4 страница. При всем этом, народ этот очень хитер: если они вдруг узнают

При всем этом, народ этот очень хитер: если они вдруг узнают, что вы на дух не переносите ни одного из поэтов, то сочтут вас либо умалишенным, либо недоноском. Они обвинят ваш желудок в неспособности переваривать кал. «Уж лучше я съем порцию дерьма, чем стану читать ваши дрянные книжонки» - мог бы ответить на манер героев де Сада здравомыслящий человек приставучему рифмоплету.

Людские страдания никогда не стоили того, чтобы о них говорили вслух (только с самими собой!), а уж тем более воспевали… Все это признаки одряхлевшей цивилизации – в ней курит фимиам лени даже цензура. Представьте себе льва, в благоговейнейшем трепете поднявшего глаза к небу и читающего свои сочинения самке… А ведь романтики в любви делают то же самое. Черные романтики – аналогичное, только с трупами. В этом хотя бы есть какая-то изысканность. Я конечно понимаю, что женщины, как существа с более сложной психической организацией требуют от своих возлюбленных священного бреда, дабы те всеми способами доказывали им, что их влечение не обусловлено одним только отверстием в известном месте, что та дыра, что повыше, тоже умеет доставлять удовольствие, не связанное с постельной гимнастикой.

Упиваться небытием слов аж до неприличия - верный шаг к желтому дому. Следовало бы заключать в психушку каждого, кто срифмовал хоть две строчки. Период моего увлечения поэзией совпал с выпиской из психиатрической клиники. Стало быть, когда я еще был не в себе. Можно ли представить себе место наименее поэтичное, чем дурдом! По живописности с ним может конкурировать разве что тюрьма. Ты носишься по коридорам со своей меланхолией, а тебя тут же пичкают таблетками, словно ты замыслил великий саботаж, хотя в упоении немыслимым ты едва ли способен причинить себе вред, не говоря уже о том, чтобы доставлять его другим… Слишком уж изматывают самопожирания, чтобы у нас остались силы перекусить кем-нибудь еще. Психиатрам непонятно как кто-то может вынашивать в себе подобные состояния: в скором времени вид «человек скучающий» будет восприниматься ими как аномалия. Если бы поэт взял уроки мудрости у смирительной рубашки, то навсегда бы забыл и причины и следствия, которые привели его к ней. После такого «обновления» ему бы было легче приобщиться к искусству антипоэзии – цинизму, с его не менее притягательными пропастями с той лишь разницей, что теперь они не опьяняют, а выводят из беспробудного запоя. А о своем былом увлечении он вспоминал бы с вздохом и тоской – чувством, кстати, вполне поэтичным. По мере того, как мы растрачиваем наши иллюзии и стареем, наши глаза больше не желают видеть ложных снов, мы все больше тяготеем к антиутопии, а не сказкам, и в итоге становимся скептиками, т.е. преждевременными трупами.

…Я пресытился поэтами подобно тому, как пресыщается неутомимая гетера, готовая ради следующей возможности наслаждений терпеть и беспощадную скуку, но только не выслушивать речи тошнотворных поэтов! Верно то, что поэзия напрямую связана с эротикой – только не надо доводить её до одних только слов. И все же, куда подогревающе воздействуют на организм крики, стоны, вопли, вздохи, изрыгания проклятий и богохульств, и пение… Поэтому давайте сколотим гроб нашим недомеркам-поэтам, и спихнем их туда со всей душой. Пускай они познают забытость, покинутость и разочарование – не будем принуждать их к большему из милосердия, хотя бы для того, чтоб показать им, что яд, который они из себя источают, нисколько не затрагивает нашей сути, не пробирается в наши органы и не начинает там подрывную деятельность. Всего лишь сбросить пыль со своего воротника – нечто подобное нужно сделать и с поэзией.

