, чем в той.

Потом мама мне приснилась во сне. Я говорю: «Мам, как ты там без меня-то теперь?» Она говорит: «Тань, дом у меня хороший, теплый, сухой, светло». Я – к бабушке, рассказывать: «Бабушка, вот так и так, – и со своей колокольни: гроб хороший, могилка хорошая». Она взяла меня так за голову: «Ой, Таня, какая же ты у меня чудная. Ну разве про этот дом идет разговор? Ну что ж ты?» И начала мне объяснять, что это Господь за ее доброту, за ее жизнь добрую поселил ее уж как монашеньку, то есть душа у нее определена, так хороша и спокойна. Вот эти слова я до сих пор вспоминаю».

Дата добавления: 2015-07-19