Прерванный монолог

Половой акт, несомненно, это некий пакт с дьяволом, скрепленный кровью нижних мочеполовых путей. Поскольку мы отказываемся пускать кровь при первом же захватившем нас порыве (ибо это изысканное удовольствие не для всех мазохистов), нам предлагается избрать путь более доступный, без минимального урона телу, к тому же, предвещающий сладострастие.

Каждый раз, как мы занимаемся сексом, мы тем самым говорим «да» хаосу, облачившегося в определенные формы. Процесс измельчания дьявольских сил можно представить так: оргии-разгул-совокупление-онанизм-воздержание. Последнее предполагает отказ во имя себя самого, если мы устали от своего военного предводителя – сатаны. Зачатие, видимое зло, искупляется любовными утехами без последствий для планеты, которые в свою очередь оставляют в нас глухую боль – за то, что увильнули от возможности поучаствовать в сотворении мира, ограничившись лишь внешней стороной данного предприятия. Отказ вообще – выпадение из под влияния дурных начал. Это как бы возвращение в спящую сонму первородных стихий, безмятежных и пораженных безволием… Притом, самое трудное это именно выкорчевать все болезненное и тленное, что напрямую связано с материей, из мысли.

Тоска – первый и последний симптом потери, причем потери тем более ценной, что мы не можем выстроить себе её конкретные очертания, расплывчатые корни которого уводят нас в детство, а то и вообще в начало до появления времен.

Вспомните боль и первый миг утраты вашей невинности. Физический акт тут был не причем. Он – лишь логическое довершение начавшегося в вас распада. Еда (в данном случае чрезмерная) укрепляет сопричастность к бытию, т.е. к тому, что рождено и нежится в пороке. Заслуживает ли упоминания аскетизм? Еще как! - Если учесть тот факт, что изобилие в одном порождает потребность изобилия в другом, охватывая все аспекты.

…Физиологическое пресыщение обращается к уму: «Спаси меня от бездны всепоглощающей скуки!». Но как он это сделает, если не обезумеет? На него возложены все надежды на спасение и если он хочет их оправдать, ему следует взорвать себя, то бишь самоупраздниться. Сумасшедший – это одно лишь тело, заинтересованное в себе самом, поразительно концентрирующееся на открывшихся ему мирах, спустившихся к нему благодаря лени его мозга, отказавшегося строить баррикады против неведомого света. Раньше путь его разума освещало одно солнце, теперь же – тысячи таких солнц… Созерцание немыслимых плясок смерти – в танце и пении есть нечто, взятое из первобытных оргий, проходивших под какофонии надтреснутых мелодий, притягательная сила которых завораживает нас и по сей день… Улыбка какого-нибудь животного свела бы нас с ума – что уж говорить о смеющемся растении или камне, рассказывающем анекдот?

Однако, мы порочны, безмерно порочны – оттого весь спектр эмоций запечатляется на наших лицах. Не в силах забыть, кто мы такие и откуда явились, мы пытаемся, строя физиономии, увильнуть от чересчур уж ясного ответа (никто и ниоткуда), и увлекаем всех в эту бездонную пропасть под названием «жизнь» - мы скользим в неё, как полагается мерзким тварям, к тому же еще и обезумевшим! Нас не извиняет и то, что мы были заражены эпидемией жизни еще до своего рождения, иначе бы не появились на свет… Прошу выдать мне орден инквизитора, дабы я смог спалить всю человеческую утварь дотла! Или пришлите хотя бы многомиллиардный комплект смирительных рубашек, в которые я буду заключать каждого, кто произнесет хоть слово. Молчите! Неужели не ясно, что слова это всего лишь способ вызвать звук, причем потрясающий лишь в одном – в пустоте, которую он сеет? На швейные фабрики следовало бы отправлять болтунов – с тем, чтобы им заштопали рот. Наслаждайтесь безучастно! – дабы в дальнейшем вам не пришлось ударяться в пошлость, разглагольствуя о своих похождениях. Где же место скромности? Собеседники всегда дрожат от страха – и с тем большим пылом они молотят языками, чем глубже загнаны сии звери!

«Получается, ваши монологи – тоже вздор, раз вы обращаетесь с ними к воображаемому собеседнику, не находя такового в реальности?» - спрашивает невесть откуда взявшийся голос.

«В какой еще реальности, друг мой? Собственной персоной вы изволили вещать из самого небытия, а потому все толки что существует, а что нет – чистейшая несуразица. Отвечая же на ваш вопрос, к кому я обращаюсь, мог бы на манер отшельников сказать, что к богу, если бы это слово имело для меня хоть какой-то смысл».

- Однако вы снисходите все из той же слабости к общению, которой поражен весь род людской. Только у вас её форма несколько утонченная, впрочем, ни капли не оригинальная.

- Спасибо вам за сие откровение, незваный гость! Больше всего люблю, когда меня мешают с грязью. Но мы чересчур заболтались – не угодно ли вам уйти?

- Вот так и кончается дружба – с правды!

В зачарованности невозможным

«Почему, когда я вижу тебя, за твоей мимолетной улыбкой скрывается многолетняя скорбь, а когда ты хочешь смеяться, тебе приходится себя пересиливать, словно ты чуть было не совершил преступление?»

«Дело в том, что я с рождения старик. Еще с детства я сохранял дистанцию между собой и другими людьми, считая их радости ничем не обоснованными, вызванными простым смещением фокуса под тупым углом. В раннем отрочестве я ушел в себя, стыдясь находиться в любом обществе, кроме компании собственного одиночества. К юности появилась потребность в мистиках и жажда найти абсолют. Я ловил экстазы и хотел раствориться в боге, чтобы на мне не осталось и следа человеческого. Тогда у меня еще оставались кое-какие эмоции, но диссоциативы прикончили их бесповоротно, одновременно возвысив меня над «чувственностью», но взамен убили тот участок памяти, который помнил как искренно чему-то радоваться или по-настоящему горевать из-за пустяков. В тот озаряющий момент всё показалось мне ничтожным, всё, кроме смерти, к которой впредь были направлены все мои желания и помыслы. Чуть позже в мою истлевшую душу проникло зерно философии, дабы истребить её до основания. В тот период я использовал разврат для самоуничижения, а самоубийство рассматривал как единственный способ хоть как-то самоутвердиться. Пережив оба наваждения, я словно оборонил нить времени, связывавшую меня с существованием как таковым. Отныне все стало казаться мне непостижимым. В наказание за то, что посягнул и усомнился в законах мироздания, я оказался вышвырнут за пределы времени, которое забросило меня в дурную бесконечность – её пытки я ощущаю на себе ежесекундно безо всякой остановки, что бы ни делал. Переместившись из центра на периферию, все стало видеться мне в свете смерти, а потому всякий объект перестал для меня реально существовать, поражая размерами своего смехотворного, но в то же время жуткого небытия. Поразившая меня несерьезность всего сущего заставила предать всех и вся, кроме одного – своего одиночества. Видимо, оно наконец ощутило надо мной свою тираническую власть, и стала распространять её на своего жалкого раба, вознамерившегося было полностью подчинить себе предмет излюбленного культа. Тогда мои мгновения застыли еще в более пустой монотонности - пришел навсегда конец моему восторгу. Пришедшее ему на смену оцепенение до неузнаваемости исказило мою гримасу, а постоянные приливы тоски, меланхолии и отчаяния, попеременно сменяющие друг друга, будто по строгому графику, окончательно её добили. Если я и пытаюсь выдавить из себя мимические жесты, то они всегда являются лишь игрой слепых сил, жертвой которых пала марионетка со сломанной волей, вроде меня».

Диалог с провидением

Вступая в разговор с любым человеком, имеющим заблуждения на свой и чужой счет, невольно приходится на время приспосабливаться к его иллюзиям, которые тот повсюду таскает с собой, как вторые потроха. Дело тут даже не в самих истинах, которые могли бы раскрыть глаза нашему собеседнику на смехотворность любых вынашиваемых им планов, нет – тут дело в силе, неведомым образом позволяющей им сопротивляться этим истинам. Кого-то мысль о смерти оставляет равнодушным, другого – приводит в экстаз, третьего – парализует, и т.д. Мы не в силах вот так взять и разом уничтожить словами оболочку, сотканную из инстинктов, желаний, целей, и т.п. Отдельный автор, любое событие, государство или какой-нибудь индивид могут лишь ускорить наше падение, аналогично тому, как убийца убыстряет ход времени своей жертвы (а что есть книги как не осада души, а диалог – как не тирания нереализовавшего себя палача, месть за свою неудачу?). Но главной причиной того, что земля ушла у нас из-под ног, всегда будем мы сами. Засыпая упреками любого, кто попался нам под руку в неподходящий для него момент, в момент нашего пониженного настроения, мы в то же время прекрасно пониманием, что он не виноват в том, какие мы есть. Тем не менее, тот факт, что козел отпущения согласился делить воздух вместе с нами и занимать в пространстве отдельную точку (к тому же он еще отнимает наше время), причем, оказавшись при этом намного удачливее нас – отнюдь не располагает нас к снисхождению к его персоне. Скорее, наоборот, подтачивает нашу ненависть. Ведь уже одним фактом своего существования он ворует нашу агонию, перераспределяя её на свой лад, задней мыслью или напрямую унижая нас тем, что мы не удосуживаемся извлекать выгоду из своих несчастий. Мы оба страдаем примерно одинаково, но почему один из нас выходит из горестей с несломленной волей, тогда как другой вынужден искупать его смехотворное величие своим упадочным состоянием? Что он сделал такого примечательного, чем вызывал милость богов, чтобы увильнуть от проклятий, в то время как мы навлекли на себя только их гнев? Может, он имеет какие-то отличительные черты, кричащие сами за себя и не требующие дальнейших разъяснений? Давайте повнимательней всмотримся в труп, расцветающий на общей поляне печалей, как какой-нибудь дивный цветок. Обратимся за ответом к всезнающему провидению, неусыпно наблюдающему за зрелищем наших угасаний. Чем же отличается выскочка от нас, простых смертных? «Нескромной важностью. Он ползает во мраке своих дней, словно никогда не испустит последний вздох. Смерть для него – не более чем пустой звук, набор букв, простая формальность. Хоть он и знает, что когда-нибудь умрет, это едва ли его колеблет. Круг его забот сосредоточен совершенно на другом». Вот как! И на чем же? «Он под корень заражен идеей мнимого благополучия, которое отнюдь не считает таковым. А потому потеет и пыхтит сверх нормы, устремляя все свои потуги к деятельности в сторону достижения так называемого счастья». И в чем же оно заключено? «В незнании того, насколько ты несчастен. В чем-то он оказался мудрее вас, ясновидцев, когда раз и навсегда решил отказаться от предлагаемой ему бездны знаний о самом себе, что неминуемо заводит в тупик». А не замечается ли каких изменений, разумею к худшему? «Абсолютно никаких. Хоть он и эгоистичен, его радости и печали всегда зависят лишь от внешних обстоятельств. Самоуглублением, как таковым, он не занимается». А бывает ли он искренен? «Никогда. Люди и знания для него – всего лишь средства выжить любой ценой. Если ему и случается время от времени вести серьезные диалоги, то и тогда он надевает маску мудрости, облачаясь в формулы знаменитых философов». И он ни на секунду не сожалеет о своей участи? «Ни капли. Сожаления – не его удел. Подобному тому, как свинья любит барахтаться в грязи, также и он – довольствуется местом под солнцем». А нужда, болезни, старость совсем его не угнетают? «Он не ведает нужды ни в чем другом, кроме своих физиологических отправлений. Любая частная собственность только помогает ему в этом. Против физических недугов у него есть аптека и лечащий врач. В случае душевного кризиса на помощь приходят психиатры и психоаналитики. Пара платных сеансов, и все возвращается в норму. Что касается его старости, то она, как правило, скрашена детьми и внуками, так что даже на смертном поприще он не чувствует себя одиноким». Вот досада! Он не любит свое одиночество? «Да он и толком то не знает, что это такое. Подобие одиночества он испытывает при отсутствии деятельности или если рядом не оказывается тех людей, к которым он привык и питает искреннюю привязанность». Что оставляет он, уходя? Как спокойно мирится с тем, что на его долю выпадает самая заурядная судьба, невыносимая для гордых и независимых умов? «Начнем по порядку. Уходя, он, как правило, не оставляет ничего, кроме долгов, которые придется разгребать его наследникам… Зверю неведомы угрызения совести – так чего ради на смертном одре он будет сокрушаться из-за того, что не оставил после себя ни одного великого произведения или хотя бы какой-нибудь памфлет? Теперь второе. Аналогично тому, как ты меняешь свои головокружения, как шляпы, а отчаяния, как рубашки, в целом приспосабливаясь и к тем и другим – также и он чувствует себя как рыба в воде среди апофеоза заурядности и среди таких же, как он сам, имя которым – масса». Как, должно быть, унизительно иметь ничем не примечательную звезду, которая не удостоила тебя даже своими проклятиями и злодеяниями. Ведь это равносильно тому, что и вовсе не иметь судьбы! Ни тебе тиран, ни святой. Так возблагодарим же провидение за то, что к нам, обсевкам и отщепенцам человеческого рода, к нам, последним маргиналам, оно воспылало неистовой ненавистью кровожаднейшего из мстителей, ведь все наши иллюзии были методически похоронены под его строгим надзором, а мы так измотались из-за их отсутствия, что у нас даже не осталось сил наложить на себя руки. Особая милость рока сделала нас избранными, наделив печатью отверженных, в то время как другие избранные, томящиеся в фальшивом рае, и принимающие его за абсолют, отмечены господним перстнем. Но в том то вся и загвоздка, что наша исключительность, которую мы сознаем как крайнее убожество, порою ставит нас выше самого бога.

Пустое

Я настолько же пустой как сама жизнь, доведенная до крайней степени своего истощения. Бунтующий аппендикс в организме общества.

***

Исследователь степеней падения, бакалавр несчастий, кандидат в петлю, невольный участник всемирного конкурса по разложению, претендент на звание апатрида…

***

Ежедневно изничтожать свою бренную плоть, все равно – самому или с помощью кого-нибудь! Жечь, кромсать, выматывать её аскезами, гибнуть в стонах экстаза, разрываться в молитвах, независимо от того, веруем мы или нет! Терзать её предметами излюбленного фетиша, не забывая подрывать подозрительную активность органов! Мазохистская одержимость смертью, идеей небытия, сотворение апокалипсиса, культ логики, призыв Сатаны!

***

Жизнь – место, где нет и намека на свет.

***

По-настоящему нам принадлежит лишь наше самоубийство, которое мы вынашиваем в себе годами и взращиваем как родное дитя.

***

Молитва неверия: боже, помоги мне… избавь меня от своего присутствия.

***

Я тщательно пытаюсь активировать на всю мощь инстинкт смерти, но все напрасно – какая-то демоническая сила приковывает меня к этому нелепому миру.

***

Когда жизнь превращается только в простую привычку, требуется какое-то сильное потрясение, чтобы преодолеть эту наихудшую из привязанностей.

***

Как же я понимаю Беккета, не любившего никого, кроме своей жены. Цельность личности не предполагает распадения на множественность, любить более одного существа – тоже своего рода разврат, что, так или иначе, предполагает крах. В этом следует видеть причину того, что монотеизм восторжествовал над язычеством, также как любовь – феномен более поздний, нежели похождения по борделям.

***

Неудобоваримая желчная проза – только такой и должен быть «накрыт» наш литературный стол.

***

Меня взывает к жизни не сознание, но его угасание. Стоит только услышать как кто-нибудь расхваливает мне какой-нибудь предмет, отвращение не заставляет себя долго ждать. Действуя от противного, защищаюсь от назойливости вещей, захвативших глотки смертных и заявляющих о себе через них. Но стоит мне о чем-нибудь забыть, как это сразу же предстает в выгодном свете. Сфера, не тронутая мыслью, суть чистая сфера.

***

Мир и вправду вышел бы интересным, если б до конца следовал канонам либо ада, либо рая. При условии, что последний мы бы научились сносить, несмотря на физиологическую невозможность переваривать пустоту…

***

Мы убьем в себе все самое лучшее, когда нас будут интересовать только две вещи – политика и газеты. А ближе к себе станем в один прекрасный день, когда ко всему будем проявлять полное безразличие…

***

Что есть «я» и почему оно выбрало именно это тело? Вопрос не имеет смысла, поскольку вопрошающий все еще заинтересован в исследовании того, от чего следовало бы избавиться. Эгоизм приносит боль только при условии несоответствий желаний и воли, т.е. если загоняет себя в чересчур скромные для него рамки. Тираны ограничивались преступлениями – и в этом были скромны. Робкий Гитлер хотел завоевать всего лишь целый мир, оставив на произвол другие планеты… Хотя наша заслуживает меньше того, чтобы быть завоеванной. Гораздо меньше…

***

Невозможно однажды срастись со страданием настолько, чтобы оно перестало существовать.

***

Как же скучно писать что-то свое, когда чужой гений затмевает твой собственный, делая его ничтожным и малопригодным!

***

Нужно быть безумным или не менее ординарным, чтобы браться за толкование любого из произведений! А как тогда выделить среди них оригинальное? – то, что не читает толпа… известная истина!

***

Невозможный отшельник. Никто никогда не видел его, не слышал и не разговаривал с ним – до того он находился вне досягаемости посторонних взглядов, что выстроил броню против всеобъятности кого бы то ни было из представителей своего рода. Он прекрасно знал, что их воля воздействует на его волю, а их мнения все решают… Зная свою буйную натуру, он не тратился на мечты о невозмутимости.

***

Кто-то из мыслителей сказал, что основная причина душевных страданий мужчины – это запертая в нем капризная и развращенная женская душа.

***

Бывает, желание писать хватает за яйца как какой-нибудь скрытый недуг. Писать начинаешь, когда тебя вдруг «подкидывает», «переворачивает» - нет ничего приятней этих взлетов, и кто пережил их хоть раз в жизни, то, как бы не силился, он никогда не сможет вытравить их из памяти. И переживаемый им кризис бесплодия будет давить с новой силой. Озарение – источник неиссякаемой творческой силы.

***

Повсюду таскать с собой кишки, отказывающиеся вываливаться вместе с предметом их забот…

***

Наряду с традиционным обрезанием следовало бы ввести другую его разновидность – обрезание языков. Получившийся таким образом «скопец вдвойне» уподобился бы самому богу, этому молчащему кастрату…

***

Скачивать альбомы, покупать сигареты, иногда не спать, изредка марать бумагу – вот и все мои амбиции.

***

Ты пользуешься предметами личной гигиены, приводя в порядок видимость плоти, гниение которой подтачивает тебя изнутри и с возрастом повергает во все большее отчаяние... Вместо того, чтобы гоняться за чистоплотием, подарившем тебе не один невроз, лучше обрати свой взор в сторону свиньи, беззаботно купающейся в грязи, и сравни, кто из вас счастливее.

***

Повсюду я искал всевозможные бездны, в т.ч. и в других, но открыл в себе такие пустыни, какие и не снились отшельникам и разного рода маргиналам. Поразительно, как я еще не рухнул под натиском их песков.

Дата добавления: 2015-07-19